– Верно, девочка Катя, змеиные свадьбы в июне, тогда полоз и ищет себе суженую. Но просыпается он сейчас, вместе со всем своим царством. И если змея позвать, привлечь его внимание – можно стать невестой, не женой. Считай то же самое, только полноправной хозяйкой владений барыня сразу не назовется и детей ему не родит, придется обождать и потерпеть.
– А где ей терпеть? – Гаврилова украдкой вытерла красный опухший нос, с отвращением глядя на свою добычу.
– Под землей. Рядом со всеми змеями. – Мягкий голос произнес спокойно, ласково, будто сама мысль об этом для него была разумна и логична.
В углах глаз Нади снова собрались слезы.
– Я не хочу умирать…
– Будет грустно, если тебе придется. Но сейчас я бы волновался о вашем друге. Если он отойдет далеко от деревни, это может плохо закончиться.
Елизаров с тихим стоном поднялся с места, размял затекшую шею.
– Все будет тип-топ, девочки, он не мог далеко уйти, пробегусь и найду его.
Слава знал Одоевского с первого курса. И чутье его не подвело.
У того злость стелила дорогу перед глазами красным, обида продолжала покусывать, оставляя в груди дырявое решето. Павел все шел и шел вперед, невидящим взглядом прожигая ряды изб, деревьев и кустов. У подхода к озеру обида схлынула.
Резко, будто окатили ушатом холодной воды, потому что с пригорка виднелась серебрящаяся под солнцем игривая водная гладь и девчонки, танцующие в хороводе со звонкими песнями.
Лето еще не скоро войдет в силу, майские воды ледяные, пробирающие до самых костей. Но им все было нипочем. Его мать была деревенской, отец нередко смеялся: «Кровь с молоком». Когда городских косила болезнь, она легкомысленно махала пышной ручкой, выходя на улицу. И ведь ни разу не слегла в постель.
Может, и он не там искал? Среди красивых, но меркантильных и алчных, согласных на все, топающих ножкой со звонким «купи!».
Деревенские девчонки легко заскакивали по пояс в воду, поднимали ворох искрящихся брызг и визжали, уходя в легкие мелкие волны с головой. Второй кожей липли полупрозрачные белые платья, на мокрых волосах держались огромные венки из листьев нимфеи, переплетенных длинными ножками. Хлопали по воде тонкие ладошки, просвечивались под мокрой тканью полные груди с темными ореолами сосков. Их песни и танцы зачаровывали, влекли.
Забыть Гаврилову как страшный сон. Сейчас он спустится, познакомится с красавицами и рискнет окунуться, молясь не подхватить пневмонию. Заберет с собой одну из них, с наивными широкими глазами в обрамлении по-телячьи длинных ресниц. И жизнь его наладится.
Спускался с горы Павел быстро, спотыкаясь о камни, не смотрел под ноги.
Одна из девушек увидела его раньше других – ринулась вперед счастливо, вприпрыжку. Обвила длинными невесомыми руками шею и звонко захохотала в подбородок. Низенькая, очаровательная, она пропахла стоячей озерной водой и тиной, но это не лишало ее красоты. Не вызвали брезгливость клочки длинных водорослей, запутавшихся в волосах. Одоевский зачарованно потянулся вперед, когда она приподнялась на носочках навстречу его губам.
– Полынь или петрушка?
Одоевский удивленно вскинул брови, озадаченно моргнул. Должно быть, очарованный, он не услышал вопроса. Прекратила литься песня, с интересом подошли оставшиеся две девушки. Павел неловко рассмеялся, почесывая затылок.
– Что?
– Полынь или петрушка? – повторила так же восторженно и потянулась к нему всем телом, принялась ластиться как кошка. А он не знал деревенских игр, боялся сплоховать. Сейчас скажет что-то не то, и очаровательность момента растворится. Девушка пожмет плечиками и исчезнет. В нерешительности Павел прочистил горло.
– Петрушка?
Все они залились опьяняюще счастливым смехом, продолжила нестись к небу стремительной птицей песня, девчонки кружились, танцевали. А незнакомка радостно всплеснула руками, с восторгом прижимая их к бледным, почти синим щекам.
– Ах ты моя душка! – и дернулась вперед. Он был почти уверен, что за правильный ответ получит сладкий поцелуй с запахом тины. Но вместо этого она с недюжей силой прыгнула сверху, повалила на землю и принялась щекотать.
И Одоевский смеялся, пытался вывернуться, сбежать от жестких тонких пальцев сидящей на нем девушки. Хватал воздух полными губами, выкрикивая протесты. Воздуха становилось меньше, живот сжимало, крутило в спазмах. И вместе со смехом его давят стоны, хрипы.
Кажущаяся безопасной забава переросла в пытку. Он сорвал все горло, пытаясь ее остановить, лягался, но красавица ловко уворачивалась от ударов. В глазах – живой восторг, море счастья. На губах – широкая улыбка, обнажающая ровные зубы и острые клыки. А у него дыхание сперло, заныли от смеха ребра. Павел обессилел, перестал пытаться оттолкнуть ее руки, сжимаясь в комок в попытке перевернуться на бок, съежиться.
Не выдержал мочевой пузырь, по штанам расплылось огромное пятно, в воздух поднялся едкий запах аммиака. А она лишь на секунду задержала на оконфуженных джинсах взгляд. Запрокинула голову, заливаясь безудержным хохотом, и вновь взялась за свое проклятое дело. Павел едва дышал, а смех все давил и давил, никак не остановиться, не передохнуть. Он захлебнется собственным хохотом.
