Поэтому Бранка и позвала его в мастерскую: показать, убедить, впечатлить…
Лутый поклонился.
– Ты права, госпожа моя. Но ты не помнишь мир, из которого я пришел, и ты не знаешь его прелести. Более того, красота – это не только то, что видит мой бедный одинокий глаз. Это еще то, что слышат мои уши и чувствует кожа.
Бранка фыркнула.
– Какая глупость.
– Вовсе нет, – возразил он. – Ты знаешь, я путешествовал с караваном, что вез невесту Сармату-змею. Драконья невеста была совершенно слепа, но она мастерски играла на свирели. Клянусь, когда ее свирель тянула звук, я ощущал всю красоту подлунного мира. Увы, госпожа моя, но твои самоцветы – это еще не все. Я видел, я слышал, и я чувствовал нечто куда более прекрасное.
– Быть не может, – рассвирепела Бранка. – Ты лжешь.
Всесильные духи!.. Лутый так долго выжидал.
– Но-но. – Он медово сверкнул глазом. – Не обвиняй меня напрасно. Помоги мне отыскать драконью жену, и я попрошу ее сыграть для тебя.
Она отшатнулась в ужасе.
– Пойти на поверхность? В палаты Хозяина Горы? Ты рехнулся, раб.
– Неужели ты не знаешь дороги?
– Я знаю, – вспыхнула Бранка. – Но мне запрещено туда ходить. А если запрещено мне, то тебе-то и подавно!
Лутый обвел мастерскую грустным взглядом. Выдержал мгновение тишины и развел руками.
– Печально, что я не могу поделиться с тобой всем, что знаю, – одна песня моей знакомой заменила бы тьму моих слов. Видят боги, мне очень жаль. Но нет так нет.
Он снова поклонился. Робкая улыбка осветила его осунувшееся лицо, точно луч солнца в весенний день.
– Ты отведешь меня обратно в Котловину? Боюсь, меня ждет работа.
Лутый отдал бы все на свете, чтобы не возвращаться в рудные ходы, но он знал: Бранку стоит оставить наедине с собой. По ее растерянному взгляду и кисло изогнувшимся губам он понял, что зачерпнул любопытство, масляно перекатывающееся у нее внутри. Что ж, пусть ученица камнереза соображает быстрее – время текло, а Лутому было необходимо отыскать путь в чертоги Сармата и встретиться с Рацлавой.
Он приручал девицу постепенно, сменял мед на деготь, а деготь – на мед. Выжидал, как кошка перед прыжком, ошибался и становился еще осторожнее. То развлекал Бранку сказками и прибаутками, то носил маску тоски по внешнему миру. И она неизменно приходила снова, влекомая манящим и нездешним. Бранка ворчала на его бескостный язык, не рассказывала ничего существенного и не доверяла никаких тайн, но Лутый даже не удивился, когда однажды проснулся от потрясываний за плечи.
Ученица камнереза нависла над его лежанкой. Каштановые в рыжину прядки вились вокруг круглого лица, покачивались тяжелые малахитовые серьги. И глаза – острые, крапчатые – смотрели на Лутого неодобрительно, точно на мерзкого слизняка. Бранка презрительно скривилась и вытерла пальцы о зеленый подол: должно быть, выглядел раб неважно, да и пахло от него прескверно.
– Доброе утро, – елейно улыбнулся Лутый.
Вместо приветствия Бранка зашипела:
– Хозяина Горы сейчас нет, но если нас поймает Ярхо-предатель, он отрубит нам головы.
Он быстро смекнул, что к чему, и сон как рукой сняло.
– Моя голова и так стоит немного, – рассудительно заметил Лутый, приподнимаясь на локтях, – а за твою наверняка заступится Эльма.
На том и порешили.
Бранка вела его по тайному ходу, по которому ходили драконьи слуги – сувары и марлы. Ход был так узок, что даже худощавый Лутый касался плечами противоположных стен. Грубо обтесанный потолок нависал низко, и приходилось передвигаться, согнув шею.
– Эти марлы что, тоже карлицы? – буркнул Лутый, вглядываясь в вязкую тьму коридора. Мрак разгоняли единичные лампадки. – Я, знаешь ли, не самый высокий парень, но и мне идти ужасно неудобно.
– Они моего роста, – отозвалась Бранка полушепотом. И, оглянувшись, сверкнула глазами: – Нечего жаловаться, раб. Сам напросился.
– Хорошо-хорошо. – Лутый вскинул ладонь. – Как скажешь.
Вторую он показать не мог и предусмотрительно завел ее за бедро. Пальцы сжимали острый камешек, подобранный еще в начале пути: пока Бранка не смотрела, Лутый высекал метки на стенах. Он никогда не жаловался на память, но тайный ход был чересчур длинен и в нем не раз встречались развилки и ответвления коридоров. Лутый оставлял для себя подсказки – где свернуть, куда направиться, – чтобы в следующий раз в одиночку выйти к самоцветным палатам.
– А что же, – спросил он беспечно, – много в Матерь-горе таких ходов?
– Больше, чем ты смог бы сосчитать.
Для Лутого, умеющего считать только по пальцам, это ничего не значило. Но мысль он понял.
– И ты знаешь их все?
Бранка фыркнула, даже не поворачивая головы, но Лутый различил этот звук в шорохе шагов и треске осколков руды под ногами.
– Никто не знает все. Даже Хозяин Горы и Эльма-камнерез.
