Совьон, конечно, могла. Но вовсе не потому, что носила мужскую одежду или знала, как обращаться с мечом.
– Госпожа воительница, – сказала девушка, по-прежнему пряча глаза. – Княгиня Гедре надеется, что к вечеру ты наберешься сил и почтишь своим вниманием женскую половину терема.
– Княгиня желает говорить со мной?
Служанка поежилась. Точно кожей чувствовала, что Совьон на нее смотрит, – но, боясь показаться грубой, слегка поклонилась.
– Да, госпожа воительница.
Совьон еще не доводилось разговаривать с княгинями.
– Хорошо, – удивилась она. – Передай княгине мою благодарность за приглашение.
– Передам, госпожа воительница.
Это становилось занятно.
– Послушай, – усмехнулась Совьон. – Ничего не случится, если ты на меня посмотришь. Ты не останешься старой девой, и я не заражу тебя, скажем, бесплодием – или чего ты так боишься?
Служанка плотнее перехватила пузатый кувшин и пожевала губами, силясь придумать ответ, но взгляд так и не подняла.
– О духи. – Совьон закатила глаза. – Ступай уж.
Девушка юрко шмыгнула в сторону.
Потом Совьон провели в баню, а позже, когда она искупалась, принесли ей в предбанник ворох одежды.
– Надеюсь, – сказала другая служанка, повзрослее и поматерей, – ты не против женских нарядов.
Совьон обернулась.
Любопытно, за кого они ее здесь принимали. Думали, что она пошла на войну, потому что ей было противно все женское и она хотела бы походить на мужчин? Оттого она, как любая вековуха, источала пары зла и несчастья для порядочных девиц?
– Конечно, не против, – изумилась Совьон.
Мужская одежда всего лишь была удобнее в дороге, чем женская, но и в платье, и в портах Совьон чувствовала себя одинаково хорошо. Правда, носить платья ей почти не доводилось с тех самых пор, как она покинула дом Кейриик Хайре, – жизнь не располагала.
Совьон обтерла тело полотенцем, натянула чистую рубаху и принялась расчесывать волосы. Служанка удалилась, косо взглянув на нее напоследок.
Из всей одежды Совьон пришлось впору только темно-синее – еще бы – платье, да и то оказалось коротковато, лишь до щиколоток, но хотя бы не жало в плечах. Совьон одернула рукава, повязала пояс – быть может, в таком наряде она бы даже выглядела как обыкновенная женщина, жена какого-нибудь небогатого горожанина. Для нее положили платок, широкий, с красным узором – захотела бы, спрятала волосы, как замужняя северянка, и на нее бы совсем не косились. Но Совьон не видела в этом смысла. Что ей чужие языки? Да и теремные уже знали, что она пришла из военного лагеря. Поэтому платок она набросила на плечи – пусть полежит, пока сохнут волосы.
Служанка расщедрилась и оставила ей зеркальце на ручке. Совьон давно не видела зеркал и обрадовалась: взяла, глянула на свое лицо – и насмешливо вскинула брови.
Ну конечно. Жена горожанина. Подумает тоже! Если только она раньше была ведьмой, отправившейся на войну.
Прошедшее лето было для Совьон тридцать пятым. Она провела ладонью по щеке: вёльхи старели медленнее обыкновенных женщин, и у Совьон еще не было ни морщинки, ни седого волоска. Надолго ли хватит ее чародейской крови?.. Совьон не боялась стареть, но и не то чтобы ей очень этого хотелось.
Она заправила прядь за ухо, повернула зеркальце. Кровь кровью, а все равно видно, что не юница – зрелая женщина, не холеная, не изнеженная. Но красивая, сегодня Совьон даже не хотела этого отрицать. Правда, теперь ее скулы выглядели чересчур острыми – Совьон больше нравилось, когда, еще до Черногородского похода, ее лицо выглядело ровно-овальным, без впавших щек.
Насмотревшись, она оставила зеркальце и решила прогуляться – не пойдет же она к княгине, пока не обсохнут волосы. Совьон выбралась в сад, располагавшийся за женской половиной терема; здесь было тихо. Пахло облепихой и вербеной. Солнце клонилось к западу, потихоньку сгущались сумерки.
Совьон ходила по дорожкам и посмеивалась про себя. Лутый сказал, что Оркки Лис сейчас в Старояре – надо бы найти его. Может, назавтра; расскажет про князей и Та Ёхо, если его еще заботит ее судьба. В конце концов, покажется ему, пока щеголяет в женских нарядах – он не упустит возможности съязвить.
Внезапно ей почудилась музыка. Совьон остановилась и прислушалась – мимо, жужжа, пронеслась стрекоза, да так резво, будто сейчас стояла середина лета. Стрекоза беспорядочно закружила рядом, и Совьон увидела, что у нее были белые глаза.
Музыка нарастала, уплотнялась за яблоневым деревом. Как зачарованная, Совьон пошла на звук. Под ее ногами хрустели листья, рядом пахли кустарниковые заросли, а песня хрустела и пахла точно так же, как этот сад.
Рацлава сидела на скамеечке. Совьон не знала своих сестер и братьев, да и в доме Кейриик Хайре она была единственным ребенком – но ей показалось, что она встретила младшую сестру.
Ее редко пробивало на чувства. Но сейчас – пробило.
– Ну и чего молчишь? – Рацлава засмеялась. – Здравствуй.
