Мне нужна помощь, друзья мои. – Глаза сверкали, как яхонты, облитые темным пламенем. – Не откажите мне. Вы ведь знаете: уж я-то в долгу не останусь.
Кто бы нашел силы ему отказать?
Серебряная пряха IV
– Разумеется, – хмыкнула Рацлава. – Все так и будет. Сармат раскается в своих грехах и унесет тебя далеко-далеко, на прекрасную поляну, где он построит дом, а ты родишь ему маленьких Сарматят. Война закончится, так и не начавшись. Ярхо-предатель повесит меч на гвоздь, отойдет от дел и разобьет на склоне горы чудесный каменный сад. Нас с Лутым тоже пощадят, и мы расскажем этому миру, как милосерден Сармат-змей.
Кригга лишь шумно вздохнула и покачала головой.
Драконьи жены нежились в купальне – круглом чертоге, вырезанном из сливочного мрамора. Рацлава сидела в одной из каменных ниш – по шею в воде, такой горячей, что над гладью поднимался молочный пар. Кригга – за ней, устроившись на нагретом опаловом бортике. Она уже как могла высушила тело и надела рубаху, а сейчас намыливала волосы Рацлавы; воздушная пена таяла и с сухим хрустом текла по ее рукам.
Это была задача марл – помогать драконьим женам, но Рацлава и Кригга, желая обойтись без каменных дев, отослали их прочь, едва те наладили купальню. Марлы постарались на славу: пол чертога напоминал соты из-за обилия стесанных ям разных форм и размеров, и в каждой плескалась обжигающая вода. Возможно, марлам услужил глубинный жар Матерь-горы. Драконьи жены восхитились – здесь было так тепло, что, казалось, даже породе следовало оплыть. Какое блаженство после холода, царящего в большинстве палат!
Марлы принесли им кусочки мыла и сосуды с южными маслами: розовым и гераневым, из миндаля и липового цвета, из имбиря и гвоздики… Оставили новые исподние рубахи, мягкие и гладкие, расшитые по вороту незатейливыми узорами.
– Ты ведь разумна. – Рацлава откинула голову: часть волос выскользнула из пальцев Кригги в воду. – Откуда такие глупые мысли?
– Как тебе объяснить? – грустно отозвалась Кригга, любовно подбирая мыльные пряди. – Ты не слышала, как он говорит. Я знаю, что в его словах ни слова правды, что он убьет нас всех, но когда слушаю… Сармат бы даже тебя убедил.
– Не думаю, – скривилась в ответ.
Раздался плеск: Рацлава подняла руку, выпростала ее из белого пенного облака и в который раз – для успокоения – коснулась свирели, оставленной на бортике. Достаточно близко, чтобы она смогла дотянуться, но слишком далеко от Кригги – чтобы та не столкнула ненароком.
– Это ты у нас наивная душа, которая верит, что в мире есть любовь и справедливость.
– Но в мире есть любовь и справедливость. – Кригга слегка пожала плечами. Дескать, зачем с этим спорить – хотя знала, что Рацлава не увидит этого.
– Не для меня.
Рацлава обернулась, положив локоть на молочно-опаловый край, которым обложили мрамор ниши. Лицо ее раскраснелось, поры в коже расширились, но пена, стекающая по шее, все же была ненамного белее груди и рук.
– Когда осознаешь, – проговорила она, – что все ваши девичьи игры и страдания – не про твою честь, становится спокойно и легко. Так же, как если свыкаешься с мыслью, что мир – зверь, в бою с которым ты один на один.
Рацлава скользнула еще ниже и глубже, по самый подбородок. Тепло так радовало ее, что отвлекало от боли в свежих царапинах – руки и намокшие губы пощипывало из-за горячей воды и пены.
– Как видишь, – ухмыльнулась она, – Сармат-змей понимает, что у него нет приманки для меня. Вот и не жалует.
Удивительное дело: с Криггой Рацлава была так говорлива, как ни с кем иным. Может, понимала, что скрывать ей нечего – и незачем.
– Почему? – спросила Кригга, перебирая ее волосы. – На свете так много слепцов. Никогда не поверю, что все они несчастны и одиноки.
– Я не была несчастна, – отрезала Рацлава. – И одинока – тоже. С чего ты это решила? Я такая, какая есть, не только из-за слепоты. Я родилась не в самом удачном месте и не в самое удачное время, меня не хотели – и не должны были – лелеять. У меня скверный характер и неласковый язык. Я слишком равнодушна к людям.
Она раздраженно выдохнула.
– Я могла бы потратить целую жизнь, чтобы приспособиться. Заставить других поверить, будто я такая же, как они, будто они мне… любопытны. Но, – повела плечом, – не стала. Я постигала непростое ремесло, искала силы и власти. Это нужнее.
Наверное, она не рассказывала это ни Ингару, любимейшему из братьев, ни Совьон, с которой они долгие месяцы провели вместе. Так вышло, что никого ближе не сыскалось. Никто больше душу Рацлавы не изучал – вот какая она, крохотная и холодная, жаждущая могущества душоночка. Рацлава понимала, что она – нехороший человек. Вот и маленькая драконья жена, выведя ее на разговор, случайно об этом узнала.
Невелика беда.
Кригга подалась вперед, смывая с волос Рацлавы мыло, и сказала с жалостью – Рацлаве был ненавистен этот тон:
– Это что же, получается, ты никого не любишь?
Рацлава прикрыла глаза, вспоминая.