Ход прорезал толщу породы снизу вверх: наклон был крут, так что вскоре Лутый пошел полубоком, придерживаясь за стены. Спертый воздух тяжело проталкивался в горло – Лутый дышал глубоко и часто и кашлял, когда ощущал каменную пыль, оседающую в носу и на языке. Его удивляло, что Бранка прожила в Матерь-горе столько лет и сумела привыкнуть к нечеловеческим условиям нижних ярусов.
– Долго еще?
– А ты куда-то торопишься, раб? – Бранка тоже перебирала ладонями по шершавым стенам – легко и осторожно.
– Конечно, – возмутился Лутый. – Это у тебя вся вечность впереди, – Бранка не смотрела на него, но он все равно многозначительно поддел пальцем ошейник, – а у меня срок лишь до летнего солнцеворота.
Наконец Бранка толкнула неприметную дверцу в одной из развилок и осторожно заглянула внутрь. Затем вошла, и Лутый, пригнувшись, юркнул следом.
Тут же прикрыл глаз, боясь ослепнуть от неожиданно яркого света – и от невыносимой красоты.
– Что, – хихикнула Бранка, – нравится?
Лутый чувствовал, как у самых ресниц плескалось расплавленное серебро. Он медленно приподнял веко.
– Здесь таких палат – сотни, – шептала Бранка не без гордости. – Если не тысячи. Самоцветные залы. Владения Хозяина Горы.
Чертог был выложен серебром и голубым топазом. В стены врезались арочные ниши, обрамленные резным кружевом бирюзы, – стены сверкали, а полы переливались белыми бликами. Лутый стоял, будто пригвожденный; он медленно поворачивался, не сходя с места, и перед ним проплывали матовые ларимаровые и блестящие халцедоновые кладки разной дымчатости и голубизны – хотя, великие боги, откуда бы Лутому знать эти названия?
В самой высокой из ниш он увидел скульптуру, отлитую из серебра. Это была стройная женщина: ее голову покрывал платок, и даже в серебре Лутый узнал складки льняной ткани. Платок спускался под подбородком, обхватывал шею и завязывался сзади. На челе зубцами сверкал венец, по вискам от которого спускались цепи-рясны. Руки женщина держала на животе – в тонких пальцах, унизанных кольцами, Лутый различил сжатые ниточки бус. У женщины был узкий прямой нос, брови, в которых камнерезы прорисовали каждый волосок, и ровная линия губ.
– Кто это?
– Та же, кто и повсюду, – ответила Бранка. – Княгиня Ингерда, которую живьем замуровали в основание будущей Матерь-горы.
Лутый оглянулся.
– Страсти какие. Неужели нельзя было как-нибудь помилосерднее?
Бранка пожала плечами:
– Не знаю. Но тогда Матерь-гора не была бы живой.
– Как это – живой?
Ученица камнереза прищелкнула языком: одновременно самодовольно и словно бы сетуя на глупость собеседника.
– У Хозяина Горы тысячи чертогов и множество жен. Но если ты знаешь, кого ищешь, нужно лишь правильно идти. Это не так трудно, если ты привык к нраву Матерь-горы, а она привыкла к тебе. Матерь-гора любит переставлять палаты и путать коридоры, но человек, который знает ее, почувствует нужный путь и достигнет цели, не встретившись с тем, с кем не хочет.
– И ты, конечно, вот это вот все умеешь.
– Конечно, – откликнулась Бранка. – Я училась годами.
Казалось, она даже позабыла о страхе перед Ярхо-предателем, но когда закончила говорить, то снова посмурнела.
– Живее, – шикнула она и, взяв ладонь Лутого в свою, увлекла его к ближайшей двери.
Лутый решил, что они оба напоминают двух суетливых мышей, петляющих в коридорах хозяйского дома. Так огромна была Матерь-гора, и так маленьки и пугливы были они с Бранкой. Ученица камнереза вела Лутого через палаты, мелькавшие, точно на бегу: молочно-опаловые, озерно-алмазовые и болотно-жадеитовые. Они сливались в один поток сказочного богатства – Лутый перескакивал через сундуки, поскальзывался на рассыпанных украшениях, а его ступни увязали в золотых горах, словно в речном песке. Лутый рысцой бежал следом за Бранкой, а вокруг него мелко искрились крошки мозаики и кусочки цветного стекла. Дыхание сбилось, грудь пекло от невышедшего кашля и невообразимого восторга.
А потом они скользнули в палату из горного хрусталя с вкраплениями циркона, темно-алого, точно запекшаяся кровь, и Лутый увидел Рацлаву. Она сидела на стопке подушек, как тукерская царевна, и наигрывала на свирели – Лутый удивился, если бы застал ее за другим занятием.
Они никогда не были близки, и за весь черногородский поход у них состоялось всего несколько разговоров, но Лутому показалось, что он встретил родного человека. Сейчас, после месяцев рабства и безысходной тоски, он так обрадовался Рацлаве, что окликнул ее, подлетел к ней и, подхватив, стиснул в объятиях.
– Лутый, – опешила она, узнавая по голосу и шагам. И тоже заулыбалась, хотя Лутый привык, что лицо у нее вечно пустое и равнодушное. – С ума сойти! Откуда ты? Как ты? Боги, ну и несет же от тебя. – Она скривилась и тут же рассмеялась. – Пусти.
Сразу же дернулась: если бы она была собакой, то настороженно приподняла бы ухо.
– Кто там?
– О. – Лутый пожевал слова, отпустив плечи Рацлавы. И затараторил: – Это Бранка, ученица камнереза, который вытесал палаты Сармату-змею. Она любезно провела меня к тебе, чтобы ты сыграла ей песню о красоте нашего мира.