– Ты не согласен? Ее накажут, если мы сбежим.
– Пожалуйста, хватит, – простонал Лутый. – Не думай, что я этого не понимаю. Я поступаю гадко. Бранка – заносчивая неумная девица, выросшая среди камня. Но я не хочу расстраивать ее, не хочу подставлять. – Выругался. – И смерти ее не хочу. Знаешь, как я чувствую себя сейчас?
– Как же?
– Будто ломаю игрушку на глазах у ребенка. Может, это – единственная вещь, к которой прикипело неразумное холодное дите. – Лутый покачал головой. – Бранке было бы легче пережить мою кончину. Однажды я бы просто пропал, и все, но сейчас она вынуждена смотреть, как я разыгрываю безумие. А я одаренный лжец, Рацлава, ложь для меня – что оружие для опытного воина!
Драконья жена наклонилась к нему – забренчали серьги из горного хрусталя. По равнодушному лицу мелькнуло нечто, похожее на понимание.
– У тебя нет выбора.
– Нет выбора, – эхом повторил Лутый.
– Цена за лучшую долю не может быть низкой, верно?
Рацлава знала все о высокой цене. Знала, чем приходилось платить за жизнь и за власть над людьми и природой, как непросто было выкраивать могущество. Жадная свирель насыщалась не только ее кровью и болью – о нет. Рацлава отдала своему ремеслу свободу и юность. Она пожертвовала своими друзьями и возлюбленными, которых так и не встретила, предпочтя не жить самой, но наблюдать за жизнью, впитывая отзвуки чужих историй.
– Вот гадство, – выпалил Лутый с досадой. – Я стану или мерзким человеком, или мертвым.
– Ты еще не нашел выход, так что вполне можешь стать мерзким мертвецом. К сожалению, это вероятнее прочего.
С мгновение они молчали. Рацлава поигрывала гроздьями бус на груди, Лутый же пытался почесать натертую кожу под рабским ошейником.
– Вероятнее прочего, – согласился Лутый серьезно. – Значит, уже можно начинать печалиться и ждать смерти?
– Можно, – позволила Рацлава.
А потом они расхохотались. Не столько веселясь, сколько насмехаясь над собственной судьбой. Потому что никто из них не сумел бы сложить руки, безропотно дожидаясь конца – даже если бы осознали, что дело гиблое. Лутый и Рацлава были молоды и упорны, и они оба желали оставить след. Лутый – служа господам и плетя хитрости; Рацлава – плетя песни и не служа никому.
Надежда роднила их больше, чем увечья или месяцы пути. Она давала им силы и помогала не впасть в отчаяние – Лутый думал, что точно бы спятил, если бы не занимался делом и не цеплялся за крохотную возможность вырваться на волю. Как-то Рацлава сказала, что ему приходилось хуже, чем ей и Кригге: драконьих жен приволок в Матерь-гору слепой рок. А Лутый пришел сам, и он знатно просчитался. Он хотел обмануть Сармата-змея и рассказать о нем миру, но что толку, если воротился князь Хьялма и началась война?
Дурак-дурак. Нужно было слушать Оркки Лиса.
– Скажешь Кригге, что мне нужна ее помощь? – спросил Лутый, поднимаясь.
Рацлава ответила, что обязательно.
– Засиделся я, разболтался… Загляну, когда меня снова заворотит от каменных змеек. Хотя, честно говоря, меня уже от них воротит.
Он похлопал руками по бедрам, покрутил головой – точно скинул тяжелую пелену сомнений, вновь став решительным и задорным. Корить себя было недосуг.
– Бе-едненький, – проблеяла Рацлава. – Думаешь, мне всегда по душе ползать в телах жуков, собирая слухи о Ярхо и Сармате? Или что я не устаю от песен?
– Разве нет? Мне казалось, ты готова ткать вечность.
– Вечность! – передразнила она. – Всем иногда становится тяжело. Но мне тоже не приходится выбирать, раз я собираюсь пережить этот год.
Лутый легонько потрепал ее по волосам, вызвав недовольное шипение.
– Ты молодец, – сообщил он, подхватывая куль с запасами, что приготовили марлы. – И я тоже молодец. Поэтому мы умрем через сто лет, убеленные сединами и окруженные правнучатами. Ты согласна?
– Не слишком, – отозвалась Рацлава, приглаживая косы. – Не думаю, что у меня будут дети. И я не хочу жить так долго – я стану глухой и дряхлой.
– Как скажешь, – ответил Лутый, шагая к тайному ходу.
Закинув куль за спину, он открыл дверцу и обернулся.
– Удачи, – пожелал он на прощание, а Рацлава скривилась.
– Удача – глупое развлечение небесной пряхи. Есть вещи понадежнее: стремление, упорство, жажда жизни. Придерживайся их.
Лутый улыбнулся, проскальзывая в коридор.
Пробираясь по ходу, он раздумывал, что, возможно, Рацлава права. Чего бы ни хотела богиня-пряха, у них свои намерения – и если потребуется, Рацлава сплетет им новую паутинку судьбы, а Лутый придумает, как выпутаться из прежней.
Когда солнце замрет VI
В воздухе пахло летом. Степь раскинулась пестрым цветочным ковром – от чистого голубого небоската до земной тверди; от солнечных чертогов Ярбуре до подземных хором матери Тюнгаль. Хортим шел через Пустошь, не иссушенную зноем, сочно-травянистую, вспыхивающую маками, и за ним шло староярское войско – вместо себя князь Люташ отправил старшего сына, Микулу. Рать углублялась на восток, намереваясь соединиться с силами Бычьей Пади.
