– Где Катя?
Затуманенные болью глаза Славика дернулись, обратились к нему, прояснились. Парень провел рукой по короткому ежику волос, и его грудь затряслась в беззвучном отчаянном хохоте:
– Вот дурак я, Сашка, скажи? Ног не чувствую. Совсем. А знаешь, как больно было, когда этот сукин сын их ломал? Вся харя в крови, глаза злющие… Я не чувствую их, говорил уже? А?
– Елизаров, где Катя? – Голос сорвался на испуганный крик, но Славик даже не моргнул. Перевел взгляд на небо, по виску покатилась слеза, скользнула в ухо. Он все причитал про свои ноги, пока Чернава напевом творила заклятие. Наклонялась, поливая разорванное мясо дурно пахнущим отваром. А Бестужев умирал. Прямо здесь, у отпечатка ее ноги.
– Поди сюда, паренек, ты сюда поди… – Незнакомый голосок тонко позвал из-за двери. Саша поднял голову, взгляд пополз по дверному проему и, лишь опустившись к самому порогу, с удивлением заметил черного кота, вечно снующего за Катей второй тенью. Кот моргнул и, опасливо покосившись на ведьму, кивком указал на дом. Прямо как человек.
Бестужев пошел. Чтобы в полумраке сенника увидеть, как кот покрывается мутной дымкой, будто тумана нагнали, а вместо него на полу появился старый сухопарый старичок с бородой до самого пола и не по размеру крупными лаптями на ногах. Тревожно заломил морщинистые руки, глядя на Бестужева темными бусинами-глазками.
– Ее Полоз в царство свое увел, она по доброй воле пошла следом. От Славика-олуха его уводила, кольцо на палец надела.
Во рту пересохло, от страха стал твердым и непослушным язык.
– Какой Полоз? Откуда он здесь?
– Так Щек то был. – Старичок недоуменно моргнул, неловко шмыгнув крупным курносым носом. – Неужто сразу не поняли, как дед банник вслед кричал, что нечистый добычу у него умыкнул? Да и странный он был, вел себя словно нелюдь, разве ж не додумался ты? Я-то подумал, ты поэтому его запер, спасти всех решил.
Его слова били плашмя. Закрывая лицо здоровой рукой, Саша завыл. Исступленно и обреченно, ощущая, как вой этот переходит в истерический хохот. Домовой послушно ждал, теребя край льняной рубахи. А после решил подобраться поближе, погладил его по штанине, пытаясь утешить. У Бестужева даже на удивление сил не осталось, лишь тоска и твердое желание спасти. Только какой из него герой?
– Я найду ее, – низким голосом сквозь пальцы произнес он. Пытаясь убедить не только себя, но и весь белый свет. Все получится, ради этого Бестужев жил.
– Ты за банькой по дорожке беги, они не так давно отошли, совсем мало времени прошло, нагонишь. Падай в ноги и проси, Саша, по-другому с царями нельзя. Попробовал друг твой, так по самый конец своей жизни помнить будет.
Он кивнул, проводил благодарным взглядом нырнувшего под печь старика и со стоном, наполненным болью, вышел.
Мир вокруг был таким же. Чирикали воробьи, перескакивая с ветки на ветку, от деревни доносилось мычание коров, пасущихся на полях. Только их больше нет. Разломанные, наизнанку вывернутые и переломанные в крошево… Он поднялся на пригорок к бане.
Лесная дорожка двоилась в глазах, его водило из стороны в сторону, но Бестужев шел. Упрямо мотал головой, скидывая пелену с глаз, вытирая со лба бисерины холодного пота. Еще немножко, лишь бы дойти.
Он увидел ее спину, удаляющуюся сквозь море высокого папоротника.
Настороженно зажатые плечи, опущенную голову. Взгляд ее был прикован к пальцам Полоза, сплетающимся с ее. Волна гнева ударила по глотке:
– Катя!
Она вздрогнула и остановилась. Будто не веря, повернула голову, чтобы встретиться с ним пылающим от радости взглядом. Смоль так и не сказала ничего вслух, но по шевелящимся губам он прочитал неожиданно четко для себя единственное слово: «Живой».
Сделал еще шаг вперед и упал, ослабшие ноги больше не держали. Смоль не шла навстречу.
Попытался подняться, снова упал на колени, не сводя с нее горящего взгляда. Радуясь, впитывая.
Ради нее Саша жил, ради нее сгорал и был готов пройти все круги ада. Вот сейчас, пусть просто сейчас Катя протянет свою руку, позволит ему почувствовать запах ванили, которым пахло ее мыло. Пусть просто будет рядом, хоть час, хоть день. И за это он умрет без раздумья.
Ему так тяжело… Тяжело держаться за жизнь, смотреть на нее далекую и недоступную. Будто весь груз этого мира опускался на плечи. Это он делал ноги ватными, а веки тяжелыми. Бестужев потянулся к ней рукой.