– Я люблю свою музыку. И старшего брата. Воздух, когда он пахнет свежо и чисто. Шершавость кружева и мягкость шерсти. Мне хватает.
– И только? Никогда не поверю, – строго сказала Кригга. – Я помню, как твоя свирель пела о любви. Я слышала много человеческого. Трепетного, – она медленно, боязливо подбирала подходящие слова, – страстного, мучительного… Нельзя ткать такие песни и не знать этого.
– Можно.
Рацлава вытянула руку и раздвинула пальцы – паучья лапка в молочной кипени.
– Во мне мало любви, – спокойно проговорила она, поигрывая пальцами, – но много боли и зависти. Через них я пропускаю все нити, которые тяну из мира, вот и получается живо и остро.
Паучья лапка запорхала по пенным барашкам, продавливая их с шипящим хрустом.
– Но я не понимаю, почему это должно меня тревожить. Знаешь, что беспокоит меня на самом деле? – Она вскинула голову. – То, что даже Ярхо-предателю играть легче, чем Сармату-змею.
Кригга даже отставила черепок, которым набирала воду для волос Рацлавы.
– Погоди.
– Когда играешь Сармату, вправду чувствуешь себя птицей, чей щебет и слушают-то вполуха…
– Ты играла Ярхо-предателю?
– А ты не знала? – удивилась. – Он с некоторых пор мой добрый приятель. Так часто пытается вызнать, за что бы сломать мне шею, что, кажется, я перестаю его бояться.
– И он слушал тебя? Ему понравилось?
– Он камень, – напомнила Рацлава. – А я – певунья камня. Он достаточно терпелив, чтобы вынести мою музыку. Жаль только, что я слишком слаба, чтобы этим воспользоваться.
– Когда ты играла ему? Когда он спугнул твоего приятеля из Черногор…
– Тише! – шикнула Рацлава, оборачиваясь. В ней, купающейся и совершенно безоружной, с прополосканными волосами, прилипшими гладкими змейками к обнаженным плечам и груди, не было ничего грозного, – но Кригга испугалась. Так сверкнули ее бельма и задрожали губы.
Пускай сейчас драконьи жены одни, неизвестно, не стоят ли марлы за чертогами и насколько хороши их уши. Да, прислужницы немы, но вдруг в их силе передать услышанное?
– Встречаться с ним было рискованно, – шепнула Рацлава. – Говорить о нем громко – не менее опасно. Я натерпелась достаточно, и больше Ярхо-предатель меня не подловит.
И добавила еще тише, будто ветерок качнул листву:
– Я расскажу, если он появится снова или передаст вести через свою подгорную подружку.
Матерь-гору охватила дрожь. Спросонья Рацлава не поняла, что к чему, – испуганно взметнулась с постели и вслушалась в отдаленный рокот. Затем она нащупала платье – на длинных рукавах постукивали мелкие жемчужины – и, едва не запутавшись, надела поверх исподнего. Она нашла башмачки, предусмотрительно оставленные в полушаге от низкой каменной кровати, застеленной несколькими слоями простыней. Проверила свирель – Рацлава не снимала ее даже ночью и давно приноровилась спать на спине или на боку. Собравшись, она пошла на шум.
Рацлава узнала этот звук – обычно так, вызывая дребезжание пола и гул в стенах, рать Ярхо-предателя собиралась в поход. Но сейчас грохот усилился.
Похоже, происходило нечто из ряда вон.
Рацлава брела на звук так, как охотничья собака бежит по взятому следу. Ладонями она перебирала по дрожащим стенам, уходя все дальше и глубже. Ноги несли ее по коридорам – она чувствовала, что путь ведет ее не прямо, а вниз, через бесконечные повороты и развилки. Гладкая кладка под пальцами сменялась шероховатой породой, затем – голыми необтесанными плитами. Рацлава надеялась, что даже здесь она смогла бы кликнуть марл и вернуться назад. Прислужницы не пришли к ней на помощь, когда она задыхалась во владениях Ярхо-предателя, но пусть попробуют не отозваться нынче!.. Рацлава думала, что научилась повелевать ими, но на деле ее не спас бы и самый истошный крик: марлы боялись показываться в залах, где каменные воины Ярхо ждали своего часа.
Вот и дождались. Рокот стал невыносим, и Рацлава прикрыла уши руками – теперь она шла, касаясь стены только одним плечом. Драконью жену удивило то, что рокот был мерным: гул – тишина – гул – тишина. Шаги, слаженные до мельчайшего шороха.
Узкий коридор вывел ее к нужному месту. Не желая выглядывать – ей-то к чему? – и показываться, Рацлава замерла чуть поодаль от ядра шума. Она догадалась: перед ней открывался широкий ход, должно быть, исполинская галерея, по которой передвигались воины Ярхо-предателя. Грохот их ступней отдавался в черепе, и Рацлава чувствовала, как колыхалось все рядом с ней.
Она медленно стекла на пол, чтобы дать отдых ногам. Прислонилась к стене и принялась раздумывать – первая мысль ее была волнующей, приятной: должно быть, в Матерь-горе множество выходов. Какое Рацлаве дело до отверстий в вершине – для дракона, – или до водного лабиринта, через который они попали сюда с Лутым? О, нет. Войску Ярхо-предателя нужны ворота на земле. Жаль только, что Рацлава слепа и не отыщет дороги к нужным коридорам – да и странно, если бы от этой галереи к поверхности не простирался бы целый лабиринт. Никому не найти пути. Вторая мысль была мрачной: любой выход сторожат. А кто рискнет попасться воинам Ярхо?