Еще несколько мгновений они прижимались друг к другу, замерев, ощущая мягкие судороги удовольствия. А затем мужчина аккуратно пересадил ее на полог, натягивая обратно штаны.
Раскрасневшаяся, ожившая, растрепанная. Неожиданно засмущавшись, Смоль прижала руки к горящим скулам, и он мягко засмеялся, целуя костяшки пальцев. Поднял с пола свитер, протягивая ей, чтобы скрыть ее наготу.
– Твоя одежда не в лучшем состоянии, так будет проще дойти до дома, верно? Захватим только куртку, мне нужно будет показать тебе кое-что.
Катя кивнула, и уголки ее губ приподнялись в нерешительной улыбке. Румянец смущения переполз со щек на шею и кончики ушей. Тяжелые мысли отступили, их груз еще не взобрался на тонкие плечи. И этот миг показался ему самым правильным – пригреть в своих кольцах, укрыть от жестокостей мира. Забрать с собой.
Пока девочка Катя пыталась скрыть от него смущение, приводя в порядок спутанные волосы, Щек наклонился и подхватил ее куртку, закинул на плечо. Он чуял кольцо в ее кармане, оно уже не шептало – ошалело голосило, призывая хозяина.
Суженая. Нареченная.
Под несмелый протест он подхватил ее на руки и понес к дому. Катя так и не обняла его за плечи – как маленький ребенок, принялась перебирать пальцы одной руки другой, взгляд снова помутнел, начал наполняться горем.
– Я не могу поверить, Щек, что же мне делать…
– Давай сначала зайдем в дом и до конца оденемся. Сложно что-то решать в таком виде.
Получилось. Смоль скользнула по его обнаженной груди рассеянным взглядом, тот мигом прояснился. Катя рассмеялась, кивнула, пряча пылающее лицо в ладонях. Она не сожалела, он чуял запах облегчения, смешанный с их общим вожделением. И поцеловал влажную копну волос, довольно щуря глаза.
У порога Полоз спустил ее на пол, протягивая куртку. Скользнув пальцами по его руке, Катя с благодарным кивком ее приняла и сделала первый шаг через порог сенника, замирая на месте. Щеку не нужно было смотреть поверх ее головы, чтобы понять, что насторожило девушку.
Железный засов и пазы люка были вывернуты, один выдран из пола с корнем, второй изодран в мелкую железную крошку. Засов свернут кривой дугой, деревянный люк пробит в нескольких местах, и доски щерились огромными занозами, обломками.
Ей не объяснить, какой гнев жег его изнутри, когда солнце прекратило светить в проем люка, а сверху лязгнул засов. Не рассказать о том, как он обезумел, с яростным воплем бросаясь на неподатливое дерево снова и снова. Пока низшие твари из мира Нави могли изувечить, искромсать ее тело. И все из-за вздорного, себялюбивого мальчишки, решившего с ним пободаться в такой момент. Щек был уверен – Бестужев не переживет это утро. Как только люк поддастся, он найдет его. И убьет. Быстро, некрасиво и кроваво. Чтобы злость прекратила шипеть в груди, чтобы гнев улегся обратно в тугие кольца. Хорошо, что это сделали за него. Простила бы его Катя?
Она медленно повернулась к нему, нервно облизала губы. Девочке Кате нужны были ответы, которые он не мог дать. Как преподнести ей все, чтоб она не бежала без оглядки? Смоль сама поняла. Скосила взгляд на люк, вернула к нему. И губы ее задрожали.
– Ты ведь вышел из дома вместе с Сашей? – Осторожно, в словах такая громадная доля надежды… Он молча покачал головой. Погружая в реальность стремительно, с головой. Щек пустил жидкое золото по своей крови, позволил глазам стать настоящими, змеиными.
– Я торопился к тебе.
– Ты. – В голосе недоверие, но Катя не сжалась, не попятилась. Напротив – в два широких шага разъяренной гадюкой устремилась к нему, толкнула в плечи. Сильно, для своего девчачьего тела она стала неожиданно сильной. Щек отступил. Не потому, что Смоль его заставила – чтобы дать ее гневу высвобождение. – Все это произошло из-за тебя!
Еще один толчок, и он вышел за порог, не сводя с нее сожалеющего взгляда. Катя сбито и шумно дышала, в углах глаз закипали злые слезы. Секунда. И дверь захлопнулась, покачнув воздух у самого его носа.
Хлипкая, деревянная, ему будет несложно снести ее с петель. Еще проще скользнуть в открытое рядом окно. Но Полоз не сделал ни того ни другого. Прислонился к двери лбом и совершенно унизительно для себя костяшками постучал в немой просьбе. Самолюбию, всей его змеиной натуре было нужно, чтобы Катя вышла сама, по своей воле.
– Разве я принудил тебя или ее к чему-то? Я помню лишь помощь вам, девочка Катя. Я не потребовал своего, когда Надя украла кольцо, не покарал, не забрал ее силой. То, как ты говорила обо мне, как красиво рассуждала о легенде… Лгала? Теперь в твоих глазах я монстр? Ты звала, и я шел, ты гнала, и я отступал. Разве не смог бы я уничтожить твоего друга, помешавшего нам на той поляне?
Он слышал за тонкой дверью ее зачастившее сердцебиение. Шумные вдохи и рваные выдохи, чуял тепло там, где двери касалась ее рука, где чуть ниже собственного упирался в дерево лоб. Должно быть, ее глаза были прикрыты, Катя старательно рассуждала.