За смехом, перемежающимся с рыданием, Одоевский не слышал визга других девушек, проклятий и громкого рева Елизарова. Если б он мог повернуть голову, если бы взгляд не заволокло – увидел бы, как самозабвенно тот лупил по искаженным в гневе лицам сухим кустом полыни.
По тропинке вниз бежал староста деревни Беляс. Проклинал или читал молитвы – не разобрать, трескучий голос набирал силу, гремел, но за шумом крови в висках никак не понять.
Глаза Павла закатились, с губ пузырями стекала слюна, ляпая подбородок и свитер, он бы снова обмочился, но мочевой был уже пуст, лишь жался спазмами. Одоевский успел проститься с жизнью, когда широкая рука друга сгребла за волосы русалку, сдергивая с него. Она протестующе заверещала – жадный взгляд был прикован к шумно хрипящему Павлу, пока Славик не начал бить.
Стегать наотмашь, как лупят дрыном непослушную корову незадавшиеся пастухи. После первого удара она перевела на него взгляд, после четвертого заверещала, пытаясь расцарапать лицо. И когда Слава разжал руку – рванула к воде, уходя под нее с головой.
Теперь об их существовании напоминали только крупные круги на воде. Павел не мог шевелиться. Свернулся в клубок и зарыдал, захлебываясь, придерживая полный напряженный живот двумя руками. Рядом в траву тяжело опустился Слава. Принюхался, отрешенно выругался и отполз подальше.
Наконец до них добежал старик. Осенил каждого крестом, дернул себя за бороду.
– Ну что, мальцы, видать, с русалками вы у нас уже познакомились.
Глава 13
Дверь за спиной уходящего Елизарова протяжно застонала, и этот звук зловещим ропотом пронесся по всему дому, заставил почувствовать себя подавленной. Смоль закусила губу, стараясь отогнать от себя тревожное предчувствие. Гаврилову же этот звук, напротив, вывел из оцепенения – она вышла из угла. Медленно, затравленно цепляясь за окружающие предметы взглядом, поежилась. Будто кара за содеянное могла настигнуть ее в этот миг – выглянуть из глиняного горшка, раскачиваясь на длинном змеином теле. Надя замерла напротив ребят, нерешительно кусая внутреннюю сторону щеки, и заговорила. Поспешно, невыразительно, будто боясь, что дыхание перемкнет и она больше не осмелится просить:
– Я хочу вернуть кольцо в избушку, это же поможет, да? Там его настоящая хозяйка, раз оно у нее на пальце, то с меня какой спрос? Надо вернуть. – Собственные размышления придали ей сил, Гаврилова энергично закивала: – Да-да, точно надо вернуть. Ведь поможет?
Расфокусированный взгляд зацепился за Катю, но она неловко отвернулась. Пожала плечами, зажимая коленные чашечки в подрагивающих горячих пальцах. Надеяться было страшно. Потому что надежда больно кусалась и лягалась, они находились в незнакомом им мире, в котором были свой уклад и правила. Сработает? Тогда она порадуется и не высунет голову из дома до приезда автобуса, чтобы не накликать новой беды. Нет? Эта надежда размажет Смоль, как каток, не оставит ни косточки.
Единственным, кого ситуация не пугала вовсе, был Щек – пригретый ее теплом, он лениво приоткрыл один глаз. Поерзал, задел шейным позвонком кончики ее сжатых пальцев. И Смоль не сдержала короткого импульса – лениво скользнула указательным к тонкому вороту свитера, поглаживая его кожу. Парень замер, прижимаясь спиной к ее ногам сильнее, выпрашивая новую порцию легкой ласки.
– Думаю, до моровой избы будет слишком сложно дойти, разве что подкинуть его кому-то другому? Пока оно у тебя в руках, для тварей Нави ты лакомый кусок. Будет чудом, если не наткнешься на кого-то из них.
– А кому можно предложить? – Надя опустила взгляд на кольцо, лежащее на ладони, и брезгливо вздрогнула. – Может, кто-то возьмет?
– Последние пять лет не брали. Они даже собственные упавшие кольца не поднимали, случись такое в змеиный день. Кто этого Полоза знает. – Бархатный смех взлетел к печи, приятно коснулся тела, отдался вибрацией. Только смеяться тут было не над чем – Гаврилова баюкала собственное горе, губы задрожали.
– Ты же знаешь все про нечисть, ты Катю спас. Проведешь меня до избы?
– Я? Нет, не думаю, что прогулка по опасному лесу в моих интересах, сейчас в нем кишмя кишит разъяренная нечисть. Безопаснее сунуть голову в улей. – Щек покачал головой, снова прикрывая глаза.
Считай, разговор окончен.
– Саша, ты же поможешь? – Она не пыталась уговорить категоричного деревенского, сделала несколько несмелых шагов к Бестужеву, заламывая руки в просительном жесте. Кольцо так и оставалось зажатым в левой руке.
Голова Щека едва заметно повернулась, теперь периферией зрения он видел сидящего около Смоль Бестужева. Во взгляде плясали бесы, водили хороводы и пели страшные песни. Ему словно хотелось, чтобы тот дал согласие. Да только какой от этого толк? Бестужев молча покачал головой. Отказал.