Как Домге, старшему сыну Бодибора Сольявича. Домга был высокий, бравый, в доспехе на черно-зеленых одеждах, в вороненом шлеме с бычьими рогами. Он хотел, чтобы в нем признавали княжича Бычьей Пади, – пускай. Хортим же не был опрометчив настолько, чтобы носить сокольи клювы-наличники или цвета рода. Выдай он в себе Горбовича – к нему слетятся лучшие тукерские багатуры и не успокоятся, пока не растащат на куски.
Домгу выбросило из седла. Он был окружен – оборонялся вместе с остатками своих людей от тукеров и каменных воинов. Княжич нетвердо стоял на ногах, один рог его бычьего шлема обломался. Дымила тканевая основа под доспехом.
– Арха-а! – свистнул Хортим, поворачивая коня. Копыта топтались меж травы и пепла, взлетающего хлопьями.
Арха поднял белесое, все в копоти лицо и проследил за его взглядом. Нахмурился.
Уж чего Хортим не собирался делать, так умирать сегодня – слишком много оставалось дел. Но он не мог оставить сына того, кто его приютил.
– Князь! – вскрикнул Арха, качая головой, только Хортим уже не слушал. И без того знал, что дружинник пойдет следом.
Дело непростое, но важное – отбить Домгу, вывести из гущи боя. Втянуть к себе в седло. Тукеры полягут под мечами, а каменные воины недостаточно проворны, чтобы угнаться за Хортимом.
Конь был ретив и беспокоен, его пугали огни, но все же Хортим с ним ладил. Он ударил пятками в гнедые бока и полетел вперед, с мечом наголо.
Когда до Домги оставалось меньше полуверсты, с неба грянуло пламя. Залило тукеров и каменных воинов, поглотило и княжича Бычьей Пади, и его союзников – всех. Самого же Хортима, подобравшегося слишком близко, облило жаром и отшвырнуло горячей волной.
Конь поднялся на дыбы. Заржал громко и отчаянно, скинул всадника – Хортим был оглушен и не сумел удержаться. Он рухнул неудачно, головой вниз, тяжело впечатавшись в землю.
Хортим на время потерял сознание, а когда очнулся – мир расплывался и к горлу подкатывала тошнота. Перед глазами плясали черные мушки. Первым его желанием было подняться, и он встал, но тут же понял: ноги не держали. Тело стало тяжелым, а мысли – густыми и неповоротливыми. У Хортима пекло лицо, грудь и руки, он чувствовал, как взбухали волдыри. Кровь стучала в ушах, и внутри черепа – глухо, мерно – звенело набатом. А больше он ничего не слышал – ни стонов, ни боевых рогов.
Он упал снова. Зрение рассеялось окончательно, и его замутило сильнее.
На Хортима опускались пепельные хлопья, раздутые ветром, точно снег.
Мимо проносились кони и бежали люди.
Языки костров поднимались к солнцу, чуть не подпаливая облака.
«Боги, – подумал Хортим отвлеченно. – Здесь так жарко. Должно быть, само небо треснет, как глина в печи».
Но небо не трескалось, и огонь продолжал тянуться вверх.
Хортим закрыл глаза.
Яхонты в косах IV
Он пришел к Хиллсиэ Ино в апрельское полнолуние.
Дряблые губы вёльхи-прядильщицы изогнулись еще до того, как она услышала его шаги по самоцветной кладке, черной с красной поволокой. Тишину, царящую в ее комнатке, нарушали лишь эти шаги, глухое поскрипывание прялки и – едва различимо – треск свечей.
– Ала хе ярат, Хозяин Горы, – сказала ведьма. – Здравствуй.
Улыбка застыла горькой гримасой.
Сармат-змей распрямился, пройдя через низкий дверной проем. Хиллсиэ Ино заметила, как он изменился с их прошлой встречи. Лицо его уже было не залихватски-лукавое, а выдержанное и хищное. Кланялся он ей не удало и не весело, а гибко и плавно, не отводя взгляда. Да и смотрел теперь выжидающе, вглубь, только искры постреливали в темных глазах.
Даже одежды Сармат сегодня надел не алые, а приглушенные, похожие на цвет запекшейся крови. На поясе висела сабля. Перстни на пальцах скалились головами кобр.
Хиллсиэ Ино знала: там, снаружи, бурлила война, и Хозяин Горы уже сполна ощутил ее пыл.
Вёльха откинула за плечи длинные седые пряди – сегодня она была простоволоса. Сидела на скамеечке, облаченная только в белую рубаху до самых щиколоток. Ни шитья, ни наручей, ни богатых головных уборов. Лишь лунные камни, посверкивающие в растянутых мочках ушей, да глаза, горящие ярче любых самоцветов: один – желтый, другой – черный, без зрачка.
Прялка крутилась сама по себе, и Хиллсиэ Ино дотронулась до нее, словно человека по плечу погладила.
– Что ты спросишь у меня, Хозяин Горы?
Сармат окинул ее взглядом, как кипящей водой окатил. Заметил, до чего сегодня Хиллсиэ Ино была иная. Не такая торжественная, как в зимний солнцеворот, и не наряженная, как на свадьбу, но все же иная. Пугающая. Простая. Ждущая.
– А то ты не знаешь. – Неровно приподнялась губа, обнажая зубы.
Сармат сделал несколько шагов вперед, и Хиллсиэ Ино ему улыбнулась.
– Я-то знаю, Хозяин Горы. Но нужно ли знать тебе?
Смертные любят предсказания, когда они сладки, когда им обещают победу и любовь, сулят золото и удачу – а другие пророчества терпеть не могут.
