– Чего надобно? – полюбопытствовал человек и улыбнулся ледяно, по-звериному.
Сразу видно – бешеный.
– Князя хочет видеть, – сказал дозорный. – Говорит, что из Матерь-горы сбежал.
– Да ну? – Прищурился. – Прямо-таки и сбежал? И сразу решил к моему князю наведаться?
– Не сразу, – поправил Лутый. – Я был в Старояре. С меня уже рабский ошейник сняли, видишь?
– А что, рабские ошейники только висельникам из Матерь-горы надевают? – Воин хмыкнул. – Отдай оружие. Что в суме?
В суме у Лутого сидела Рацлава, поэтому он оскорбленно ответил, что ничего особенного – только то, что пригодилось бы путнику в дороге.
– Добрый человек, – покачал головой Лутый, пока отдавал дозорному меч, – ты чего такой злой?
Воин ощетинился.
– Понимаешь ли, зачастили к нам Сарматовы псы. Или тебя кто другой послал? Сам пришел? Ну разумеется, и из Матерь-горы сбежал, и из чертогов матери Тюнгаль выбрался, и еще неизвестно откуда. Как звать, одноглазый?
– Лутый. – Он тряхнул головой. – А тебя?
Тот назвался, и Лутый продолжил:
– Арха, ты отведешь меня к князю или нет? Я при нем говорить буду.
– А ты думаешь, я к князю кого ни попадя вожу? – Он скривился. – Может, ты лжец каких поискать – зачем ты ищешь встречи с моим князем? Если у тебя новости о княжне, так мне скажи, я передам.
Знатно он закусился, но и Лутый был не лыком шит.
– Я не сделаю зла твоему князю, и я не лгу. Я был в Матерь-горе с тех самых пор, как князь Марилич прислал Сармату-змею караван с данью.
– Так вдруг тебя сам Сармат и выпустил, почем мне знать.
Лутый закипел.
– Веди меня к Хортиму Горбовичу, – потребовал он. – Милостью богов он окажется не таким как ты и не станет оскорблять человека пустыми подозрениями.
Он не успел и глазом моргнуть, как Арха вытащил нож. Блестящее острие едва не коснулось рубца на горле.
– Не нравишься ты мне, – произнес желчно. – Но и зла моему князю ты не сделаешь, потому что если дернешься, я тебя прирежу. Ступай. Суму оставь.
– Не оставлю, – заупрямился Лутый. – Не думаю, что князь Хортим поощряет грабеж.
Арха выругался, обошел Лутого и ткнул его ладонью меж лопаток – нож он так и не убрал.
– Куда идти-то?
– Прямо, – рыкнул.
Лутый пожал плечами и степенно зашагал вперед. Знакомство с людьми князя началось не лучшим образом – оставалось надеяться, что Лутый поладит хотя бы с самим Хортимом. Он размышлял об этом, продвигаясь вдоль шатров, когда приметил у походной кузницы знакомую фигуру.
Она стояла к нему спиной, а Лутый давно ее не видел и мог бы ошибиться. Но неужели в Княжьих горах так много черноволосых женщин, воюющих наравне с мужчинами?
– Совьон! – закричал он, невзирая на понукания Архи. – Совьон, Совьон!
Она обернулась – Лутый подумал, что бежать из Матерь-горы стоило хотя бы для того, чтобы увидеть ее такой потрясенной. Лицо Совьон вытянулось, брови взлетели на лоб, глаза стали размером с тяжелый княжегорский медяк.
– Хватит пихаться, – возмутился Лутый, отпрыгивая от Архи. – Гляди, вон моя добрая подруга.
Совьон была по-прежнему внушительной, даром что казалась исхудавшей и утомленной – чай, не цветы здесь собирает. Она подбежала к ним, резким движением перебросила за плечо длинную косу.
– Ты живой, – сказала она пораженно. – Живой, боги мои!.. Ты что, сбежал?
– Сбежал. Иду к князю Хортиму рассказывать обо всем, что было. Видишь, как меня тепло встречают? – Подмигнул Архе. – Тебе дадут послушать?
Совьон ошарашенно потрясла головой.
– С ума сойти… – выдавила она наконец. – А Рацлава?
– Мы вместе сбежали. Она сейчас со мной, на, держи.
Архе недосуг было ждать, пока закончится их беседа – он глядел недовольно, оценивающе. Поэтому Лутый без лишних объяснений вытащил из сумы мышь и отдал ее Совьон. Лутый не успел взглянуть на нее напоследок – наверняка мыши Совьон удивилась не меньше, чем самому Лутому.
В княжьем шатре его встретили не тепло, но и не холодно. Лутый низко поклонился сидящему князю Хортиму – и одновременно, пока гнул спину, скользяще изучил его от макушки до пят, от лица до кафтана, черного с алым шитьем. Чтобы, когда выпрямиться, покорно потупить глаз.
Князь был молод и казался ровесником Лутого; лицо у него было строгое, горбоносое, в обрамлении черных кудрей до плеч. Слева – пересеченное шрамом, местами – заплывшее ожогами. Взгляд – ястребиный, под сведенными бровями. Вид его Лутому не понравился, слишком грозный.
Лутый не начал говорить, пока ему это не позволили. Арха бросил, что он-де беглец из Матерь-горы, и князь Хортим спросил, правда ли это.
– Чистая правда, – закивал Лутый. – Только я не один сбежал, а с двумя драконьими женами.
Чтобы не давать ложных надежд, тут же рассказал о судьбе Малики Горбовны – благодаря Кригге он знал, как погибла гуратская княжна, и сумел подробно все описать. Князь слушал спокойно, не перебивая.
