Это стресс. Усаживаясь на скамейку в ногах размеренно сопящего Саши, она тихо включила камеру, загружая последний сделанный снимок. Белоснежные кости и сотня маленьких служанок, ушедших следом на другую сторону. На пальце действительно было кольцо, Смоль приблизила изображение. Чтобы мурашки погнались по телу, подняли дыбом волосы и обдали ледяной кислотой желудок. Оно было широкое, блестящее и нетронутое пылью – два золотых змеиных тела обхватывали белую фалангу пальца, перекручиваясь между собой в незаконченном свадебном танце. Их глаза горели изумрудами во вспышке камеры, а головы, Катя могла поклясться, смотрели в ее сторону.
Во рту пересохло, и Смоль попыталась сглотнуть, быстрым движением забрасывая камеру на печь.
«Смыть с себя этот липкий день и странные мысли, ползущие следом со змеиным шуршанием».
Катерина аккуратно придержала распахнутые двери, пропуская в дом нагулявшегося и изрядно пополневшего кота, а затем выскользнула на улицу.
Растопить баню было делом несложным – она закинула дрова в печь, как только ребята подошли к дому. Теперь они наверняка прогорели и наполнили парилку жаром. Ночная прохлада приятно коснулась лица. Луна уже выглянула из-за туч, когда Смоль распахнула двери, на ходу скидывая с себя одежду. Катя не обматывалась полотенцем, аккуратно сложила одежду на лавке и вошла в парилку нагая. Опустилась на скамейку, прислоняясь к полке спиной, и прикрыла глаза. Не заметила, как жар разморил ее, она задремала.
Через сон пробрался вкрадчивый топоток – тяжелый, но дробный и мелкий, Катя тряхнула головой. И от этого движения кожу головы обдало волной нестерпимой боли – словно вредная детская рука намотала волосы на кулак и что есть силы дернула. Распахнув глаза, Смоль вскрикнула, отскакивая от полки, на которой сидело мелкое существо с дряблой сероватой кожей. В скрюченных узловатых пальцах остался клок ее волос, голое пузо и ноги закрывала спутанная грязная борода, в которой запутались листья от банных веников. Осознав, что его обнаружили, оно радостно ощерилось и бросилось к каменке у печи, где пылали жаром тяжелые булыжники.
Глава 11
Это не человек. Первая мысль, обдавшая настоящим животным ужасом за мгновение до того, как Катя сорвалась с места, бросаясь к двери из парилки. Сзади улюлюкало и хохотало живое нечто – осязаемое. Настоящее.
Дверная ручка под пальцами казалась раскаленной, Смоль толкнула ее и обмерла от ужаса – дверь не открывалась. Толкнула плечом раз, затем второй, ощущая, как страх кровожадно вгрызся в глотку, выдрал рваное дыхание и всхлипы, паника стегнула по спине. И на третьем ударе замерла, существо заговорило.
– Добро девоньке после полуночи париться? Жарка захотелось, медовухой пропахшей? Ой полуу-учишь жарка, ой полу-уучишь. – Тонкий голосок взвыл и зашелся в безумном хохоте.
Катя дернулась, развернулась. И это спасло ей жизнь. Существо подняло над головою раскаленный булыжник из каменки и, скрежеща зубами от злобы, швырнуло в ее сторону. Смоль завизжала – беспомощный вскрик ударился в своды бани, раззадоривая нечисть. Отскочила в сторону, и камень пролетел над головой, с гулким стуком ударился о дверь, рухнул на деревянный пол. Коснись он кожи – прожег бы до самого мяса, разбил череп.
Банник. Низший божок, охраняющий банный порог. Про него предупреждали деревенские, просили не ходить в баню пьяными или после полуночи, когда дух приглашал к себе нечисть. Существо, способное быть карающим и великодушным. Убивающим и помогающим. В его черных бусинах-глазах горела жажда крови. Щерились в оскале коричневые обломанные зубы, морщился большой горбатый нос.
Он слишком быстрый, проворно поскакал к бадье с водой, набрал широкий ковш, а затем швырнул его на каменку. Взлетел вверх удушающий белый пар, раскалилась баня, задребезжал отлетевший от камней черпак. Смоль зашлась в кашле и снова толкнула дверь, выскуливая оправдания в попытке спастись:
– Я не знала, не знала! Выпусти, пожалуйста, выпусти!
Вновь полетел камень, с грохотом врезался в дверную створку около ее уха, а грудь разорвали рыдания. Катя захлебывалась жаром, страхом и болью. Банник не промахнулся, валун обжег кожу плеча, выбивая искры из глаз и соленые слезы. Жарко. Так жарко… Мокрые дорожки на щеках исчезли под градом пота, с нее лило, а сердце тонким пульсом билось в глотке.
Не хватало воздуха.
– Парься, девонька, парься, ты ж хотела парку, так получай, родимая! – Банник улюлюкал, камни летели один за другим, их почти не видно за стеной горячего белого пара. Она сорвала горло от криков. Руку, принявшую удар камня, жгло и крутило.
Смоль уворачивалась, рыдала и визжала, перед глазами стояла пелена уже не белая – красная. Еще немного, и она не очнется от этого кошмара, не выйдет за дверь. И последнее, что она увидит в своей жизни, – горящие в безумном восторге глаза банника.
Через плотную завесу страха и грохот Катя услышала испуганный голос Павла у двери:
– Катя, что происходит?