– Понимаешь ли, о чем заговорю? – покачала головой. – Не о том, кротка ли новая жена. Не о том, по-прежнему ли каменно сердце твоего брата и не замышляет ли оно предательства. То судьба твоя, Хозяин Горы. Что сделаешь, если знание придется не по душе?
Сармат скользнул ближе. Заложил руки за спину, усмехнулся, но усмешка так и застыла напряженным оттиском. В глазах мелькнуло нечто затравленное, испуганное, да тут же померкло, уступив место хищной пустоте.
– Второй раз спрашиваю, ведьма, – сказал ласково, с призраком прежней игривости. – На третий – пущу в ход саблю.
Хиллсиэ Ино вдруг расхохоталась так, что затряслось тело под белой рубахой. Колесо ускорило ход: Сармат, нахмурившись, кивнул в его сторону.
– Куда делись нити? Почему твоя прялка пуста?
Вёльха прекратила смеяться – так же резко, как и начала. Улыбнулась, выталкивая слова-шепотки сухими губами:
– Нечего больше прясть, Хозяин Горы. Ни тебе, ни мне.
Сармат наклонился и подался к самому ее лицу.
– С огнем играешь, ведьма, – выдохнул он, и воздух вокруг заклокотал от жара. – Говори: чем закончится эта война?
Дряблая рука Хиллсиэ Ино сделала взмах – чтобы отошел. Сармат отодвинулся, сел подле, по-прежнему прожигая вёльху взглядом, а та все медлила и молчала. Вновь провела ладонью по скатанному колесному боку, трепетно, нежно. Сколько историй спряли они вместе, сколько испытали? Триста лет жила Хиллсиэ Ино, тридцать лет ткала гнев и страсть, отвагу и юность. Вышивала лица и одежды, палаты и мрачные пещеры, знала ненависть, от которой лопалось сердце, и страх, сводящий с ума. Видела жен, танцующих в золоте покрывал, и невест, искавших выход в бесконечных лабиринтах.
Все уже сделано, все уже соткано. Осталось лишь рассказать.
Хиллсиэ Ино дотронулась до рыжей косы Сармата. Затем – потрепала ему волосы на макушке, будто ребенку, и едва ощутимо похлопала по щеке. Сармат не оттолкнул.
– Твой брат убьет тебя, Хозяин Горы. – Вёльха печально улыбнулась. – Вот и конец.
По его лицу пробежала судорога, но он сдержался. Лишь глаза полыхнули: животным, кровавым, страшным.
– Который? – хрипнул.
Хиллсиэ Ино зацокала языком и шутливо погрозила ему пальцем. Хозяин Горы привык играть словами и знал, что у многих пророчеств было второе дно. Прозорливый, хитрый, внимательный Хозяин Горы! Но сейчас он не угадал.
– Самый старший, – ответила вёльха. – Тот, что пришел с севера.
Сармат взвился на ноги и, будто был оглушен или пьян, сделал пару нетвердых шагов назад, хотя голос зазвучал трезво и ясно:
– Нет.
Хиллсиэ Ино вздохнула и смежила веки – черный глаз не закрывался до конца и продолжал глядеть сквозь единичные ресницы.
– Не-ет, ведьма. – В его тоне пробуждался бархатный смех-перекат. – Ты ошибаешься.
Он качнул головой, тряхнул косами со звенящими зажимами. Снова присел перед Хиллсиэ Ино и поддел ее подбородок, вынудив посмотреть ему в лицо.
– Увы, – повторил мягко. – Хьялма меня не убьет. В этот раз я не поверю тебе, бабушка. Я буду сильнее твоего пророчества. – Примирительно развел ладони. – Если ты не против.
А когда поднялся, обрушил удар на один из стоящих здесь сундучков. Смел подсвечники, отшвырнул крохотный столик и блюдо, на котором марлы подавали Хиллсиэ Ино еду.
– Лгут твои боги, ведьма, – яростно зашипел Сармат. – А мне лгать не стоит.
Он переворачивал корзины с расшитыми полотнами и нехитрым скарбом. Под его ногой ломались разбросанные свечи и рвалась ткань. Об пол стучали иглы, гребни, веретена… Хиллиэ Ино знала: Хозяин Горы был взбешен ее пророчеством, а его гнев – разрушительная сила, безжалостная.
Хиллсиэ Ино всегда знала достаточно. Поэтому ее волосы были распущены, как у незамужней покойницы, а белая рубаха напоминала саван.
– Не бывать тому, что ты напророчила, ведьма. Слышишь?
Когда Хозяин Горы шагнул к ее прялке, Хиллсиэ Ино кивнула той на прощание, как старой подруге. Вскинула подбородок, встречая надвигающуюся бурю, и зажмурилась, чтобы не видеть, как деревянный остов ломался под сапогом.
– А что тебе твои боги напророчили? – свистнул Сармат надсадно, язвительно. – Что-нибудь славное, а? Что-нибудь хорошее?
Он выхватил саблю из ножен. Примерившись, рубанул от плеча и довершил все со вторым ударом.
Голова Хиллсиэ Ино покатилась ему под ноги.
Желтый глаз был закрыт, а черный проглядывал через складчатое веко – укоризненно, насмешливо.
– Кровью пахнет, – заметила Рацлава. Бесчувственно, но все же с легкой щепотью недовольства.
Сармат хмыкнул, разглядывая свои руки, – пятен на них не было.
– Извини.
Обычно марлы обряжали его жен в цвета, которые тем подходили, но сегодня просчитались. Рацлаве следовало носить летящие холодные шелка, а не тяжелый винный бархат, как нынче. Ей шли перламутровые жемчужины, рыбий глаз и аметисты, а не кусочки вишневого турмалина, вточенные в золото с черной финифтью. И лучше бы марлы заплели ее волосы в косы, чем собрали в прическу-корзинку, пропустив между прядями сверкающие гранатовые бусины.