– Покойной ночи, княжна. И доброго пути тебе и твоему брату.
Она поклонилась в ответ и спешно покинула его покои.
Хортим не сомневался: однажды найдутся люди, которые станут баять о событиях этой войны. Будут ходить от деревни к деревне, от города к городу, будут приукрашать и перевирать, рассказывая об этих сражениях тем, кто их не видел. Но Хортим – видел.
Поэтому и песен он слушать не станет. Даже если выживет.
Ему до конца жизни хватит этих воспоминаний. Как над Старояром сгущались сумерки и небо было туманно-лилового цвета. Как на горизонте догорал вишневый закат: впервые за много дней небо было чистым, без туч. Враг не наступал, пока шли дожди – Ярхо дожидался сухой погоды.
Тогда, сражаясь за Старояр, люди осознали, каково на самом деле было выступать против Сармата-змея и его каменного брата. Вспомнили про все безуспешные битвы, данные гордыми, ныне мертвыми князьями за последние тридцать лет. Враги хватку не растеряли – Хьялма погиб, и они разгулялись в полную мощь.
На крепостные стены водружали катапульты и чаны с вязкой смолой: тукеров и враждебных княжегорцев – убить, каменных воинов – задержать. Но как бы смола ни залепляла ратникам Ярхо глаза и как бы их не перемалывали чугунные шары – ворота пали еще быстрее, чем Хортим мог бы вообразить.
Ярхо воевал отточенно и нахраписто. Вся живая рать, которую созвал Сармат, подчинялась ему беспрекословно – стоило каменным воинам проломить ворота, как в город хлынула конница. Свистели тукерские сабли, бряцали княжегорские мечи – захватчики кричали и гойкали, тесня защитников Старояра. Воины Ярхо двигались медленнее, но шаг их был смертоносен – даже их базальтовые кони были страшным оружием. Они передавили не одного противника, возникшего на их пути.
Сармат-змей лавировал алой тенью. Осторожничал, стараясь не попасться под староярские самострелы, – но уж теперь все знали, что ранить его было куда сложнее, чем казалось на первый взгляд. Болты или летели мимо, – так юрок был дракон, – или скользили по чешуе, не пробивая ее. В ту битву Сармат не распылялся в бездумном ухарстве. Он не превращал Старояр в огромный костер – иначе бы пострадали его живые соратники. Сармат выдыхал пламя прицельно, использовал когти и хвост, сбивал врагов волнами искрящего огня – и этот расчет был пугающе искусен.
Хортим помнил: Хьялму никогда не удивляло то, что его братья держали в страхе все Княжьи горы. Не нашлось правителя, сумевшего объединить разрозненные земли. Даже сейчас, при защите Старояра, каждый князь мнил свое – и не в силах Хортима было их помирить. Позволили заниматься неведомой ловушкой? И за то благодари, гуратский выродок. Князю Люташу перечил Мстивой Войлич, тому – бычьепадский князь, и несогласия наслаивались, как снежный ком.
Между Сарматом и Ярхо-предателем несогласий не было. Каждый из них знал дело, которое было ему отведено. «Сармат во многом несведущ, – говорил Хьялма. – Он никудышный военачальник, но ему всегда хватало ума находить себе нужных друзей и не спорить с ними».
Хортим желал подобрать приманку так, чтобы братья растерялись. И наиболее пылкий из них – Сармат-змей – сбился с выбранного пути.
Он надеялся, что его людям хватило времени. Надеялся, что к ним не подобрались Сарматовы разведчики и что дракон не заметил их раньше срока – что ему оставалось, кроме этой надежды? Он бился за Старояр, а Фасольд со сподвижниками находились в полстах верстах отсюда.
– Князь!
Огонь полыхнул совсем рядом – ярко и жгуче, перекатился красно-желтым облаком. Хортим дернул поводья, и конь вильнул в сторону. Перед ослепленными глазами плясали рябые мушки.
С треском рухнули внутренние ворота.
– Князь…
Хортим разозлился. Стояла глубокая ночь, но и он – не слепец. Видел уж, как сбоку к нему подлетел всадник, судя по облачению – княжегорец из числа Сарматовых приспешников. В ту битву, когда Арха хотел предупредить его или защитить, Хортим не испытывал благодарности – только желчное раздражение. Себя ему было не жаль, а значит, и другим его беречь не следовало – что за ценность осталась у этой жизни?
Он увернулся от удара. Размахнулся кистенем. Темное небо над ними вспыхнуло и рассыпалось искрами.
– Князь! – выкрикнул Арха обескураженно, и в его голосе мешались мольба и боль.
Хортим едва его слышал. Он подался в гущу боя – им двигало не бесстрашие, а глубокое иссушающее отчаяние. Город горел и падал, люди ревели и сшибались друг с другом в схватке, а звездную черноту разъедали языки огня.
Не осталось ни холодного ума, ни горячего сердца – ничего, только пустота, которую не брало никакое оружие. Хортим бил наотмашь, не узнавая ни людей, ни улиц, отличая разве что соратников от врагов; их теснили дальше – по опустевшей, изрытой копытами базарной площади, прочь от порта, где Сармат поджег корабли, отрезая путь к спасению по воде.
И это – только начало. Великий пожар будет, когда захватчики ограбят город и вычистят его до донышка – только тогда Сармат сровняет Старояр с землей.
