Смеркалось. Хортим Горбович поднялся и повелел заканчивать: следовало подготовиться к ночи и заменить прежних уставших дозорных. За ним встали все сидящие – Лутый резво вскочил, боясь упустить нужный миг.
– Тебе дадут еды и место, где ты можешь отдохнуть с дороги, – сказал Хортим. – Давно пора.
– Благодарю, – улыбнулся Лутый. – Я вовсе не чувствовал себя усталым, так мне не терпелось рассказать. – Он помедлил – и сделал ход. – Княже… Ты слышал, что я человек смекалистый и открытый. Знай, что я могу доказать это не только словами, но и делом.
Хортим остановился.
– Чего ты хочешь?
– Позволь остаться при тебе. – Лутый поклонился. – Я верю, что окажусь тебе полезен, а в лагере наверняка найдется работа.
Князь окинул его последним острым взглядом.
– Найдется, – согласился он наконец. – Оставайся.
И так все решилось.
Яхонты в косах IX
Сабля лязгнула о бок Ярхо.
– Гляди. – Сармат утер лицо. – Я не так плох, как ты думал.
Он покрутил запястьем, и сабля описала несколько свистящих кругов. Выглядело ловко, но только не для Ярхо: брат ударил слева – пришлось отпрыгнуть. Сабля по-прежнему вращалась в его руках, и Сармат, мягко переступая босыми ступнями, двинулся вбок. Ярхо развернулся.
– Был бы неплох, если бы упражнял человеческое тело чаще, чем женился.
Сармат досадливо поморщился. Что верно, то верно: в дни превращений он бился с Ярхо только от скуки. А если в Матерь-горе были женщины, скучать ему не доводилось.
– С тобой и сражаться не так занятно, как раньше. – Он постарался зайти Ярхо за спину. Безуспешно: Ярхо пресек его движение рубящим ударом. – Помнишь, как это было? Когда мы мерялись силой на халлегатском дворе?
Они упражнялись долго – Сармат уже был красный и мокрый. На его груди и плечах алели порезы, случайные отметины от Ярхо. Брат не давал ему спуску, но и калечить не собирался, правда, человеческую осторожность он давным-давно растерял. Сармат видел, как ему тяжело сдерживать привычную мощь – особенно, когда противник выбился из сил.
– Не болтай.
Сармат устало рассмеялся.
– Каждый раз начинали с мирного поединка, а заканчивали кровавой потасовкой. Ты никогда не любил проигрывать.
– Я и не проигрывал.
Сармат зацокал языком.
– Память слабеет. Годы уже не те, да, братец?
Сабля взвизгнула над его головой и пролетела рядом с лицом Ярхо. Брат уклонился, отвел ее лезвием меча. Его каменные глаза тускло блеснули: Сармат не сомневался, что Ярхо принялся вспоминать их юность. А вспоминать было что – не пересчитать, сколько они упражнялись, выходя друг против друга. Сражались не только на мечах или саблях, но и на кулаках, и не успокаивались, пока не валились с ног.
Сармат видел как наяву: теплый летний вечер, страшно похожий на нынешний. Розово-оранжевое небо и солнце с легким багрянцем, цвета тукерского золота. Огромный халлегатский терем и ратный двор, залитые закатным светом. Они выходили измученные и окровавленные: удар Ярхо был тяжелее, и Сармату доставалось больше. Но Сармат был хитрее и ловчее, он часто бил с налетом или исподтишка, отвлекал брата, выводил его из себя и поворачивался так, что солнце ослепляло Ярхо, а не его. Так что они оба заявлялись в халлегатский терем один краше другого, ободранные, потрепанные. Мать, видевшая их за вечерней трапезой, каждый раз бледнела. Говорила: «Вы когда-нибудь друг друга убьете» – Сармату до сих пор это казалось забавным. Сказать подобное – и о Ярхо, его единственном брате, с которым не дошло до смертоубийства. Надо же так просчитаться!
Отец приказывал матери замолчать – пусть княжичи испытывают друг друга, если охота, им это только на пользу. А может, он надеялся, что Ярхо все же удастся выбить из Сармата дурь. Еще Сармат не раз замечал, как за ними, валяющими друг друга в земле под закатным солнцем, наблюдал Хьялма. Глядел из теремных окон печальной тенью, а случись ему встретить братьев после боя, надменно кривил губы. Он ничего не говорил, но во взгляде читалось: «Бестолковые, как дети. Силу нажили, а ум – нет, вот и колотите друг друга что есть мочи».
Только спустя годы Сармат понял, до чего Хьялма, должно быть, завидовал. Он не мог позволить себе такое ребячливое ухарство. Не мог выйти на бой ради удовольствия и показать силу – да много чего не мог. Играючи переплыть реку, до рассвета выдержать разгульные халлегатские веселья с бегом и плясками, умчаться в пряный вечер на верном коне и скакать до первого солнечного луча – когда Хьялма был юн, любое усилие могло вызвать кашель, и горе, если рядом не окажется лекарей, способных хоть как-то ему помочь! Это потом он научился если не справляться с этим, то мириться. Здраво оценивать собственные силы и не задыхаться во время боя.
Если уж они оба вспоминали свои зеленые годы, то не вспомнить о Хьялме было бы кощунством.
– Всегда думал, – обронил Ярхо и нанес еще один удар – плашмя, по животу Сармата, – отчего ты проиграл Хьялме у Криницы? Ты с детства бился лучше, чем он.
Сармат согнулся пополам и сипло засмеялся.
