шее участилось. Насколько крышесносно он был возбужден.
Пальцы дрожали, когда Катя отстранилась ровно настолько, чтобы потянуть вверх края его свитера. Мало, чертовски мало, разгоревшаяся жажда разрывала изнутри. Впервые ей хотелось ощутить большее.
Щек не выдержал, резким рывком опрокинул ее на лопатки, отстраняясь лишь для того, чтобы сбросить свитер. Опустился сверху, упираясь на локоть, пока вторая рука жадно нырнула под ее кофту, сжимая обнаженную грудь, пальцы нашли горошину соска, сжали. Удовлетворенный рык заставил прогнуться навстречу его касанию, судорожно ловить воздух губами. Между ног стало влажно.
Ни одной мысли, в голове настолько пусто, лишь кроваво-красным набатом по нервам било желание.
Увлеченные, они не услышали широких шагов, переходящих на бег. На поляне они были не одни.
Удар в плечо, настолько сильный, что Щека отбросило на землю, он быстро вскочил. Золото в глазах застыло, сбитое дыхание не желало подчиняться, похоть перерастала в гнев. Катя быстро поднялась с земли, одергивая задранную до груди кофту. Щеки начали гореть.
Бестужев стоял совсем рядом, дышал, как загнанный в ловушку обезумевший зверь, на скулах проступили желваки. Секунда, в которую оба пронзали друг друга обжигающими злостью взглядами. И губы Щека растянулись в убийственно плотоядной улыбке – немой вызов. Саша рванул вперед. Взлетел кулак, Смоль с немым ужасом следила, как тело Щека юркой змеей уходило вбок, он уклонялся. Не добивал, вообще не касался пролетающего мимо Бестужева, и тот по инерции завалился на колено, а затем снова вскочил.
– Бестужев, прекрати! Ты сошел с ума?! – Кате стало страшно. Страх лупил диким ознобом, в котором тряслись руки и сжимало горло. Он не слышал, будто ее не существовало вовсе. Сжимал кулаки и дышал рваными хрипами. Безумно.
– Еще раз я увижу тебя около нее, я убью тебя, понял?
– Саша! – Она скользнула у его бока, пытаясь встать между парнями. Это глупо, совершенно по-детски и не нужно. Щек в молчаливом призыве тянул к ней руку. Поддержка на кончиках протянутых пальцев. Сильный, спокойный даже сейчас. Катя потянулась не к нему, нет – к дарованному спокойствию. Почти коснулась руки, когда рывок за вторую отбросил ее назад. Смоль не сразу поняла – ее от парня отшвырнул Бестужев.
Еловые иглы больно впились в ладони, колени раздавили хрупкие цветки сон-травы, оставляя на джинсах зелено-фиолетовые пятна. В носу начало щипать. Смоль вскинула голову, чтобы увидеть напряженную спину одногруппника, он закрывал ее собою.
Будто Кате нужна была защита от человека, уже единожды спасшего ей жизнь. От единственного, который прямо говорил о своих желаниях, не играя с нею типичными провоцирующими фразами. Выражение лица Щека переменилось. Глаза потемнели, от раздражения дрогнула верхняя губа, обнажая ряд белоснежных зубов с крупноватыми верхними клыками. Еще немного, и припадет к земле опасным хищником, бросится вперед. Захотелось нестись прочь с поляны, на которой два парня теряли свою человечность, разрывая ее душу на жалкие крупные ошметки.
– Я приду, когда захочу. И возьму то, что она позволит взять. – Его голос низкий, пропитанный злостью, чужой. Посылающий бешеную дрожь по жилам и костям, глубоко внутрь. – Подумай о моем предложении, Катя.
Она кивнула. Резко, настолько быстро, что хрустнули шейные позвонки. Зло сморгнула наворачивающиеся слезы. Губы шевелились, выдавливая из сжатой спазмом глотки едва уловимый шепот: «Пожалуйста».
Щек подчинился. Нехотя. На грани беспечной расслабленности подхватил свой свитер и закинул на обнаженное плечо. Бросил последний темный взгляд на Смоль и, развернувшись, пересек поляну.
Плечи Бестужева опустились, он пытался восстановить частое дыхание. Катя поднялась, отряхнула ладони и толкнула его в спину. Сильно, насколько могла. Отчаянно, с ненавистью.
– Кто тебе позволил вмешиваться? Кем ты себя возомнил?
Он обернулся. Сжал губы в узкую полосу и презрительно скривил углы. В глазах не холод, нет. В них гребаная Антарктида без шансов на выживание. Его смешок вышел злым, разочарованным:
– Оказывается, ты дешевка, Смоль, а? Пустила первого встречного к себе в трусы и посмотри где. В лесу, на какой-то замшелой поляне, как животные. Ты мне отвратительна. – Он выплюнул ядовитые слова, нависая над ней. Шаг за шагом прижимая к краю поляны, обжигая концентратом злости.
Обида хлыстом хлестнула по ребрам, и Катя не сдержалась. Резким рывком вскинула руку и ударила ладонью наотмашь по лицу. Чтобы было больно обоим, чтобы отрезвило. Не вышло. Его голова нелепо дернулась вбок, остекленели непонимающие глаза. Пальцы Бестужева медленно потянулись к вспыхнувшей щеке, Смоль стремительно отскочила.
Зашипела разъяренной кошкой, пока Саша с каким-то садистским удовлетворением шевелил челюстью, не сводя с нее глаз.
«Все верно, Бестужев. Услышь меня».
