Она вскинула одну четко очерченную черную бровь. Это так было на нее похоже, что Сармат снова рассмеялся – ему ничего больше не оставалось, кроме как смеяться, даже если от этого сердце заходилось в приступах горячечной боли.
Он закашлялся и в который раз потерял сознание – ненадолго, а потом еще глубже скользнул во тьму.
Сармат слышал то обрывки колыбельных, то чужие плачи. Оказывался то в коридорах халлегатского терема, по которому бегал ребенком, то на залитом дождем поле, где убил Рагне. Он видел себя на пирах рядом с друзьями и у Криницких ворот во время злополучного поединка: тогда Хьялма подавил его первое восстание. Выбил ему клык и посадил на цепь – бедный-бедный братец, наверное, он так и не простил себе подобное великодушие.
Из всех любовниц и жен ему продолжала сниться одна лишь Кригга. Она сидела у его постели, тонкая, солнечная, окутанная пшенично-желтым светом, и гладила его по волосам – Сармату это казалось донельзя забавным. Он знал, что она сбежит, прихватив его сокровища, а вот Кригга из его воспоминаний этого еще не знала. Она разговаривала с ним шепотом, думая, что он спит; это было трогательно – Сармат не знал, признавался ли ему еще кто-нибудь в любви, уповая на то, что он не услышит. Сердцещипательно, ну да скатертью дорога: Сармат не знал, что случилось с Криггой после ее побега, однако толку горевать о том, что его обдурили, если позже он позволил обмануть себя еще сильнее?
Надо было остаться в Старояре, сжечь город дотла и только потом явиться на призрачный зов – вместе с воинами Ярхо и тукерской конницей. Хвати ему терпения, он бы сорвал планы врагов и поквитался бы с Витовичами за измену – может, уволок бы к себе Люташеву дочь, как когда-то – Малику, и позволил бы ему увидеть это перед гибелью. Староярский лис наверняка этого опасался – пожалуй, спрятал где-нибудь княжну, ну да Сармат бы все равно ее отыскал, отыскал бы, что ему искалечить очередную жизнь или еще пару…
Он закусил губу и зло выдохнул в темноту.
Как только его сознание немного прояснилось, он отдал суварам приказ оттащить его драконью шкуру вниз, к Эльме. Пусть камнерез запряжет всех каменных созданий, всех до единого, и хоть на части разобьется, но починит его покореженное тело. Вместо размноженных костей вправит в суставы пластины из меди и бронзы, укрепит чешую алмазной коркой – раз он и вправду великий мастер, эта работа должна оказаться ему по плечу.
Сармат не знал, сколько дней он провел в беспамятстве. Когда он поднялся, его тело еще было слабо – он сделал несколько шагов, пошевелил отнимающейся рукой и оперся на длинный столик, чтобы перевести дыхание.
Затылком почувствовал, что он в чертоге не один. Чуть обернулся, улавливая движение – слишком быстрое для каменного слуги.
– Сармат-змей. – Йоким Прихвостень коротко ему поклонился. Он стоял у дверей – при оружии, в доспехе, отдаленно напоминавшем гранитный панцирь Ярхо. Сармат с неудовольствием заметил, что тот мог бы убить его одним мизинцем – и что слуги не сообщили ему о постороннем, только провели Йокима по горе.
Давно он не чувствовал себя настолько уязвимым. Хуже, чем в дни солнцеворотов.
Сармат подцепил кувшин пальцами правой руки – нарочно, чтобы ее испытать. Было тяжело, и поначалу он расплескал воду мимо чаши. Позже – наполнил ее до краев.
– Тебя послал мой братец? – Рот свело. То ли от холода воды, в которой дотаивали кусочки льда, то ли от лживой улыбки. – Как любезно с его стороны. Вот что значит настоящая братская забота.
Йоким насупился.
– Мой предводитель хочет узнать…
– Нет, дружок. – Сармат обернулся. – Наперво я тебя расспрошу.
Может, он и беспомощен, но слова – это его оружие, и беседа не загонит его в тупик. Не хватало еще отчитываться перед псом Ярхо.
– Знаешь ли ты о том, что случилось со мной при Старояре? – Ему казалось, прошло достаточно времени, чтобы о его ловушке услышали все Княжьи горы. – Надеюсь, что знаешь. Это ведь часть твоей службы – все знать и слышать, не так ли?
Сармат был одет в одну длинную исподнюю рубаху, мнущуюся у босых лодыжек; он был нечесан, взмылен, помят и тихо говорил с человеком, который вот уже много лет не боялся ни железа, ни княжьего гнева – и все же в глазах Йокима мелькнул огонек опасения. Так смотрят на буйных людей, от которых не знаешь, чего ждать.
Сармат многое делал для того, чтобы его боялись. Если было надобно, разыгрывал искру безумия: он с трудом бы ответил, где начиналась эта игра и где заканчивался его собственный неуравновешенный нрав. Йокима было не испугать, но Сармат оказался не в том состоянии, чтобы любезничать: сегодня он весь состоял из слабости, сожалений и злобы.
– Так, – ответил Йоким хмуро. – Мой предводитель…
– Ш-ш. – Сармат отставил чашу. – Ты вынюхал, кто за этим стоял? Кто опустил тело моего брата на дно ущелья и заставил меня поверить в то, что я слышал его рык? Витовичи?
