Да, рановато он решил распрощаться с жизнью.
Раздался звук – он шел не из города, а извне. Тянулся по небу из полей и гор.
– Что это? – изумился княжич Микула. – Это похоже на…
Было ясно: этот звук – невиданной силы, но то, что его издавало, находилось слишком далеко. Достигая Божьего терема, звук истончался, хотя даже в его призраке звенела страшная угроза.
Хортим перестал дышать. Судорожно сжал руки в кулаки: вот оно! Началось.
Сармат-змей встрепенулся. Подобрал лапы, сложил крылья и настороженно прислушался, в любой миг готовый к броску. Подумал ли что-нибудь Ярхо-предатель, Хортим не знал: если он и испытывал чувства, то издали это не читалось.
– Великие боги, – проговорил Микула оторопело и наконец закончил: – Это же драконий рык.
Звук повторился – взлетел волной, затих раскатистым эхом.
– Невозможно. Он умер. – По разбитому лицу Микулы пробежала судорога. – Все видели, как он умер. Это твоих рук дело, Хортим Горбович? С чем ты связался?
Хортим не ответил. Привстал в седле и подался вперед, к самой шее коня. Напряженно вгляделся в дракона – давай же. Давай!
Тукеры верили: раз в год, в зимний солнцеворот, Кагардаш вырывался из царства мертвых, чтобы отыскать Сарамата и утянуть его за собой. Нынче стояло лето, но что значили такие мелочи для легенды, ставшей явью? Обыкновенно Сарамат прятался в Гудуш-горе, и его брат бился о нее, не в силах проскрестись внутрь; но сейчас Сарамат был тут, под открытым небом, и до него доносился рык другого дракона.
Разве вам не страшно, дети Пустоши?
Разве тебе не страшно, Сармат-змей?
Люди перед Божьим теремом растерянно замерли, и Хортим воспользовался этим мигом сравнительной тишины. Он ударил пятками, посылая коня вперед, и расхохотался так громко и безумно, как только мог.
– Почему ты не спешишь на встречу со своим братом, Сармат-змей? – крикнул он залихватски и добавил: – Кагардаш жуур бе таяр. Ташгэр, гарта ичхе бул!
Кагардаш дожидается тебя на востоке. Увидишь его, как взойдет солнце.
Он говорил на языке большинства приспешников Сармата – на языке, который, если верить слухам, любил сам Сармат. Ничто не могло сделать угрозу более осязаемой и понятной.
Сармат-змей изогнул шею и выпустил из ноздрей струйки прозрачного пара.
Хортим знал, что подставлял себя под удар: дракон мог сжечь его со злости. Но Сармат находился в замешательстве и по-прежнему смотрел и слушал. Что ему хохочущий человечек, когда он слышал голос дракона?
Рев раздался в третий раз. Он рокотал предвестием невероятного, от которого кровь стыла в жилах.
Это и стало последней каплей.
Сармат-змей сорвался с крыши и полетел в сторону востока. Ярхо-предатель крикнул брату с земли, но что именно – было не разобрать.
Бой затих, но поднялась суматоха. Тукеры недоуменно зашелестели. Они были напуганы и сбиты с толку – немудрено, ведь был в смятении сам Сармат-змей. Более того: он их оставил. Улетел посреди битвы. Как такое гордым ханам и батырам?
Хортим не удержал злорадной усмешки.
Тукеры слушались Ярхо, но готовились умирать за могущественного змея, а не за предателя, закованного в камень. Ярхо гаркнул, отдавая приказ продолжать, но что им его приказы без молчаливого согласия дракона? Если Хортим хоть что-то и понимал в тукерских нравах, а он вырос, зная о них так много, как знают лишь о соседях и достойных врагах, то выход был один: уйти.
Без Сармата Ярхо подчинились бы лишь собственная рать да то, что осталось от двух княжегорских сотен, – много ли? Ярхо сумеет взять город, но его войска поредеют – что станет делать в следующих битвах, если останется сплошь с каменными калеками? Защитники Старояра себя не щадили и бились на славу.
Хортим не стал дожидаться, когда пройдет первая оторопь и станет еще опаснее – схватят и потребуют ответа за все, что произошло. Оттого он, махнув рукой Архе, погнал коня прочь от Божьего терема и свернул в переулок быстрее, чем его бы сумели остановить.
На немощеной дорожке лежали тела, в переулке – и в этом, и в следующем – пахло затхлостью и дымом.
– Княже, – выдохнул Арха, нагоняя, – они купились!
Как выяснилось позже, не только они.
Битва за Старояр закончилась резко, точно кто оборвал нить вёльхи-прядильщицы.
Волна захватчиков отхлынула с недовольным шипением. Первыми отступили тукеры, а за ними развернул войска и Ярхо-предатель – Сармат-змей подвел его, оставив в неведении и с живыми соратниками, в чьи сердца закралось беспокойство.
Уходя, тукеры выпускали подожженные стрелы, усыпающие деревянные дома; воины Ярхо продолжали крушить черепа и хребты, и поэтому первое, что сделали староярцы, – бросились тушить пожары и помогать раненым.
Хортим знал: это не успех, а так – передышка. Неизвестно, что еще произойдет в полустах верстах к востоку отсюда. Сармат может нагрянуть снова, и он будет злее прежнего.
