В результате песня стала богаче, более глубокой, чем прежде, и произведение стало принадлежать ему не в меньшей степени, чем пятнистому существу на другом берегу. И поэтому песня не могла истощить его волю, и мысли Барериса остались такими же сосредоточенными.
Пока что всё шло хорошо, но теперь ему нужно было поменяться ролями с рептилией и заставить шамана следовать за собой, не испортив музыку и волшебство. Он пел так, чтобы структура мелодии допускала только определённые логические ответы, и совокупный эффект этой прогрессии поставил его во главе, а шаману отвёл подчинённую роль. Затем он начал сдвигать центр заклинания.
Шаман мог оборвать процесс. Ему нужно было лишь перестать петь или дать знак одному из своих сородичей проткнуть Барериса копьём. Но он этого не сделал. Может быть, новая версия песни слишком поглотила его, а может быть, шаман всё понимал, но всё равно не мог остановиться. Ведь их дуэт был своего рода объединением душ, и через эту связь Барерис различил, что рептилия обладает душой барда, похожей на его собственную. Что означало — они принадлежат музыке так же, как музыка принадлежит им.
Он шагнул в прохладную, чёрную воду, и наёмники, больше не скованные чарами, пошли следом. Заколдованные змеи позволили им пройти. Ящеролюды не бросали копий и не выпускали стрел, чтобы задержать их — теперь сами чудовища погрузились в транс.
Так всё и оставалось до тех пор, пока Барерис не выбрался на берег. Тогда, встрепенувшись наконец, шаман оборвал песню визгом, разрывая магию на клочки. Зарычав и зашипев ему в ответ, обычные ящеролюды поторопились принять боевые стойки и нацелить оружие на пленников.
Наёмники бросились вперёд, как безумцы размахивая камнями и палками. Сторик увернулся от удара топором, бросившись вплотную к нападавшему, и воткнул конец своей дубины в живот противника. Юрид встал перед ящеролюдом, открывшись для тычка копьём. Когда тычок последовал, он схватил копьё за древко, вырвал его из хватки рептилии, прокричал имя Горстага и кинул копьё ему.
Шаман ящеролюдов выхватил меч, отошёл к алтарному пню — наверняка ради даруемой тем защиты — и запел. У него были и другие заклинания, способные одолеть семерых человек и дварфа.
В воздухе над алтарём заклубилась тень, сгустилась в постоянную форму. Во мраке горели зелёные глаза.
Тогда Барерис пропел слова развеяния, и призванное существо растворилось. Затем юноша бросил камень, который сжимал в правой руке. Он не попал шаману в глаз, зато выбил ему клык.
Шаман зарычал, затем запел. Черепа, сложенные у подножия кровавого пня, задрожали, застучали друг о друга и поднялись в воздух. Их пустые глазницы уставились на Барериса. Челюсти принялись жевать.
Он снова пропел такое же контрзаклинание. На сей раз оно не сработало. Облако черепов полетело к нему, сначала медленно, затем всё больше ускоряясь.
Барерис стал отступать, лихорадочно размышляя. Что можно сделать, если не получается разрушить чары? Покончить с ними, покончив с заклинателем? Нет, путь преграждали черепа, и даже несмотря на них — у шамана был меч, а у юноши только последний оставшийся камень.
Его единственной надеждой было повторить то, что он сделал раньше, то, чему научил его Юрид. Принять атаку, слиться с ней, и превратить в своё преимущество.
Юноша не знал подходящей песни. Пришлось импровизировать. В оставшиеся скудные мгновения он напомнил черепам, что они принадлежали людям, не ящерам, напомнил им о том, как они нашли свою гибель. Порадовался вместе с ними о воскрешении, поскольку теперь они могли отведать кровавой радости мести.
Черепа закружились вокруг него, как москиты. Один вонзил зубы в его запястье, и Барерис охнул и напрягся от боли.
Но затем они полетели прочь от него, устремившись обратно к шаману. Они атаковали шамана со всех сторон, кусаясь, вырывая куски плоти, и рептилия рухнула за пень, колотя конечностями и истошно вопя.
Барерис побежал вперёд. На полпути к аларю крики шамана резко оборвались, и когда рептилия снова оказалась в поле зрения, юноша увидел, что она не шевелится. Черепа, лежавшие на трупе и вокруг него, снова были неподвижны, и только кровь на их зубах свидетельствовала о недавней активности.
Барерис вырвал меч шамана из его мёртвой хватки, обернулся, чтобы посмотреть на остальную битву, и увидел, что его яростно сражавшиеся товарищи больше не нуждаются в помощи. На самом деле выжившие налётчики, деморализованные по всей видимости смертью шамана, сломали ряды и побежали. Бард не смог бы догнать их и нанести удар.
Некоторые из наёмников бросились в погоню за врагами.
— Отпустите их! — рявкнул Сторик. — Они знают болото лучше нас, а гнаться за ними через трясину и заросли — плохая идея. Мы выполнили то, ради чего нас нанимали, и пролили достаточно крови, чтобы отплатить ящерам за Терсоса и Фаэлрика.
Горстаг — грудь тяжело вздымается, копьё окровавлено до середины древка — долго смотрел на Барериса. Наконец он нашёл слова, которые хотел произнести, или решился их сказать.
— Я ошибался насчёт тебя, парень. Ты настоящий бард, и твоя магия спасла нас с этого острова. А ещё я видел, что ты сделал с летающими черепами. Хороший трюк.
— Повезло, — сказал Барерис. — Не знаю, как я это сделал, и даже медяка не поставлю, что получится повторить.
— Это ничего, — сказал Сторик. — Везучие люди нужны отряду наёмников больше, чем любые другие.
Барерису потребовалось какое-то время, чтобы понять — Сторик только что предложил ему постоянное место в отряде. Потом он ухмыльнулся, как дурак, и при виде этой ухмылки Юрид улыбнулся тоже.