Хортим не заметил, как оказался на площади у Божьего терема – значит, они отступили к сердцу города. Он увидел Ярхо у самых ступеней, и его захлестнула бессильная злоба.
Под кистенем Хортима хрустел камень и сминалась плоть. Конь беспокоился, шевелил ноздрями и втягивал запах гари; Хортим потуже натянул поводья. Ярхо-предатель бился свирепо, и сколько бы смельчаков не смыкали вокруг него кольцо, желая наброситься одновременно, – Хортим был готов поклясться, что различал среди них Мстивоя Войлича и его людей, – все было тщетно. Никому не удавалось одолеть – Ярхо отбрасывал всех, и его меч матово темнел от крови.
Хортим был в шаге от того, чтобы разделить их судьбу. Ярхо-предатель убил его отца и бесчинствовал в его землях – есть ли смерть более подходящая Хортиму, чем смерть от его руки? Он погибнет в исступленной попытке причинить Ярхо вред – лишь бы сделать хоть что-то, что пошатнет его и окажется ненапрасным.
Раньше думал, что принесет пользу, если останется в живых, – не вышло. Пусть тогда послужит благой цели, умирая.
Рядом раздались отчетливые проклятия и лязг железа о камень. Хортим отвел взгляд от Ярхо, увернулся от сабли и решил, что с гибелью все же придется повременить.
Арха следовал неотступно – Хортим не представлял, как тому удалось не потерять его в битве. В такой круговерти не то что князя – голову потеряешь. Как и Хортим, Арха держал меч про запас, а первым оружием выбрал кистень – гуратцам было куда привычнее обращаться с кистенями, перенятыми от степняков, чем с булавами и молотами. Подгоняя коня, Арха обрушил удар на спину нападавшего тукера. Хортим размахнулся, и железное било тяжело ухнуло об висок – тукер повалился из седла.
К каменному воину они подоспели вовремя: тот сражался один на один со староярцем из конных, а значит, силы были неравны. Крупные била кистеня приходились на руки, сжимавшие меч, и морду каменного коня, но нужно было подобраться выше – к лицу ратника.
Был бы на месте обыкновенного воина Ярхо, лежать бы им размозженными. Этому же Арха мощным ударом снес выступающий нос, чередой последующих – смял глаза, покуда Хортим и староярец крошили правую руку. Каменный воин рубил воздух мечом – требовалась недюжинная ловкость, чтобы не попасть под широкое лезвие.
Но когда все было кончено, ратник ослеп, а староярец выбил меч из его покореженной руки, Хортим наконец сумел рассмотреть, кого же они выручили. Княжича Микулу было тяжело узнать – он поднял оплывшее лицо, измазанное в крови: его ли, чужая – не понять.
– Спасибо, – сказал он хрипло.
А потом их снова поглотил бой.
Разнесся гулкий рев – Хортим бессознательно пригнулся, ожидая огненного залпа. Но Сармат-змей умело подпитывал ужас: стоило свыкнуться с одним, как он придумывал другое.
Он скользнул над площадью, играючи вырвал из тьмы людей одного из староярских защитников. Подбросил, перехватил когтистыми лапами – и с разлету швырнул в стену Божьего терема.
Хортим находился недостаточно близко, чтобы услышать хруст костей, но легко его представил. Всякого повидал за эти месяцы, а все равно стало дурно – голова несчастного треснула и вмялась, а тело мешком упало на землю. До пугающего хрупкое тело – как и тела всех, кто решил восстать против дракона.
Сармат-змей опустился на крышу Божьего терема. Обвился вокруг красного купола, распростер огромные кожистые крылья – Хортим осознал, как это зрелище должно было их подорвать. Мало того, что чудище пригрелось на обиталище староярских богов. В тереме прятались близкие тех, кто бился на площади: если дракон решит уничтожить их прямо сейчас, кто его остановит?..
Рядом зарычал Микула:
– Гадина!
Не так ли Сармат-змей восседал на крыше гуратского собора? Не обвивал ли золотые купола, показывая себя и любуясь тем, что бурлило внизу?
Сармат-змей скалился и насмешничал, и Хортим смотрел на него во все глаза. У Божьего терема было множество людей – вряд ли дракон помнил о существовании еще одного отпрыска Горбовичей, а уж тем более не знал, каков из себя новоявленный гуратский князь, – но Хортиму казалось, что тот глядел на него в ответ.
Всполохи разряжали ночь, и чешуя виделась темно-вишневой.
Зрачки были вертикальными, совсем как у Хьялмы. Только радужины у того были бледно-голубые, у Сармата же – янтарные, и Хортим смотрел в них и смотрел. Он не возненавидел Сармата больше, потому что нельзя было ненавидеть сильнее. Он не вспомнил ничего важного, потому что никогда не забывал. Ни про Малику, ни про Хьялму, ни про отца и Гурат-град, но сейчас он ощутил жажду мести острее, чем когда-либо до. Он понял ее не разумом, как раньше, но телом. Ощутил на сухом языке и в пересохшем горле, в галопе сердца и в токе крови по жилам – как алчет воды человек, идущий по жаркой степи.
Это была она – та жажда, которую Хьялма не сумел утолить ни силой оборотничьего тела, ни сказочным долголетием, ни властью. Это чувство было сильнее жажды смерти, а значит, Хортиму полагалось жить, пока на веки вечные не затихнет Сармат-змей.