Йокима не успел совладать с лицом, и его передернуло. Так ему не понравился Сарматов тон.
– Хортим из рода гуратских князей.
– Ах вот как. – Огладил усы большим и указательным пальцами. – Брат моей покойной женушки, которого вышвырнули из Гурат-града? Любопытно.
Сармат облокотился на стол и замер, раздумывая.
– Это был тот всадник, что кричал о возвращении моего брата?
Казалось, вопрос застиг Йокима врасплох.
– Понятия не имею.
– А жаль. – Сармат прикрыл веки, начиная вспоминать. – Надо было сжечь его, чтоб не думалось. Он был княжегорец, но кричал на тукерском. Был черен и горбонос – да, он мог бы оказаться Горбовичем.
– Это имеет значение?
Надо же. Тень раздражения – в голосе человека, которого давным-давно вышколил Ярхо, а ведь Йоким провел с Сарматом всего ничего.
Сармат сощурился.
– Брат хотел знать, жив ли я? Передай, что я в добром здравии.
Йоким посмотрел недоверчиво.
– Я не лгу предводителю.
А может, стоило попробовать – глядишь и понравилось бы. Ложь сладка и удобна, к ней быстро привыкаешь. По крайней мере, Сармат пристрастился к ней больше, чем к женщинам или вину.
– Тогда передай что видишь, – огрызнулся елейно. – Тебя настораживает, что я в этом облике? Да, я потерял одну кожу, но у меня осталась и другая, человеческая. До поры я побуду в ней.
Йоким будто захотел что-то сказать, но передумал. Сдержанно кивнул.
– Что еще должен знать мой предводитель?
– С твоим предводителем я переговорю с глазу на глаз. Позже. Где он стоит? Мне потребуются люди, чтобы добраться до него.
Сармат хотел выждать время. Нельзя возвращаться к соратникам, пока он не восстановит силы – их и так поразит, что он вернулся человеком, не драконом. Пусть хотя бы его человеческое тело выглядит здоровым. И он не отправится в путешествие к стану Ярхо в одиночку – не хватало еще погибнуть от клинков вражеских лазутчиков.
– Скажи брату, чтобы он прислал мне воинов. Каменных. – И даже не затем, что камню будет легче защитить Сармата. Камень терпелив, его языки не болтливы, а воинам, которых выделит Ярхо, придется увидеть Сармата прежде чем тот решит покинуть Матерь-гору.
– Это все?
Сармат улыбнулся.
– О нет. – Он свистнул сувара, и слуга принес ему писало, бересту и пергамент из телячьей кожи: чтобы начистую перенести то, что набросает на коре.
Сармат разложил принадлежности.
– Отдохни перед обратной дорогой, – сказал он. Пальцы отбивали по столешнице неспешный мотив. – Марлы о тебе позаботятся.
Йоким не выглядел воодушевленным его гостеприимством, но Сармату было все равно.
– А потом ты позаботишься о том, чтобы мое письмо нашло Хортима Горбовича.
И дождавшись согласия, Сармат отвернулся:
– Вот и договорились.
Когда солнце замрет IX
Светило знойное августовское солнце. Над Старояром высился Божий терем с малиновыми куполами – если смотреть только на них и на нетронутые крепостные стены, могло показаться, что Старояр был красив и пышен – прямо как из историй, которые слышал Лутый. Но он видел и другое: порт, только восстанавливающийся после пожара. Оставалось лишь догадываться, сколько еще разрушений скрывалось в самом городе: Лутый собрал слухи, и теперь он знал о битве, произошедшей здесь несколько недель назад.
– Шумно, – пожаловалась Рацлава. – Жарко. И людно.
Ее было не обмануть: у ворот, восстановленных после пожара, толпился народ.
– В город пускают всех? – Она поправила платок, прикрывая лицо. Ее кожа не загорала, а только наливалась под солнцем болезненной краснотой.
– Сейчас разберемся. – Лутый оправил другой платок из запасов Кригги, которым оборачивал шею: к чему людям знать, что на нем рабский ошейник?
– Постарайся не сорить деньгами. У меня большие виды на эту жизнь, и богатства не будут лишними.
Лутый усмехнулся. На деле он был осторожен – теперь за сокровища, которые вынесла Кригга, отвечал он. Рацлава отказалась сразу, а сама Кригга побоялась иметь дело с тем, за что пронырливые встречные могли и убить.
Лутый честно разделил сокровища на три части. Если ему требовалось выторговать им ночлег, то он не показывал ничего больше серебряной монеты – позже он извернулся разменять ее на медные, которыми и расплачивался с хозяевами. Их крохотный отряд и так был слишком приметным. Их одежды были самыми простыми из того, что можно было взять у Сармата, и их истрепала дорога, но острый глаз бы заметил, до чего же мягка ткань. Лутый не обольщался и понимал, насколько они были подозрительны – парень с прикрытой шеей и две женщины, идущие от Матерь-горы. Оттого старался не соваться вглубь деревень и искать приюта у тех, кто жил на краю. Приходить поздним вечером, уходить ранним утром, на расспросы отвечать, что это его сестра и невеста и война лишила их дома, оттого они идут в Старояр.
– Ты как? – спросил Лутый.
Как только они вышли в люди, Кригга стала не очень-то разговорчива: боялась. Сейчас она, надвинув платок на лоб, смотрела, как у ворот толкались беженцы.