Бычья Падь выстояла.
Сармат-змей не сумел сжечь город, опасаясь сражения с братом, и направил свой взгляд к югу: его ярость и досада превысили страх перед самострелами староярских мастеров. Хортим видел Сармата в бою и знал, что если староярцам и удалось бы ранить чудовище, то немалой ценой. Сармат успел бы испепелить их войска и, зализав раны, вернулся бы снова.
Однако на подмогу прилетел Хьялма.
В войну всем приходилось непросто, но Хьялма… Хортим думал, что он двужильный. Казалось, что Пустошь для него – не более, чем игральная доска, и он мог надзирать за ней и легко перемещаться с края на край, если того требовало дело. Хьялма двигался быстрее, чем можно было себе представить. Он то защищал подходы к Бычьей Пади, то срывал намерения Сармата-змея. Плавил орду Ярхо на севере и сжигал тукеров на юге. Он сливался с облаками, скрывался среди грозовых туч и внезапно обрушивался на противников.
Если самострелы перестали внушать Сармату-змей такой ужас, то Хьялма – по-прежнему внушал. И Сармат, рыча и плюясь огнем, снова уходил от поединка с братом. Хортима это удивляло: в апреле Сармат бросился на Хьялму, спасая Ярхо-предателя, а затем оробел. С чего бы вдруг?
Защитив их от Сармата-змея, Хьялма сбросил драконью кожу у южного лагеря. После превращения Хьялма выглядел страшно утомленным и едва держался на ногах, и Хортим тут же предложил ему место в своем шатре.
– Ты пожалеешь, – сказал Хьялма вместо приветствия, но не стал ни разъяснять, ни спорить – слишком устал.
Что он имел в виду, Хортим понял лишь ночью. Он знал, что Хьялма всегда, даже на их боевом корабле, старался ложиться спать как можно дальше от остальных; знал, что во сне его, бывало, пробирал кашель. Но с зимы здоровье Хьялмы совсем разладилось, и Хортим, примостившийся у входа, то и дело просыпался от лающих сиплых звуков. Хьялма ворочался, стараясь найти положение, в каком ему стало бы легче дышать; устраивался полусидя, влажно отплевывал кровь. Хортим рад был бы ему помочь, но знал, что ненужное внимание сделает только хуже.
В следующий раз Хортим проснулся на рассвете, когда у горизонта клубилась сероватая мгла, взрезанная краем оранжевого солнца. Сквозило летней прохладой – пришлось закутаться в плащ; Хьялмы в шатре не было. Хортим нашел его сидящим на бочонке снаружи. Он был легко одет, чуть помят со сна, давно не стрижен и не брит: седая борода колюче разрослась по его щекам и шее. Глаза казались впалыми, черты – заостренными.
Хьялма точил нож и поднял голову, заслышав шаги.
– У тебя еще есть время на отдых, – заметил он, кивая в сторону горизонта.
– Не хочу. Ты что же, теперь почти не спишь?
– В человеческом теле – нет, – ответил Хьялма, разглядывая нож. – В драконьем легче, но я не могу оставаться в нем после затяжных перелетов. И трудных боев.
Он освободил руку и закинул ее за спину, похлопав ладонью по лопатке.
– Кажется, будто чешуя перетирает спину. Еще чуть-чуть, и хребет лопнет, не выдержав груза.
Хортим подкатил пустой бочонок, сел рядом.
– Ты прогнал Сармата. Спасибо.
Хьялма отмахнулся и продолжил точить нож.
– Ты уже говорил это вчера. – Подумал, и голос его смягчился: – А вот я тебя так и не поздравил с помолвкой.
Хортим страдальчески застонал – он не смог бы позволить себе такое поведение при отце, но при Хьялме – позволил. Их разговор принял семейный тон, с крапинками беззлобной насмешки.
– Посмотрите на него, – хмыкнул Хьялма. – Стенает. Великое горе – жениться.
– Было бы чему радоваться.
– Она красива?
– Боги, Хьялма! Какое это имеет значение?
– Согласен. – Пожал плечами. – Я всегда ценил в женщинах другие качества, однако едва ли ты успел ее узнать.
– Я не о том. – Хортим спрятал лицо в ладонях. – Какое мне сейчас до этого дело? У нас война.
Хьялма укоризненно указал на него острием.
– Так, Хортим Горбович. Я хочу, чтобы ты всегда думал о деле. Но однажды эта война закончится – все войны рано или поздно заканчиваются. И если ты останешься в живых, – а я верю, что так и будет, – к тому времени ты не должен разучиться говорить о мире. Услышал? А то станешь таким же мрачным и безжалостным, как я.
– Ты не…
– Не лги, – сказал Хьялма сурово. – Ты успел испытать это на себе: я угрюмый жестокий человек. У меня тяжелый нрав. Я страшен в гневе, и я терпеть не могу, когда мне перечат. Мне поздно меняться, и я выжму из себя все худшее, все самое пугающее и свирепое, чтобы выиграть войну, но ты, Хортим Горбович, – ты уж постарайся стать кем-то получше меня.
Хортим все же решил рассказать о словах Люташа Витовича про старого бойцовского пса. К его удивлению, Хьялма посмеялся.
– Я бы думал о себе так же. Староярский князь прав: у меня много грехов, и властолюбие – главный из них. Да, самые гнусные вещи я делал ради власти, однако я хорошо помню, чего это стоило мне и другим.
Хортим нахмурился.
– То есть?
