– Удивительные познания, ты меня пугаешь.
Сказала так спокойно и мирно, как самую настоящую ложь. Щек не пугал. Еще тогда, на поляне у бочага, когда ее выворачивало болотной жижей, она поняла, что, не будь его там, все закончилось бы иначе. Спаси ее смелый Елизаров, пойди с ними Бестужев – ее рассудок мог помутиться от произошедшего. Катя слишком долго приходила бы в себя.
Щек будто травил ее спокойствием. Как обухом по голове, когда нельзя проморгаться и мыслить здраво. Вдыхая запах листвы и глядя в желтые глаза, она чувствовала себя опьяненной и размазанной по земле неведомой силой. Этот мужчина так радикально отличался от всех, кого она успела увидеть и узнать, что это притягивало, располагало к себе. В нем она не чувствовала ребенка, спрятанного под кожей взрослого. Он был взрослым и рассудительным по-настоящему. Он был… Правильным? Быстро смекающим и подхватывающим ее мысли.
– Пугаю ли? – Он прекратил массаж, и Смоль с удивлением поняла, что ноги прекратило крутить, они были расслаблены. Хотелось остаться лежать на этой поляне среди цветов навечно. И чтоб рядом сидел этот странный человек. – Мне кажется, тут что-то другое, я подожду, пока ты определишься.
Катя села резким рывком, неловко облизнула пересохшие губы и скрестила расслабленные ноги перед собой. Он скопировал позу, усевшись напротив так, что их колени соприкоснулись. Смоль подумалось, что ему нравился физический контакт. Это одновременно радовало и тревожило, щемило сердце. Слишком беспечно, она не могла проанализировать свое состояние, это была не симпатия, что-то неясное. Катя слишком быстро начала чувствовать себя в своей тарелке рядом с чужим. А он прибивал немигающим желтым взглядом к месту. Заставлял заторможенно сморгнуть, встряхивая головой и ошарашенно смеясь.
Над собой, своим поведением и глупостью, которую она так не любила в наивных девчонках.
– На меня твой магнетизм не действует, Щек. Я прекрасно знаю таких парней, по месяцам девушек меняете как перчатки. Я использованной быть не желаю, ищи себе добычу среди деревенских.
А внутри сжалось в комок и скользило огорчение, даже кончик языка пощипывало. Потому что Катя нахально врала. Надеялась, что выглядела при этом правдиво и уверенно. Каменная роковая женщина. Как скала, не склоняющаяся перед ветром. Лгунья, ее жало к нему, как осину. Смоль даже коленок от его ног отнять не хотела, дуя губы в мнимом осуждении.
В голове испуганно бились мысли – царапали черепную коробку и падали вниз дохлыми птицами. Что-то не то, что-то не так, она не могла вспомнить улыбку Бестужева. Ту, за которую готова была продать собственную душу еще пару дней назад. Вспоминала Сашу, а внутри все покрывалось каменной коркой и расходилось трещинами. Катя тонула в золоте чужих глаз – глубоких, сокрушающих волю и суть.
Щек прекрасно это понимал. По нему видно. Заметно по самовлюбленной скептической улыбке, с которой он встречал ее отрицание. А Смоль вязла в этом взгляде, как муха, вляпавшаяся в мед. Вот-вот умрет в избыточной сладости. Это не могло быть так, всему виной что-то постороннее. И она пыталась найти причину.
– Запах травы безобиден? – спросила с глупой надеждой, по-детски.
«Пожалуйста, скажи, что он пьянит. Ну пожалуйста».
Мужчина оставался серьезен, продолжая вглядываться в ее широко распахнутые, испуганные глаза. Мягкий голос почти перешел в чарующий шепот.
– Все, что ты чувствуешь здесь, твое собственное. Трава ни при чем. – Будто сжалившись, он прервал зрительный контакт, окинул задумчивым взглядом поляну. И это действительно отрезвило. – Так что, девочка Катя, расскажи мне больше о своей работе.
– Это? Я собираю цветы для бабушки Софьи, взамен она обещала провести нашу группу к моровой избе. Не хотелось бы блуждать как тогда, на болотах.
– Ерунда, – в голосе Щека послышалась снисходительность, – она приведет вас к пустой, туда все деревенские спокойно малышню водят. Память истории. Выходи сегодня после полуночи из дома, я покажу нужную дорожку. Там вы найдете куда больше интересного, обещаю. Ты изучаешь что-то конкретное?
– Я подумаю над твоим предложением… О, это покажется тебе скучным или смешным. Я выбрала полоза. – Взгляд Щека рывком вернулся к ней, с губ сорвался гортанный мягкий смешок. И от этого удивленного внимания Кате стало неловко. Сейчас высмеет ее выбор, назовет наивно-романтизированным, как это совсем недавно сделала Гаврилова. – Ну, знаешь, легенда о Великом полозе, зме́е, охраняющем злата Уральских гор. Мне нравится, как деревенские передают его справедливость, о нем говорят со страхом, но уважительно.
Смоль попыталась убедить саму себя в том, что к этому мифу ее тянули не тоскливые песни невест, идущих на погибель. Так ли оно было? Она не могла сказать точно. Его вопрос сбил с толка:
– Несмотря на то что он монстр?
– Не смейся, он мне кажется не монстром, скорее местным природным богом. Змей не причиняет вреда просто так, только если заслуживают. С невестами, конечно, двояко выходит, но хочется верить, что для них подразумевается не самый печальный конец.