Теперь Ярхо-предатель был вынужден обороняться от врагов по обе стороны, хотя его и не удалось застать врасплох. Не то чтобы Хортим слишком надеялся: Сармат-змей – ловкий крылатый ящер, осматривающий Пустошь с высоты. Удивительно, если бы он проглядел перебежчиков. Однако дракон не сумел подобраться близко. Староярское войско, не чета бычьепадскому, было вооружено куда лучше, и Хортим в который раз поразился, какой же Люташ Витович все-таки хитрый лис. С Сарматом-змеем дружил, а прятал в своем городе гладко обтесанные, исполинские, мощные самострелы: каждый – размером с двух взрослых мужчин. Самострелы били тяжелыми шипастыми болтами, да так кручено и сильно, что, казалось, могли пробить Сарматову чешую, если бы дракон замешкался. Видно, князь Люташ не исключал, что однажды миру с Сарматом придет конец, и похлопотал заранее. Часть самострелов он оставил для защиты столицы, другую, большую, – погрузил на телеги и отправил в бой.
Верилось, что пока Сармату-змею не будет дела до Старояра – наступили непростые времена. Хортим не мог не гордиться собой, хотя и знал, что до победы было далеко. Налеты Ярхо обещали быть лютыми, а Сармата-змея наверняка уязвило предательство Старояра, но… Наконец-то появилась надежда на перелом в войне. Рать Хортима подошла к врагам с запада и смела преграду из тукеров, которую выставил Ярхо-предатель, занятый силами Бычьей Пади.
На стыке весны и лета Хортим перебросил людей через перешеек реки Уранша – и там, на другом берегу, встретился с Хьялмой в рубежном лагере. Переход выдался тяжелым, – медленно переправляли самострелы и катапульты, коней и запасы. Взмыленное, утомленное войско достигло лагеря лишь к ночи. И только завидев Хьялму – высокую седоголовую фигуру, освещенную дозорными огнями, – Хортим с удивлением осознал: ему страшно.
– Это он? – спросил княжич Микула хрипло, облизывая губы.
Хортим не ответил и сам на себя разозлился. С чего ему бояться Хьялмы? Да, они разругались, но Хортим выполнил все, что на него было возложено. Он привел подмогу. Он переступил себя, обручившись с девицей из Витовичей, – за это отец, несомненно, проклинает его в чертогах матери Тюнгаль.
– Эге! – крикнул Фасольд кому-то из воевод. Он пихнул Хортима в плечо медвежьей ладонью. – Слыхали? Мало того, что Хортим Горбович завел нам староярских друзей. Он еще и нашел себе невесту! Хорош улов, а?
Если Хортим и должен был чувствовать себя героем, то не чувствовал. Он ощущал непонятную робость, будто провинился в чем.
Микула Витович, насупившись, стоял рядом; Хьялма лишь коротко на него взглянул. Потом он поприветствовал Микулу и его доверенных, дал указания накормить и разместить новоприбывших, но сначала – сначала он замер напротив Хортима. Тот, набрав воздуха, поднял глаза и произнес:
– Здрас…
Осекся.
Пожалуй, ему почудилось в неверном свете – лицо у Хьялмы было непривычное. Искрящееся. Довольное. Он сделал шаг вперед и протянул руку, ухватив Хортима пониже затылка; с мгновение Хьялма смотрел на него, как полагалось бы смотреть родителю, которого распирала гордость за свое чадо. Хортим едва не задохнулся от удивления – настолько неожиданным был этот жест: полуприветствие, полуобъятие.
– Справился-таки, – сказал Хьялма. И сдержанно улыбнулся, обронив: – Молодец.
Лет до семнадцати Хортим мечтал о несбыточном: он совершит нечто исключительное, и ему позволят вернуться домой. Он приедет в Гурат-град не позором семьи, а героем. Хортим гадал, как бы его встретил отец, случись тому признать в сыне достойного человека. Как бы взглянул и каким бы тоном заговорил – сейчас, стоя на виду у всего рубежного лагеря, Хортим наконец понял: так. Так, как сейчас – Хьялма.
В следующий раз им удалось поговорить намного позже – дела кипели, а войска прорубали себе путь на северо-восток, к Бычьей Пади, где оставались основные силы князя Бодибора. Июнь еще не успел разгореться, когда Ярхо-предатель осадил город, надеясь покончить с ним до того, как к врагу подоспеет помощь. Оттого Хьялма в рубежном лагере не задержался: сделал то, что желал, – лично посмотрел на староярскую рать и приструнил ее верховодов, – а затем, облачившись в драконье тело, отправился отстаивать Бычью Падь.
Войска, которые возглавил Хортим, продолжали свой путь, – и Хортиму до сих пор верилось с трудом, что это его Хьялма назначил здесь своим преемником и что отныне его слово становилось для староярцев весомее слов княжича Микулы. Да, опасаясь неудовольствия, Хортим советовался и осторожничал; однако это именно он, просчитывая все, что только можно было просчитать, вел войска по Пустоши на подмогу соратникам. Ему подчинялись, и за ним шли в бой против поднятых тукерских станов и той каменной сотни, которые Ярхо-предатель отщепил от высившейся на севере орды, привечая подходящих врагов.
Тогда Хортим впервые ощутил себя гораздо более значимым – не чета тому, кем он был до встречи с Хьялмой.