– Я потерял брата и союзника, – ответил Хьялма, пробуя большим пальцем остроту лезвия, – именно потому, что не гнушался ничем, если чуял пользу для Халлегата. Я был несносно властен, высокомерен, непреклонен – даже более несносен, чем сейчас. Хотя и достаточно умен, чтобы айхи предложили мне драконью чешую… Ярхо, конечно, дурак, что освободил Сармата, а не выяснил все со мной, но что теперь говорить? Я признаю свою вину. Я обрек на гибель тысячи людей. И если этот старый бойцовский пес и забыл вкус власти, то вкус боли еще горчит на его языке.
Он закашлялся. А когда заговорил снова, то к словам примешались сипы:
– Так тебе нечего сказать мне о своей невесте?
Хортим оглянулся. Что он мог рассказать в просыпающемся лагере, полном людей княжича Микулы? Повторить, как его род веками не ладил с Витовичами? Поделиться, что помолвке наверняка не обрадовалась ни единая душа в Люташевом тереме, исключая разве что самого предприимчивого князя, скользкого, словно угорь?
Конечно, нет. Хьялма знал, что Хортим найдет подходящие слова – точные, но приятные для уха случайного слушателя-староярца.
– Княжна Вилдзе – очаровательная девушка, и я сочту за честь стать ее мужем, – начал Хортим уныло. – Правда, нам не удалось пообщаться – думаю, это к лучшему, мое присутствие ее… смущало. Как и княгиню-мать.
Хьялма кивнул, поняв верно: Хортим Витовичам не понравился.
– Сам князь Люташ – человек радушный. По счастью, он остался доволен стечением обстоятельств. Полагаю, он был бы рад обрести во мне союзника, который, заняв гуратский престол, не откажется прислушаться к его доброму совету.
Не потому ли староярский владыка так легко согласился на этот брак, что пожелал видеть Хортима своим послушным орудием? Что с него взять? Неопытный правитель, зависящий от его золота и благоволения.
Хьялма вздернул уголок губ и произнес почти беззвучно:
– Как жаль, что его ждет такое разочарование, не так ли?
По телу разлилось тепло. Хьялма в него верил. Пожалуй, больше, чем верил в себя сам Хортим – после войны он встанет на ноги и не превратится в куклу в руках опытного интригана.
Хортим расправил плечи, не удержав улыбки. С несколько мгновений он лишь просто разглядывал солнце, выползающее на небо, и треугольники знамен, пляшущих над палатками. Затем вновь повернулся к Хьялме – тот прочищал горло, надеясь унять новый приступ кашля, и продолжал высекать скрежет точильным камнем.
Дождавшись, когда Хьялма оправится, Хортим спросил:
– Ты ведь тоже женился по расчету?
Хьялма кивнул и поморщился.
– Да, и с этим связана нехорошая история. Я взял за себя девушку с богатым приданым – она была невестой моего брата, прослывшего погибшим. Но Ярхо оказался жив, и вернулся он как раз ко дню нашей свадьбы. Получилось… некрасиво.
Хортим поразился.
– Ты женился на возлюбленной Ярхо?
– На невесте, – повторил Хьялма холодно. – Они были едва знакомы. Из-за чего мы с братьями никогда не ссорились, так это из-за женщин – и на том спасибо. Тем не менее случившееся Ярхо уязвило. И я могу его понять.
– Твоя княгиня…
– Юранка. – Костяшкой указательного пальца провел по седому усу. – Ее звали Юранкой, и она была чудесной женой. Тебе настолько любопытно мое прошлое, Хортим Горбович?
Разумеется, ему было любопытно. Все, что касалось Хьялмы, казалось овеянным тайной и ледяным мороком – с зимы Хортим вызнавал про битвы и бунты, врагов и соратников. Семья осталась напоследок как то, что волновало Хортима меньше прочего, – но теперь он оказался помолвлен, так отчего бы не расспросить?
– Наш брак оказался удачен, – сказал Хьялма. – Поверь, это не моя заслуга. Моим близким приходилось со мной… непросто. Юранка была удивительной женщиной и матерью моего сына – я спрошу с Сармата за ее гибель. – Он посмотрелся в лезвие, покрутил его: блестящее, отражающее солнечные лучи. – А за сына я поквитаюсь с ним вдвойне.
– Как его звали? Легенды не сохранили его имя.
– Вигге. В честь моего отца.
Повисла тишина. Хьялма не стал дожидаться ответа – выпрямился, тряхнул отросшими прядями.
– Пробиваешь меня на чувства, Хортим Горбович? – усмехнулся он. – Ладно, знаю, что нет… Годы годами, а я часто думаю, кем Вигге мог бы вырасти.
– Преемником, достойным тебя.
– Полагаю, у нас были бы сложные отношения. Почему? Ну же, Хортим Горбович. Тебе-то легко догадаться. Я чудовищно требователен к себе и почти так же – к тому, в ком вижу лучшее продолжение себя. У меня не было возможности проводить столько времени с Отхо – нашим с Халегикаль сыном – столько, сколько бы я проводил с Вигге в Халлегате. Я любил его, и, думаю, чем старше бы он становился, тем я был бы строже. – Пожал плечами. – Я бы захотел передать ему все, что умею. Не уверен, что ему бы это понравилось.
Морщинки собрались у глаз Хьялмы, когда он сказал отрывисто, без тени грусти:
– Увы. До сих пор верю, что был хорошим правителем. Однако из меня получился посредственный муж и плохой брат.