– Нет.
Она возмущенно втянула в себя воздух, разочарованно цокнула языком, рывком возвращая к нему взгляд. Короткие волосы хлестнули по щекам, и Бестужев едва сдержал порыв заправить их обратно ей за уши. Сейчас Катя бы ему не позволила. Вместо этого Саша продолжил, останавливая ее возмущение просительно вытянутой рукой.
– В последние дни я понял, что отношусь к тебе не как к подруге, совсем нет. В тот момент на поляне я думал, что сойду с ума. Этот Щек и ты… Я думал… – Он запнулся, с шумом втянул воздух через стиснутые зубы и затравленно обернулся. Как из себя признание выдавить? Сегодня он решил, что Смоль о привороте ничего не узнает. Не нужно объяснять причину перемен, не нужно ей знать, что чувства эти навязанные и насквозь прогнившие, что одержимость доводила его до безумия, в котором Бестужев чуял лишь ее запах. Ему не сочувствие и понимание, не жалость нужны были – она. Целиком и полностью. Открытая для него, покорная, горячая и мягкая. Если бы Саша мог привязать к себе ее душу, он бы привязал.
– Ты говоришь, что…
– Влюблен. И я знаю, что ты мои чувства разделяешь. Так будь со мной, Катя, давай забудем о разногласиях, об ошибках и обо всем, что наговорили друг другу в последнюю неделю. Давай просто посмотрим, что из этого может выйти?
Ее взгляд начал метаться, и что-то болезненно екнуло. Сколько он способен перенести ударов от этой никчемной судьбы? Что ему предстояло пережить?
– Забудь о нем, это лишь временное увлечение, я уверен. Вспомни, сколько нас связывает, Катя. Он останется здесь, а ты уедешь. Он уже сделал свой выбор, посмотри. – Резким движением руки он указал им за спину, от этого движения шарахнулась плетущаяся позади Гаврилова, но Смоль молчала. – Ты видишь его где-то? Он сказал, что эта дорога для самоубийц, и если ты на нее ступила, то этот выбор только твой. Щек пошел следом? Так насколько ты ему дорога на самом деле? Возможно, это неприятно слышать, но деревенскому парнишке захотелось экзотики. Так, на пару раз. О какой великой любви может идти речь? Он хоть что-то сказал о любви?
Саша давил и давил, продолжал жечь ее словами, несмотря на то что голова ее опускалась, съеживались расправленные плечи. Катя слушала жестокие речи и молчала, принимая за чистую монету. Дрожали губы, затравленный взгляд путался в длинной траве, ласкающей ноги. Бестужев почти готов был поклясться, что скоро с длинных черных ресниц начнут срываться соленые капли слез.
– Я забуду, клянусь. Просто скажи, что чувствуешь ко мне хоть что-нибудь, и мы отложим этот разговор до других времен. Мне просто нужно знать, что у моей надежды есть право на существование. – Он смягчил ноты, добавил заискивающие, наблюдая за тем, как Катя кусала губы. Указательный палец поглаживал сжатую в кулачок руку и, о боги, она разжалась.
Расслабилась под этим касанием, пусть и подрагивала мелко-мелко. Ничего, если у нее зародились какие-то чувства к деревенскому ублюдку, он их вытравит. Выжжет и выдернет гнилые корни, забудет все произошедшее здесь. Там, в городе, они защитят свои работы, и жизнь пойдет своим чередом. Совместная.
– Я… – Бестужев едва уловил ее шепот, пальцы ободряюще сжались на ее руке. – Я запуталась, Саша, это словно какое-то наваждение. Столько лет ты держал меня рядом, не отвергая и не подпуская к себе, а теперь… Моя надежда умерла, понимаешь? Было так больно, что это всю меня исчерпало. Я запуталась в том, что сейчас чувствую. К тебе, к нему, мне просто нужно время.
– Я дам тебе время, что угодно, сколько угодно. Просто скажи, что шанс есть. – Бестужев заставил ее остановиться, замер напротив, заправляя ее волосы за ухо, погладил скулу, опускаясь к губам.
Она задрожала. Поспешно сглотнула и попыталась отвести взгляд в сторону. Бестужев не позволил, мягким нажимом приподнял подбородок и наклонился. Раз, хотя бы один раз… Смоль не противилась. Горячие и сухие губы коснулись ее, мягких и податливых. И за эту секунду Саша готов был продать свою душу дьяволу. Он бы весь мир сжег, если бы этот момент можно было растянуть, продолжить.
Но стоящая за спиной Гаврилова тихо кашлянула, этот неожиданный звук заставил Катю испуганно отпрянуть.
– Я все понимаю, вы тут свою жизнь налаживаете. Но вам не кажется, что обстановка немножко неподходящая? – Нервным кивком она указала на бок моровой избы, выглядывающей из-за деревьев.
Внутри все сжалось в клубок, но Саша согласно кивнул.
Дверь в косой сруб была широко распахнута, чернота проема отталкивала. Здесь, на поляне, на которой даже птицы не пели, происходящее показалось ему по-настоящему жутким. Они шли в дом мертвых, чтобы вернуть скелету невесты кольцо от жестокого суженого.
– Входим, ты возвращаешь кольцо, и быстро выходим.
Девчонки молча кивнули, соглашаясь с нехитрым планом. Он подтянулся на руках, помог девушкам забраться на высокий порог и первым шагнул в дверной проем.
Зашуршала крыльями птица, метнувшаяся мимо него к свету неба, задела перьями щеку. Бестужев трусливо шарахнулся, матерясь в стиснутые зубы и судорожно выжимая воздух из легких. Всего лишь любопытная вертишейка, ищущая место для спокойного отдыха.