Совьон не помнила, смеялась ли она когда-нибудь до этого. У нее были все те же невидящие глаза и белая кожа. На полных плечах, как и раньше, лежали две темные косы. Но лицо стало хитрее, словно его вылепили более точно, а голос звучал задорнее и звонче.
Совьон попыталась заговорить как во время черногородского похода: хрипловато, с оттенком легкой строгости. Не получилось. Они обе изменились, и Совьон поняла, что теперь они с Рацлавой на равных.
– Ты выбралась.
– Да. Лутый ведь сказал тебе об этом. – Добавила укоризненно: – Тебе не слишком-то понравилось мое мышиное тело. Держала меня за шкирку – вся спина потом болела.
Совьон помедлила. Походила рядом. Усмехнулась.
– Извини.
– Ладно уж.
– О тебе теперь ходит дурная слава.
– Вот как? – Рацлава подвинулась, освобождая Совьон место. – Мне кажется, наоборот. Слава что надо.
Совьон села на скамью и легонько потянула Рацлаву за косу.
– Я не верила, что ты выживешь, – призналась она. – Даже мысли не допускала.
– Я и сама порой сомневалась. Если хватало времени на сомнения. Если подумать, в Матерь-горе я только и делала, что ткала… С незначительными перерывами. А что приключалось с тобой?
– Много что. – Совьон неосознанно положила руку на живот, отныне перечерченный бугристыми шрамами. – Год выдался тяжелый.
– Точно. – Рацлава обернулась. – Где твой ворон, Совьон? Я его не слышу.
– Улетел по делам. Это я, бездельница, здесь прохлаждаюсь… Кто это?
Им много что нужно было обсудить, и Совьон понадеялась, что у них еще будет время – а сейчас Рацлаву позвали. Протяжно и чуть требовательно, по имени. В саду появилась девушка – позже Совьон скажут, что это вторая беглянка из Матерь-горы; а пока девушка увидела незнакомого человека, замялась и коротко кивнула.
– Солнце садится, – объяснила она. – Холодает. Рацлава, пойдем.
– И мне нужно спешить. – Совьон поднялась на ноги и добавила шутливо-хвастающимся тоном: – К княгине. Представляешь?
– О, вполне.
Пальцы Совьон коснулись ее рукава – Рацлава нашла ее протянутую руку и предложила пойти вместе с ними. Совьон согласилась и принялась заплетать косу: она и так в глазах местных женщина, отбившаяся от дома и рода – от всего, от чего только можно было отбиться. Незачем усугублять.
На ходу она заметила, что Рацлава слегка прихрамывала.
– Что с ногой?
Та криво улыбнулась.
– Неважно. Заживает уже. Это что, старая привычка? – И обратилась к девушке, бредущей рядом: – Совьон опекала меня с самого Черногорода.
Княгинина горница была хорошо освещена лучинами и свечами. Здесь рукодельничали и юные девицы, и взрослые женщины. Рядом с Гедре Витовной, как решила Совьон, сидела кормилица или нянька – лет на тридцать старше ее самой.
Совьон поклонилась, представилась и села туда, куда ей указали – не хватало только, чтобы и ей дали веретено или иглу. Вот было бы неловко! Единственным, что она умела прясть, были чары, а зашивала она одни раны или дыры на одежде. Но Совьон ни к чему не принуждали: она оглядывала горницу и спокойно ждала, когда к ней обратятся.
На княгине было красно-калиновое платье – такой красный, как знала Совьон, был цветом Витовичей. Более приглушенный, чем гуратский алый, но все же похожий. Кроме Гедре, такой цвет носила только рыжая девушка подле нее. Княжна, значит.
– Как твое здоровье, Совьон из…
– Висму-Ильнен, – ответила она. – Благодарю, княгиня. Хорошо.
Раньше Совьон часто называла себя родом из ближайших к Висму-Ильнен деревенек. А нынче вот как захотела.
– Висму-Ильнен? – переспросила Гедре. Говор у нее был непривычный для уха Совьон, слишком жесткий. – Кажется, это какое-то местечко на севере?
Да уж. Местечко.
Княгиня расспрашивала ее учтиво – по мнению Совьон, даже чересчур; она бы не отказалась поскорее выяснить, чего от нее хотели. Женщины молча занимались шитьем и пряжей, а княгиня степенно разговаривала с Совьон сперва про ее дом, потом – про битвы, свидетельницей которых она стала. Совьон начала было думать, что Гедре Витовну беспокоил Сармат-змей и разрушения, которые он учинил, но оказалось, нет.
Слово за слово, и княгиня подвела ее к разговору о Хортиме Горбовиче.
Ну конечно. Могла бы и догадаться: он ведь жених ее дочери. Только и Совьон знала немногим больше, чем сама Гедре Витовна. Войска Хортима останавливались в Старояре, а княгиня не походила на безвольную теремную затворницу – наверняка что-то да выясняла.
Латы восхищался Хортимом, но то Латы, его старый друг. Иные говорили, что к нему на кривой козе не подъедешь, и Совьон охотно в это верила. Она встречала в лагере многих толковых людей, но к Хортиму Горбовичу стал вхож один Лутый. А есть ли смысл мерить по человеку, который перехитрил Сарматовых слуг и бежал из Матерь-горы? Несложная задача для такого шельмы – заручиться поддержкой гуратского князя.
Совьон мысленно скривилась. Это она тоже обсудит с Оркки Лисом – не успел воспитанник вернуться из плена, а он уже его науськивает.