Когда Хортим оторвался от возможной погони и разузнал, что к чему, он метнулся к гавани. Корабли уже было не спасти, как и постройки у порта, но окрестные дома – еще можно. Светало. Огонь расползался быстро, и были ценны каждые свободные руки – а руки князя мало чем отличались от любых других.
Вести летели быстро, и скоро о словах гуратского князя знали даже те, кого не было на площади у Божьего терема. Хортим от всех отмахивался, ругался и велел тушить огонь, а не донимать его расспросами. «Не знаю, – говорил, – поживем-увидим», а Арха отгонял толпу, все норовившую его обступить.
Но потом на пути вырос Мстивой Войлич.
Князь уже был без кольчуги, в портах и рубахе, закатанной до локтей. На удивление Хортима, он был жив и даже не ранен, а еще – взбешен гибелью своих тридцати кораблей. Мстивой Войлич набирал и выплескивал бочки морской воды с таким усердием, точно до этого не сражался настолько остервенело, что искры отскакивали. И – Хортим даже не сомневался, что так и выйдет, – он потребовал от него ответов.
– Хортим Горбович! – крикнул князь, завидев его у гавани.
Хортим еще держался, но тревоги и пыл потихоньку откатывали; проступала нечеловеческая усталость. Небо набирало цвет – розовый и дымчато-белый.
– Хорти-им Горбович, – повторил Мстивой, оказываясь рядом.
Лицо его было мокрое, наспех обтертое, и Хортим тут же представил свое собственное – все в крови и саже.
– Мстивой Войлич… Думаю, оставим разговоры на потом? Там – огонь…
У порта еще буйствовало пламя, и им следовало спешить на подмогу. Мстивой Войлич коротко кивнул. Он задал один-единственный вопрос, но самый нужный:
– Так это правда, Хортим Горбович?
Хортим взглянул на него с горькой улыбкой.
Правда ли – что? Жив ли Хьялма? Вернулся ли он из чертогов матери Тюнгаль, чтобы завершить свою месть? Сармат-змей перегрыз ему горло, и его тело рухнуло со смертельной высоты, разбившись на глазах сотен людей, – разумеется, он был безвозвратно мертв.
– Нет, – ответил Хортим. – Это чистая ложь.
Воронья ворожея IX
У Совьон – кровь ведьмы и сердце воительницы, и впервые за много лет она чувствовала себя витражом, в котором каждый кусочек нашел свое место. Она могла колоть железом и дурманить чарами и знала, когда стоило пророчить, а когда – лишь догадываться, что готовит грядущее, как и пристало обыкновенным смертным.
Загодя она взяла пригоршню пепла с одного из погребальных костров, а сейчас заворожила ее и сложила в холщовый мешочек, который привязала к лапе своего ворона.
– Найди ее, – сказала она ворону одними губами, и слова, всколыхнувшиеся с ее губ, обрели плоть и мощь.
Ворон взглянул умным черным глазом – что ни говори, а в птице, выросшей при доме Кейриик Хайре, ведьминской мудрости было поболе, чем в самой Совьон.
Ворон отыщет тукерскую полонянку Жангал, где бы ее ни оставил ее бывший хозяин: в деревне, городе или одинокой лачуге, затерянной среди скал. А когда Жангал дотронется до пепла, то увидит видение, которое для нее приготовила Совьон: о гибели Дагрима и о пути, который отныне для нее свободен.
На вторую лапу ворона Совьон надела колечко из веточки бузины. Жангал возьмет его и, если захочет, то уйдет вслед за колдовским посланником – ничто ее не задержит, покуда в обереге будут теплиться чары.
– Отведи ее на южные болота. – Совьон провела по клюву ворона большим пальцем. – Оставь ее у крыльца вёльхи.
Быть может, Моркка Виелмо не обрадуется такой благодарности. Пошипит, поругается, что Совьон самовольно решила одарить ее ученицей, к тому же такой взрослой. Но вот уже много лет младшая из вёльх не могла отыскать девочку, которая смогла бы стать ее преемницей, – а Совьон не сомневалась, что Моркка Виелмо обыскала все Княжьи горы.
Но в Пустоши она искала едва ли.
Если это судьба, то кто Совьон такая, чтобы ей перечить? Некогда она обуздала собственные чары, но зря взяла на себя слишком много – если в Жангал есть семена колдовства, они должны взойти. Степная шаманка чуяла, что Жангал может стать ворожеей, и – Совьон впервые подумала об этом всерьез – полонянка не утонула в озере. Была ли в том заслуга Совьон, вытянувшей ее тело, или же та просто не смогла утонуть?
Когда дело касалось колдовства, никто не мог дать однозначный ответ.
Пусть будет так. Жангал доберется до хижины Моркки Виелмо, и если вёльха признает в ней преемницу, – а Совьон верила, что так и случится, – то больше Жангал не придется бояться рабства. Она станет срастаться с тем, что Совьон так легко отвергла и с чем так тяжело примирялась за этот год. Несомненно, под крылом Моркки Виелмо Жангал вырастет в вёльху куда более сильную, чем недоучившаяся Совьон. Она получит двойное имя и выучит язык, который поныне помнили лишь северные горы и на котором вершилось колдовство. Она станет собирать травы, заклинать лес и топи, выменивать жизнь на смерть, а смерть – на жизнь, и если такая доля придется ей по душе – хорошо. Не совсем понятно Совьон, но все же хорошо – мало кому по нраву такая страшная тягучая власть, но где убыло, там и прибыло: Совьон лишила клан Кейриик Хайре одной ученицы, и она подарит ему новую.