Замигал луч фонарика, и Саша ударил его об раскрытую ладонь – должно быть, начинала садиться батарейка. Сзади озадаченно засопели девчонки, это заставило Бестужева снисходительно усмехнуться. Они так торопились, чтобы не струсить, что единственным подготовленным оказался он. Случись что плохое, и Смоль пришлось бы отбиваться кроссовками, за которыми она так торопилась в баню.
Увиденное быстро стерло усмешку с лица, горло сжало спазмом. Кто-то был здесь после них. Или что-то.
Два стола, занятые молчаливыми стражами невесты, были пусты. Частично. Картина давила на грудь и крутила кишки в муторном спазме: голова одного скелета свисала со стола, не придерживаемая ничем нижняя челюсть неестественно широко распахнулась, пустые глазницы смотрели на гостей. У второго недоставало бедренных костей. Все, что оставалось от ног, просто смело со стола, разбросало хаотично по избе.
Он смолчал. Промолчала и Катя, лишь Гаврилова не сдержала затравленного всхлипа, клещом впиваясь в его локоть ногтями. Саша сдержал порыв выдернуть руку, осторожно двинулся следом. Луч фонаря выхватывал дробленые остатки белоснежных костей, дрожал, пока они подходили к последнему столу у противоположной стены. Сейчас изба казалась непростительно большой, каждый шаг давался с трудом, в напряжении сводило мышцы.
Когда показался нетронутый скелет невесты, все трое облегченно выдохнули, но Гаврилова неожиданно замялась:
– Слушай, Катя, прости меня, конечно, но мне надо…
Никто не успел среагировать, когда из угла метнулось что-то крупное, вцепляясь в Надину руку. И когда Саша понял, что существо имело человеческие пальцы, он едва не сошел с ума. Стройное обнаженное тело было прикрыто лишь длинными черными волосами, на безумную секунду Бестужеву показалось, что он увидел образ колдушки Чернавы. В это миг, когда пальцы Гавриловой ногтями коснулись его руки и соскочили, она закричала.
Истошно, испуганно. Плашмя упала на деревянные брусья пола, пытаясь сбросить с себя незнакомую девушку. Не девушку, нет – глаза горели злым желтым огнем, острые зубы обнажались в оскале. Лесавка. Он узнал ее сразу.
И, проклиная собственный идиотский героизм, рванул вперед, сбивая ее по-хищному собранное тело с Гавриловой своим весом. Надя взвыла, вскочила на четвереньки и рванула к двери, едва не врезавшись в Смоль.
– На выход, быстро, быстро!
Ботинок ударил в челюсть лесной дочери, там громко щелкнуло, но она не издала ни звука, Бестужев сумел подняться. Побежал вперед, прикрывая спину Кати, с ужасом понимая, что Гаврилова споткнулась о кость и снова завалилась на пол. Он услышал тяжелый удар ее тела о дерево, когда кубарем выкатывался за двери, падая с порога на подвернувшую ногу Смоль. Успел подставить руки, не задавив ту весом, скатился и вскочил. Она тоже поднялась, быстро, дрожа всем телом и хрипло дыша. Саша почти подтянулся на порог, когда Надя по ту сторону двери нечеловечески закричала, оглушительно, так отвратительно громко… Ее крик оборвался слишком внезапно, и в этой нависающей тишине он услышал страшное бульканье, непонятный хруст. Волна крови вылетела за пределы дверного проема, разукрасила алыми каплями порог и их лица. Перед глазами потемнело, он попятился, заслонил Катю спиной. Быстро принялся стаскивать с плеч рюкзак, чтобы найти единственное, что могло дать им шанс – сталь.
«Учение – свет», – он не уставал это повторять, победно вздергивая голову. Теперь Бестужев знал точно: учение – жизнь. Он помнил, что в Древней Руси в колыбели младенцам клали ножи и ножницы, чтобы защитить от лесных дев.
Надя мертва. Бестужев понял это, когда существо оказалось на пороге. Теперь оно не спешило к ним на четвереньках, выходило на ногах гордо и не спеша, плавно вихляя бедрами. Бледное лицо было перемазано в крови, острые зубы щерились в победной улыбке, по нижней губе стекала вязкая струйка крови, она поспешно сглотнула и облизнулась. Опустив взгляд на руки лесавки, Саша хрипло выдохнул, выхватил из газет нож, удобнее перехватил ручку в руке. К груди существо бережно, словно баюкая, прижимало руку Гавриловой с раскуроченным белоснежным плечевым суставом и нитями болтающихся артерий, из которых струйками вытекала ярко-красная кровь.
– Беги, Катя.
Она замешкалась, продолжая трястись рядом, а лесавка смотрела именно на нее, губы изогнулись в ласковой, обещающей ужасную смерть улыбке. Она аккуратно наклонилась, бережно положила оторванную руку на порог и неожиданно резво ринулась вперед. На четвереньках, выворачивая суставы так, как не вывернул бы ни один человек. А Саша побежал навстречу. Идиот. От которого не останется даже костей – их обглодают лесные звери.
Он выигрывал время для нее, молил Господа Бога, чтобы этого хватило. Острые когти просвистели у самого горла, Бестужев едва успел отпрянуть, полоснув существо ножом по щеке. Оно отскочило, огорченно растерло по мертвенно-бледной коже дегтярную черную кровь, облизало пальцы. Обиженный взгляд прошелся по нему, замер на ноже. Лесавка начала двигаться по широкому кругу, припадая к земле и нетерпеливо пощелкивая зубами. Стало по-настоящему страшно. Он не поддался ее ритму – сбивал, делая выпад, заставляя отступить.