Мужчина медленно непонимающе сморгнул, рассеянно сорвал близрастущий цветок и задумчиво повертел в пальцах, продолжая гипнотизировать Катю заинтересованным взглядом.
– Это тот, где умирают от тоски по дому?
– Ну, это ведь лучше, чем версия о том, что он убивает девушек только из-за того, что они не могут дать потомства. – Смоль возмущенно фыркнула, голос дрожал.
– А может, он уничтожает их ради собственного удовольствия? Черпает в них свою волшебную силу?
Катя открыла рот, готовая оспорить такое жестокое предположение. Но, не найдя должного аргумента, так же молча сомкнула губы, неуверенно пожимая плечами.
Разве это было бы не разумно, не объясняло бы долгую жизнь коварного змея, требующего каждый год новую невесту? Ей хотелось облагородить, сделать эту легенду чистой, справедливой. Вдохнуть в нее то, чего так недоставало современному миру, – безупречности. Хотелось, чтобы змей был не коварным, а отзывчивым к тому, что его окружает. Чтобы вероломных, алчных до золота людей, ступающих по головам, карала справедливая уверенная рука. Чтобы открытым душой, искренним и добрым сыпалась благодарность самоцветной рудой. Чтобы девушки проживали тот год счастливо, а смерть их была невозмутимой и легкой. Но написать работу Смоль должна была, опираясь на домыслы других. Тех, кому легенда не казалась красивой сказкой, тех, кто считал, что живет в этом по сей день.
Мысль, что где-то в лесах и болотах скользило огромное чешуйчатое тело, что каждую весну распускались и шевелились огромные кольца, пророча очередную гибель для девушки, по-настоящему пугала. Если бы существовал такой мир, наполненный неизвестными богами и монстрами – человечество не осилило бы, оно бы не выжило.
Сказки тянули ее. И в то же время ужасали.
– Ну, наверняка мы сказать не можем. В каждом этносе он будет разным, единого мнения ни по одному вымышленному существу не услышать. Погоди-ка. Я сижу здесь с тобой, болтаю, а как ты здесь вообще оказался? Если ты из Жабок, то путь довольно далекий и не особо полезный. – Смоль подозрительно нахмурила брови, не водил ли ее за нос местный мужчина, которому скучно? Но морщинка на лбу тут же разгладилась, осознание пришло сразу за вопросом. – Ты за своим свитером? Не злись, я потеряла его.
– Я не за ним пришел. – Она уловила в его словах двойное дно. Его длинные пальцы не спеша выполняли работу, которую заставила проделать ее Софья. Щек задумчиво вертел лениво собранный букет в руках, чуть клонил голову вниз, вдыхая мягкий, ненавязчивый аромат, а затем хитро стрелял в нее взглядом над фиолетовыми цветками. – Скажем так, решил сменить на время место проживания. Здесь мне есть где ютиться. Может, наведаешься в гости?
Хитрый прищур стал хищным, рука мужчины потянулась к ее волосам, достала и показала Кате еловую иголку как оправдание. Дыхание предательски замерло. Сердце запнулось, ускорило свое биение и уже галопировало где-то в глотке. Мышка перед громадным удавом. Щек потянулся вперед медленно, позволяя ей отпрянуть или передумать.
Но этот выбор казался Кате лишь видимостью – тело застыло, осталась лишь пульсация сердца на кончике языка и сладкое предвкушение, свернувшее в узел внутренности. Веки опустились, когда его губы мягко коснулись ее. Едва ощутимо замерли, обжигая своим теплом, в легкие ворвалась осень, танцующие на ветру листья и капли дождя. Катя несмело приоткрыла губы навстречу и услышала его довольный выдох, сминающий остатки самообладания, как рука сминает тонкую бумагу.
Поцелуй из нерешительного и мягкого, граничащего с трепетной нежностью, начал переходить в глубокий. Пальцы Щека огладили скулу, спустились ниже, едва ощутимо нажали на подбородок. И она с готовностью приоткрыла рот шире.
Его глухой стон наотмашь ударил по сознанию, пронесся тихой вибрацией по всему телу, и Смоль потянулась вперед. Дрожащие пальцы скользнули по твердым мышцам плеч, шее, пока он рывком усаживал ее на себя. Вбивался в рот уже жадно, отчаянно, скользил, вылизывал нёбо, переплетая их языки.
А Катя гибла. Горела изнутри, растворяясь в касаниях без остатка. Был лишь его язык во рту, врывающийся, опьяняющий, властный. Так, как никогда и никто. Так, как она не осмеливалась даже думать. Были уверенные руки, сжимающие почти до боли ее тазовые кости, не позволяющие соскользнуть с колен. И нехватка воздуха, плавящая легкие.
Его едва заметный толчок к ней навстречу тазом заставил застонать. Прямо в эти губы, сминающие рот. Выгнуться, шире разводя на нем ноги, повторить движение. Мужские руки жадно двинулись в путь, ниже, обхватили ягодицы. Новый хриплый выдох в ее рот свернул узел желания внизу живота. Настолько близко друг к другу, не будь одежды – единое целое. Смоль разваливалась на части, распадалась на молекулы, пока мир вокруг трещал по швам и осыпался.
Щек оторвался от губ, зубы прихватили кожу на нижней челюсти, губы скользили по шее, оставляя за собой влажный след. Господи, она сейчас действительно умрет, такое просто невозможно вынести… Собственный язык скользил по покрасневшей от поцелуев нижней губе, съедал его запах, вкус. Смоль откинула голову и снова заскользила на его коленях, ощущая, как дыхание на