– Не смей, понял? Ты не имеешь абсолютно никакого права говорить мне такие мерзости. Ты, который менял девчонок чаще, чем коты гуляют в марте. – Голос сорвался, закончила предложение Смоль уже охрипшим шепотом. Боль была почти физической, она давила удавкой, заставляя задыхаться. Катя не сразу поняла, что по щекам покатились слезы, покрывающие удивленный образ Бестужева соленой пеленой.
И черт с ним.
Она, разочарованно покачивая головой, развернулась. Ни к чему хорошему этот разговор не приведет. Что это за приступ паршивой ревности? Все время на привязи, у ноги Бестужева, без возможности на личную жизнь. Мягкая запасная подушка Смоль, стало отвратительно от собственной одержимости и покладистости. Сколько раз она сдавалась, не выдирая из себя это до конца? Малейшая боль, и Катя пряталась, баюкала свое израненное и сокровенное в тени угла. А потом снова глядела ему в рот. Идеальному.
Больше никогда…
Рука почти вылетела из сустава, когда Саша дернул ее обратно. Впечатал в дерево, выбивая приглушенный вскрик боли.
Сумасшедший, Бестужев был уверен, что его фаза съехала и уже не вернется обратно.
Потому что ее заплаканное лицо не отталкивало, сводило с ума. Потому что Александр Александрович Бестужев никогда не подбирал за другими объедки. А сейчас не просто брал, готов был скулить от предвкушения, граничащего с ненавистью.
Губы вжались в ее, приоткрытые для очередной лавины ругательств. Зло, вбиваясь до боли, закусывая и всасывая нижнюю. Смоль пахла солью и проклятым уродом, которого звала Щеком. Влажная, мягкая и не для него.
Грубо перехватил ее руки, пытающиеся отпихнуть его плечи, сжал тонкие кисти, приковал к дереву. Катя выгибалась в протесте, сжимала зубы. И его это рвало на куски, выворачивало кровавым месивом. Бестужеву не остановиться, не одуматься. Весь кислород выкачали из воздуха, оставляя только ненавистную Смоль с ее грязным запахом. Не оставалось сил, чтобы отпрянуть, вдохнуть, сказать хоть слово. Приказать ей. Господи. Умолять.
Вспышка боли ослепила, он отшатнулся. Смоль смотрела на него огромными карими глазами и с ужасом вытирала окровавленные губы. Рот наполнил едкий привкус соли, нравится? Заслужил? Саша коснулся нижней губы, и ее пронзило током. Осознание пришло запоздало – прокусила. А ее слезы текли и текли, Смоль дышала, будто вусмерть загнанная кобыла. Еще немного, и рыдания прорвутся наружу.
– Ты не имеешь никакого права поступать так со мной, Бестужев, – зашипела тихо и едко. Когда он сделал шаг вперед, Катя отшатнулась. Громко всхлипнула и сорвалась с места, на ходу подхватывая корзины.
И, видел бог, Саша прикладывал все силы, чтобы не сорваться следом.
Хрипло дышал, сжимая и разжимая кулаки. Когда Бестужев увидел Смоль распластанной под другим, он умер. И продолжал умирать сейчас. Ощущая, как не просто перешагнул грань – перепрыгнул с разбега. А под ногами не оказалось земли – поглощающая пустота.
Он почти дошел до их избы, когда заметил силуэт Чернавы у ее покосившегося низкого домика. Громкий щелчок в голове ударил по мозгам. Пазл сложился.
– Неужели это ты, сука?
Тело рванулось вперед, будто в нем еще были жалкие остатки сил. Будто у него осталась надежда. Неправда, эта дрянь давно бросила Сашу один на один с его жаждой и болью.
В глазах ведьмы полыхал ликующий огонь, она с вызовом подняла подбородок, встречая его ярость насмешкой. И это рвало остатки благоразумия. Бросок вперед, тонкая шея под рукой и удар в дровянку. Такой сильный, что верхние поленья выскочили с положенной груды, та обещала опрокинуться и похоронить под собой их обоих. Плевать.
Чернава ошарашенно моргнула, расцарапывая сжимающую шею руку.
– Убирай. Сейчас же сними всю ту мерзость, что ты на меня навела. Убирай, говорю! – Приподнял за глотку и встряхнул. Клацнули друг о друга ведьмины зубы, голова запрокинулась. И где-то на грани сознания замаячил страх. Страх, что он сейчас просто свернет ей шею.
Голос Чернавы напомнил гадючье шипение, слова перемежались с кашлем:
– Не знать тебе покоя, Бестужев. Коли уважать силу не можешь, не сгибаешься, когда положено – она тебя перемелет. Ни одна девка мира не сумеет унять этот огонь. Пока жива твоя Смоль, маяться тебе на белом свете.
Капкан захлопнулся. Он обречен, а значит, и ведьме жить незачем. Под рукой билась яремная вена – тонкий пульс касался ладони. И неожиданно что-то изменилось – Чернава взяла себя в руки. Удар собственного сердца, за ним другой, и зажало. Скрутило так, что пальцы разжались сами, и Саша плашмя упал на землю, ударился виском о кучу дров, прижимая руки к грудине. Каждый толчок качал не кровь – лаву, плавил вены, пузырился под кожей.
Он зарычал, зарываясь носом в траву, прижимая колени к брюху. Словно побитый жизнью пес. Ведьма упала на колени рядом, зашлась диким кашлем, все терла и терла красные следы на шее. Он надеялся, что она сдохнет раньше. Не срослось.
– Я доберусь до тебя, Чернава. – Бестужев учился дышать заново, но злость позволяла выталкивать слова изнутри. Обещание.
«Убей меня сейчас или исчезни сама, пусть пройдет. Господи, пожалуйста, это просто невозможно вынести».