– Ты мог сказать, что не нужно возвращать кольцо! Если бы ты сознался, все были бы живы! – Ее голос надломился, обида смешалась с болью. Из-за гибели ее друзей? Из-за его предательства?
Щек приник к двери, пустил по венам спокойствие, высвобождая силу. Привычно раздвоился во рту язык, вытянулись зрачки, удлинились клыки. Мир вокруг пропитался запахами, расслоился на сотни оттенков. Но поблек – Щек видел лишь красные всполохи ее тепла через щели дверей.
Голос продолжал ласково увещевать, баюкать:
– И вы бы мне поверили? Пусть даже так, разве твои друзья не вышвырнули бы меня за порог, как только узнали? Мой грех в том, что я хотел быть рядом с тобой. Слушать, понимать, глядеть на мир твоими глазами. Я просто был. Без объяснений и оправданий. Я бы пошел за тобой, Катя. Спас бы каждого, кто тебе дорог, и, в конце концов, дал бы выбор. Даже тогда, когда мое кольцо оказалось в твоем кармане, давая мне полное право на тебя, я стою и молю открыть дверь.
Смоль судорожно заворошилась за дверью, подняла с пола скомканную куртку и потрясенно вскрикнула. Нашла.
– Кто здесь монстр, Катя? Я, просто потому что таким был рожден, или они? Надя, которая избавилась от кольца единственным доступным способом, обрекая другую на свою участь. Или Саша, который запер дверь люка, когда я просил его одуматься, предупреждал об истинной опасности леса. Кто вел их к погибели, девочка? Собственные демоны или злобный царь змей?
Под ее пальцами грелась ручка, а змей поглаживал шершавое дерево, сдерживал победную улыбку. Шаг за шагом гнев исчез, спадала завеса паники перед неизвестным существом. Но открыть Катя еще не решалась. Видели все змеиные боги, дай судьба ему чуть больше времени, и она бы ушла вслед за ним, переполненная блаженным счастьем.
Но такое хрупкое человеческое тело, его вторую ипостась пробило испепеляющей болью. Куда-то под левую лопатку, ослепляя. Выскользнула дремлющая внутри сила, прекратила окутывать дом, Щек взревел. Тяжело рухнул на колени, ощущая, как человеческая оболочка заперла его естество – возвращался цвет, исчезали запахи. А по обнаженной спине текла алая кровь, парализовала проклятая полынь, не давая шелохнуться. Ноги подкосились, он завалился на бок, не способный повернуть головы, увидеть того, кто заберет его длинную жизнь.
Неужели невеста станет его погибелью? Увлеченный Катей, Полоз не услышал за спиной шаги.
Его отчаянный крик заставил отскочить от дверей, а после метнуться обратно, хватаясь за ручку. В тревожном порыве Смоль не сразу поняла, почему та не поддавалась. А после, грязно выругавшись, выдернула засов и метнулась за порог.
Он не мог врать, каждое его слово было правдивым и оттого еще больше болезненным. Что хорошего она видела в жизни от людей? От матери, которая всегда просила, но ничего не давала взамен, от друзей, которые всаживали и прокручивали ножи в ее спине, предавая раз за разом? Почему Катя закрылась от него, от того, кто спасал? Разве вывернутый люк стал символом его предательства? Щек спешил к ней, чтобы спасти всех их, а она отплатила обвинениями. Кольцо грело сжатые пальцы, казалось живым, манило. Разве могло произойти хоть что-то плохое, пока Щек рядом?
Оказалось, могло. Он лежал, завалившись на бок, а под ним расползалось алое липкое пятно, вызывая отчаяние. Метнувший нож Елизаров шумно дышал, стоя в пяти шагах от порога. Щек дрожал мелко-мелко, глазные яблоки закатились, ужасая белизной. Только губы едва шевелились и Катя, разрыдавшись, кинулась к нему, падая на колени.
– Вытащи, вытащи, Катенька, молю, вытяни нож… – произнес змей шепотом на грани слуха, а она поняла, что сломалась. Происходящее было слишком тяжелым, придавило ее, оглушило. Смоль просто желала, чтобы все закончилось и она сумела забыть. Судорожно кивнула, роняя на его плечо крупные прозрачные слезы, и потянулась к ужасающе огромному ножу, застрявшему в крепком молодом теле.
Славик сорвался с места, взревел охрипшим от натуги голосом:
– Идиотка, не смей!
Пальцы обхватили липкую, горько пахнущую ручку, и она резко дернула под громкий, наполненный болью крик Щека. От этого вопля Смоль почти сошла с ума, рывком наклоняясь, закрывая его собой от склянки, которую швырнул Славик.
– Не трогай его, он ничего не сделал! – Пузырек больно ударил по кисти, тяжелые капли едкими струйками растеклись по рукам и лицу, пропитали свитер. Щек под ней тяжело дышал, а пальцы судорожно цеплялись за ее бока, будто ища опору. Смысл задержаться в этом мире.
Стоило подумать о том, что она лишится его – стало по-настоящему страшно. До того ужасно, что мир пошатнулся и потемнел, а Катя, рыдая, вцепилась в его горячие голые плечи, поспешно вытирая капли неизвестной жидкости, попавшей на тело. Щек застонал глухо, тихо.
Елизаров уже взлетел по ступеням – красный, взмокший, он, должно быть, бежал очень долго, и теперь легкие предавали его, заставляя хрипеть. Небрежно отшвырнул ее в сторону. Так просто поднял за ткань свитера, словно выкидывал нашкодившего котенка. Обратно к дв