– Откройте дверь! – Раскаленные камни в каменке кончились, ими был усеян весь пол. Кожа ног раскраснелась, приходилось вытирать застилающий глаза пот и осторожно ступать мимо, не сводя глаз с банника. Он увлеченно шарил рукой в опустевшей каменке. Осознав, что она пуста – перевел взгляд на валяющийся неподалеку ковш, бочку с бурлящей водой у печи. Полупрозрачные тонкие губы растянулись в неестественно широкой улыбке, и он проворно засеменил к черпаку.
Кипятком обдаст. Осознание обожгло сильнее пара, внутренности ухнули вниз, а тело – вперед, к заветному ковшу. Выхватив его перед самыми кончиками сморщенных грязных пальцев с толстыми желтыми ногтями, зашлась испуганным рыданием. Нечисть, возмущенно визжа, прыгнула следом.
За дверью началась возня, послышались громкие голоса мальчишек – непонимающие, растерянные и только один – злой. Бестужев. Дверь сотрясалась под ударами, но ей казалось, что она не дождется спасения.
Катя успела увернуться от налетевшего банника, пальцы существа оставили длинные царапины на ребрах, но схватить ее оно не сумело. И Смоль со всей силы наотмашь ударила по подставившейся безобразной голове. Нечисть зарычала, по-звериному припала на четвереньки и откатилась в сторону, мерзкую улыбку сменил оскал. А она уже метнулась к узкому окошку над высокими банными полками, ударила по стеклу железным ковшом, с отчаянием наблюдая за тем, как сминалось в пальцах железо. Стекло, словно зачарованное, – не поддавалось. В лодыжку впились зубы, перед глазами потемнело. Смоль упала на полку, сил хватило лишь на то, чтобы ловить остатки жаркого воздуха губами, сознание ускользало от нее.
И где-то на его задворках она услышала голос удивительного мужчины Щека. С золотом в радужках и мягким ручьем в голосе. Не так плохо умереть, не видя перед собой окровавленной улыбки отвратительной нечисти, баюкая воспоминания о человеке, разукрасившем последние дни.
– Свят Дух, чист Дух. Во имя Отца и Сына и Святой Дивной Троицы. Батюшка банник, двери открой, впусти к себе домой. Дверь – дверями, петли – петлями, Ключи – ключами. Во имя Отца и Сына и Святой Дивной Троицы. Аминь, аминь, аминь.
Она услышала звон, звон ли это? Что-то оцарапало щеки, завизжало, разжал зубы на ноге банник. Затрещала под напором дверь. Ей уже не было больно, стало легко, плечи обхватили чьи-то ледяные руки.
– Смоль! Смоль!
Темнота к ней милосердна.
А Бестужев почти сошел с ума, пока они на пару с Елизаровым ломали дверь. Проклятая будто вросла в сруб дверного косяка и не поддавалась. За ней слышались испуганные крики Смоль – протяжные, перебивающиеся отчаянным рыданием. Его почти разодрало этими жалобными звонкими криками. Саша почти умер по эту сторону двери, зло вбиваясь в нее плечом, сдирая глотку яростными ругательствами. Он звал Смоль, а она неожиданно замолчала.
И видит Господь, если где-то он есть: когда дверь распахнулась, Бестужев почти рухнул на колени. Влетел по инерции, запнулся о горячие валуны и ударился в них ладонями – инстинктивно отдернул, отстраненно замечая, как быстро прикипело мясо к раскаленному камню. И тут же вскочил, нашаривая взглядом Катю. Она лежала на пологе – не красная, почти бордовая, засыпанная осколками стекла, с неестественно вывернутым плечом и волдырями на коже. Мокрые волосы прилипали к щекам и носу, застилали закрытые глаза.
А рядом в груде стекла из разбитого окошка сидел проклятый деревенский ублюдок, уничтоживший их взаимопонимание. Щек равнодушно стянул через горло свитер и принялся смахивать им осколки – расчищал место, чтобы приподняться над бессознательной Смоль, с громким неестественным щелчком нажимая на вывернутое плечо. В глазах Бестужева потемнело, но она даже не дернулась.
Жар камней доставал до ног через толстые подошвы кроссовок, в остатки воздуха вплелся едкий запах плавленой резины. Лишь сделав несколько шагов глубже в парилку, Саша понял, насколько же там было душно. Пар трусливо рассеивался по полу, вылетал тонкими клубами в окно, но горло продрал кашель. Дышать здесь было совершенно нечем.
Когда пар рассеялся достаточно, чтобы увидеть Катю четко, Щек уже соскочил с полога и собирался ее поднять. Бестужев не позволил – сократил оставшееся расстояние в четыре широких шага и молча оттолкнул его отбитым плечом. Тот пошатнулся, но устоял, равнодушно уступая ему место. Засуетился за спиной Славик, ища, чем можно прикрыть наготу Катерины.
– Ее нужно отсюда перенести.
Щек говорил спокойно, поучительно. И от этой невесомой высокомерности Саше хотелось вздернуть вверх губу, выплеснуть свое раздражение. Хотелось послать его к черту. Нет, гораздо дальше – куда-нибудь, откуда он уже не сможет выбраться, не будет травить его существование. Забота чужого человека о Смоль казалась неуместной, какой-то извращенной – так бережно отряхивали от грязи любимую игрушку. Без замирания и волнения убеждались, что она не сломана. Щек был совершенно спокоен. А Бестужев уже привык считать Катю своей.
Саша наклонился, подхватил Смоль, кожа на руках поцарапалась о битую крошку стекла, но боли не было – лишь давящая на грудину тревога. Катя не просто горячая – пылающая. Поверхностное дыхание заставляло тонкие ребра ходить ходуном, глазные яблоки под веками мелко дергались, распахнутые губы потрескались. Слишком плохо. Ноги сами понесли его к выходу, пока взгляд цеплялся за каждую искаженную черту и патологическую неправильность.