– Всегда думал, а спросил только сейчас? – проговорил, задыхаясь. – Долго же ты с мыслями собирался.
Ярхо задел его свободной рукой – несильно, но Сармату хватило. Он упал, живо перекатился на спину и вскочил на ноги. Спина его была обнаженная и блестящая от пота – к ней прилипли трава и пыль.
– Мне случалось воевать с тукерами. Ты обращался с саблей не хуже, чем лучшие из них.
– Обращался? – скривился. – А сейчас, значит, все?
– Годы уже не те.
Сармат промолчал, восстанавливая дыхание. Принял удар на саблю, пригнулся и ускользнул в сторону.
Сколько лет прошло, а Ярхо все еще велся на старые уловки. Сармат снова заговорил ему зубы, пока они сражались – бросил, как кость, воспоминания о прошлых днях, и Ярхо послушно стал размышлять. Это отвлекало даже его, существовавшего от одной битвы до другой.
Сармат закружился вокруг своей оси – сабля описывала блестящие полукружия. Он шагнул вперед, отпрыгнул вправо, снова шагнул вперед, и острие царапнуло Ярхо грудь. Брат отбросил его мощным толчком. Сармат согнул колени, чтобы удержаться, но все равно потерял равновесие и завалился назад, упершись в землю свободной ладонью.
– Достаточно, – оповестил он. – Передых.
Ярхо невозмутимо убрал меч в ножны.
– Как скажешь.
А Сармат просто отбросил оружие: эта сабля служила ему только для упражнений с Ярхо – лезвие щербилось от ударов о камень. Сармат отошел к своему шатру и сел, подобрав ноги, жадно отпил из брошенного здесь бурдюка. Никого, кроме них с Ярхо, тут не было.
Ярхо приблизился, и его фигура перекрыла солнце.
– Присядь. Загораживаешь.
Брат грузно опустился наземь – как раньше, будто и ему требовался отдых после боя, – и Сармат подставил лицо под солнечные лучи.
– Жара проходит, – вздохнул, обтирая бороду. – Скоро осень.
– Каждый год так убиваешься. Не последнее же лето.
Сармат снова отпил из бурдюка.
– Не последнее, – согласился он. – Что тебе до Криницы? С чего вдруг вспомнил?
– С того. Увидел, как ты бьешься.
Ярхо потрогал щеку – точно почесал выбоинку, давно оставленную чьим-то ловким ударом. Это было не свойственное ему движение, совсем не каменное.
– Ты очеловечился за последние луны. – Сармат подтянул колено. – Не замечаешь? Стал разговорчивее, живее. На жену мою засмотрелся так, что она сумела тебя околдовать. Брось, Ярхо – я нашел тебя сидящим. Часто садишься перед пленными, прежде чем их убить? То-то же.
Ярхо не изменился в лице – как и всегда, – только отвел взгляд на горизонт.
– Не подумай, что я в обиде, – сказал Сармат. – Будь ты живым, я бы сам тебе ее отдал. Каменному тебе, как я понимаю, она без надобности.
Не отдал бы, конечно. Если бы Сармат знал, на что способны песни Рацлавы, он бы тотчас же ее убил – но раз события влияли на Ярхо, с этим следовало считаться.
– Довольно.
– Хорошо, братец, – согласился он равнодушно. – Как пожелаешь. Давай про Криницу. Я думал, ты был лучшего обо мне мнения. На что я надеялся, когда вызывал Хьялму на бой? Что я убью его, а халлегатцы простят мне восстание и поднесут княжий венец? Тогда я не отличался острым умом, но и дураком не был.
Ярхо по-прежнему на него не смотрел.
– Глупо выходить на поединок для того, чтобы поддаться.
– Неужели? – ухмыльнулся. – Если бы я попросил Хьялму о пощаде с глазу на глаз, он бы меня убил, а матери сказал бы, что так и было. Но я умолял на глазах всего его войска. – Сармат подбросил бурдюк в ладони. – Жалкий рыдающий мятежник, что с меня взять? О такого и меч марать стыдно.
– Но это тебя опозорило.
– О, я делал много позорных вещей, Ярхо. Не первая, не последняя. Мне пришлось выбирать между гордостью и жизнью, но теперь Хьялма мертв, а значит, я с выбором не ошибся.
Ярхо глянул на него с недоверием.
– Врешь ты все, – произнес он глухо. – Сейчас придумал? Быть такого не может, что ты все тогда предусмотрел.
– Не предусмотрел, что Хьялма выбьет мне зуб. – Сармат засмеялся. – Что мы еще не выяснили за эти годы? Спроси! Неизвестно, когда тебя в следующий раз одолеет охота поговорить. Хочешь узнать, почему я ослепил Ингола?
– Я и так знаю.
– Верно. – Сармат хлопнул его по спине. – Потому что я безумец, которому по душе мучить людей.
– Ты не безумец, Сармат. – На какой-то миг ему показалось, что Ярхо вздохнул. – Человек, который жаждет почитания и страха, но не безумец. Ты всегда осознавал, что делаешь. Или почти всегда.
Нетрудно было догадаться, что Ярхо поставит ему в вину. Несмотря на перемены, его сердце оставалось каменным, и битвы до сих пор волновали его больше, чем семейное горе.
Сармат сцепил руки.
– Я признаю это, Ярхо, – проговорил он медленно. – Я подвел тебя на поле боя.
– Не в первый же раз.
– И я это исправлю. – Краснота сошла с его лба и щек: Сармат снова смотрел внимательно и ясно. – Эльма залатает драконью кожу, и она станет не хуже прежней.