– Но ты убеждаешь, что вы спаслись, – сказал он под конец. – Значит, если бы моя сестра не попыталась зарезать Сармата-змея, она могла бы выжить.
Голос его стал тихим, бесстрастным. Лутый – что ему оставалось? – ответил, что ему неведомы замыслы Сирпы-пряхи.
– Я знаю о княжне лишь со слов других драконьих жен, – проговорил он осторожно. – И могу ошибаться. Но сдается мне, она слишком ненавидела Сармата-змея. Ей было невыносимо существовать рядом с ним, и если бы тогда она не нашла нож, то позже от отчаяния попыталась бы задушить Сармата подушкой. Нам, пленникам Матерь-горы, со многим пришлось мириться. Женщинам – с Сарматом и Ярхо, которые наведывались в верхние чертоги. Мне – с работой на рудниках. Мы терпели, потому что желали выжить. Стала бы терпеть твоя сестра, князь?
Хортим грустно улыбнулся.
– Нет. Не стала бы. – Он обернулся к старому воину – тот стоял по его правую руку и был бледен, как болотный морок: – Узнаешь Малику в этом рассказе? Я узнаю.
Воин не ответил, и Хортим вновь посмотрел на Лутого.
– За какое преступление тебя сослали в Матерь-гору?
– Ни за какое. Я сам пошел.
Князь сморщился.
– Врешь.
– Всеми горами клянусь, не вру. – Лутый положил руку на сердце. – Если мне не веришь, у других спроси. В твоем лагере есть женщина по имени Совьон, мы были с ней в отряде, который вез дань в Матерь-гору.
Краем глаза он увидел, что Совьон стояла у входа в шатер – с другими любопытствующими; князь их не прогонял. В руках она держала белоглазую мышь, но к себе не прижимала – наверное, подумала, что Лутый так глупо пошутил.
– Спроси у черногородских дружинников, которые тебя слушаются, – продолжал Лутый. – Может, кто-то из них меня вспомнит. Я охранял караван, а не ехал на заклание. Спроси у…
– Достаточно. – Хортим подался вперед. – Зачем же ты туда пошел?
Лутый дерзко усмехнулся.
– Год назад, княже, с Сарматом еще никто не воевал. И я думать не думал, что станет, а змей знатно засиделся в своей горе – слухов о нем ходило много, да и дани он забирал порядочно. Князь Марилич верил, что я человек толковый; мы с ним порешили, что я отправлюсь в Матерь-гору. Вызнаю, каков из себя Сармат-змей, и вернусь обратно.
Хортим Горбович приподнял брови, и Лутый с удовольствием отметил, что он был удивлен. Воин по его правую руку благодушно хмыкнул.
– Ты так в себя верил? – спросил князь.
Лутый простодушно пожал плечами.
– Ну, я в себе и не ошибся. Я отыскал выход, но говоря откровенно, не выбрался бы без драконьих жен. Одна из них, Кригга, помогла мне не потеряться в лабиринте Матерь-горы – невесток она еще терпит, а рабов на дух не переносит. Вторая, Рацлава, усыпила Ярхо-предателя, когда он пришел по наши души.
По шатру пронесся ропот – у входа собиралось все больше воинов, услышавших о примечательном чужаке; князь Хортим переспросил.
– Усыпила, – повторил Лутый небрежно, точно это было обыкновенное дело. – Заколдовала, сыграла песню на волшебной свирели, и Ярхо-предатель уснул.
И тогда рассказ зазвучал как нужно – как удивительная быль. Если сначала слушатели остерегались брать его слова на веру, то потом им стало не отвертеться: слишком много подробностей, которые и нарочно не выдумаешь. В конце концов Лутого усадили рядом с князем Хортимом, его дружинниками и – как Лутый узнал позднее – его воеводой; у входа в шатер было не протолкнуться. Хортим Горбович разрешил простым воинам быть здесь – видно, подумал, как будет полезна история о людях, обманувших Сармата-змея.
Лутый говорил чудно и складно – плут-соловей, устроившийся на удобной жердочке. Про Ярхо-предателя, ввергнутого в сон прямо перед самой короткой ночью; про коварные ходы Матерь-горы и про карту древних камнерезов, которую Лутый разгадывал на протяжении нескольких лун. Он хотел опустить подробности, отмахнувшись – так и так, разгадал загадку, ибо мозгами не обделен, – но Хортим Горбович потребовал рассказать все от начала и до конца. Лутый ничего не утаил, кроме Бранки. Про нее старался не вспоминать – было гадко из-за того, что он ее оставил. Хотелось надеяться, что Сармат-змей обошелся с ней не слишком грубо. Много ли у него одаренных камнерезов, чтобы чинить им вред?..
Он говорил живо, описывал сочно. Неземные богатства, тесноту рудных нор, хмарь безумия, витавшего у загадочной карты, – так ярко, что Лутый сам собой гордился. Время от времени он оглядывал прибывших, надеясь увидеть среди них знакомого черногородца, но, кроме Совьон, отыскал лишь Та Ёхо. Его ухо уловило ее радостный писк «Хийо!» – он давно не слышал это прозвище, которым айха заменяла трудно выговариваемое «Лутый», и на сердце стало тепло.
Лутому было легко и радостно: он нравился тем, кто его слушал. Если не всем, то Хортиму Горбовичу и его ближайшим людям, не считая хищного Архи; князь был впечатлен его смелостью, жаждой знаний и резвым умом, позволившим разобраться с картой. Загадка привлекла его внимание больше, чем что-либо другое из рассказа Лутого – после истории о гуратской княжне. Теперь нужно было не проворонить свою удачу.