– Катя…
Будто смеясь над его болью и горем, Щек встал за ее спиной, по-хозяйски коснулся подбородком копны волос, растягивая губы в холодной улыбке. Он больше не прятал своей натуры – перемазанный кровью, дикий, неправильный. С удлиненными клыками, кончики которых торчали во время усмешки, со змеиными зрачками и прорисовывающейся под полупрозрачной кожей чешуей на висках и скулах. Проклятое существо, не пускающее его душу обратно к телу. Руки монстра сжимали ее плечи. И просить его не было смысла, молчаливую угрозу Бестужев считал сразу. Он понял – Царя молить бесполезно. Он бы ползал лицом в грязи, целовал ноги монстра, вымаливая, скуля как побитый пес. Полоз знал – видел, но наслаждался его болью и молчаливо отказывал. Отрицательно качнулась голова змея, он даже не дал возможности, не дал слова.
Они могли простоять бы так вечно – друг напротив друга, один умоляя, вторая – мешкая. Все прервал змеиный Царь. Его свистящий голос мягко зашуршал над поляной, спугнул неестественностью сорвавшуюся с веток стайку галок, те суетливо закричали, работая крыльями.
– Поговори с ним, девочка Катя. Ты достойна большего, чем невысказанные сожаления. Сделай верный выбор, и я буду милостив, я закрою глаза на все его грехи, оставлю мальчишку в живых.
Катя кивнула. Пошла вперед, сначала медленно, неуверенно, а последние шаги пролетела стрелой. Опустилась рядом на колени, размазывая подсохшую кровь по его щекам ледяными пальцами:
– Не надо было тебе идти сюда. Там должна подойти Чернава, попроси ее о помощи, ладно? Боже мой, рука совсем никакая, все плохо очень, Саша. Как ты дошел сюда? Но живой. Живой, и это так здорово. – Она суетливо тараторила. Как всегда, когда волновалась и старалась это скрыть. Все пыталась стереть с его лица кровь и землю, а Саша разваливался от этой неловкой ласки. Умереть бы прямо сейчас, на ее руках. Зная, что он ей дорог.
– Я прошу тебя, умоляю. Я сделаю все, что только хочешь. Не иди с ним, останься.
И в ответ тишина. Смоль смотрела так виновато и молчала. Только с ресниц упало несколько крупных слез, на его же щеках не успевали высыхать соленые дорожки. Слезы щипали расцарапанную кожу, жгли лицо там, где только что его касались Катины пальцы. Заслужил. Он продолжал говорить теперь так же сбито и суетливо, как только что говорила она.
– Ты не можешь пойти с ним, он ведь дал только что выбор. Все равно, что он сделает со мной, Катя. Пожалуйста, беги, ты не можешь остаться здесь. Не можешь умереть рядом с этим безжалостным монстром.
А она, Господи, такая глупая Катька начала совершенно о другом. Не вняла его отчаянным мольбам, словно не видела душевные муки, в которых полоскало его душу, будто в кислотном растворе. Растянула свои проклятые прекрасные губы в напускной дрожащей улыбке, коснулась пальцами его подбородка, придерживая падающую на грудь голову.
Он так устал… Так устал.
– Ты всегда таким прекрасным был, Саша. Во всем. Я смотрела на тебя и думала, что ничего прекраснее в этом мире не видела. Мне не нужно было оставаться рядом, было достаточно просто смотреть издалека. Мне всегда хватало того, что ты был счастлив. Знаешь, когда ты обнимал других, так больно становилось, тяжело. Я убеждала себя, что прав на это не имею, а все равно чувствовала. Закрывала глаза и создавала миры, в которых ты меня, как их, целуешь, смотришь на меня по-особенному. А ты не смотрел. И это нормально. Сердцу ведь не приказывают. Я научилась наслаждаться меньшим, правда смогла. Не веришь? – Она горько засмеялась, по-птичьи наклонила голову набок, с тоской глядя на Бестужева. – А раз я смогла, то и ты научишься. Прошу тебя только, Саша, будь счастлив. И этого мне будет достаточно.
Это прощание. Он понял это сразу, как теплые губы коснулись лба, а она прижала его к своей груди. На короткий момент окутала нежностью, чтобы подняться и пойти вперед. К Щеку. Оставляя его за спиной. Обернулась лишь на мгновение, взгляд был наполнен теплом, влажные волосы рассыпаны по плечам, теперь плечи расслабленно опустились.
– Нам пора прощаться. Я иду дальше, и ты ступай. Поднимись, Саша, вставай и иди к светлому будущему, в котором для меня никогда не было места.
Она уходила. Тонкую угловатую фигурку скрывали тяжелые ветви деревьев, под ногами все тише шелестели заросли папоротника. А его внутренний голос едко шептал, насмешливо заходился ядом и гноем.
Поднимайся, Бестужев, вставай, ты ведь был для нее самым прекрасным мальчиком. Ну же, собери остатки никчемных сил, на что тебя хватит?
Он не кричал – с горла сорвался обреченный хрип, напряглись, забугрились под кожей бесполезные мускулы. Чтобы в очередном старательном спазме опрокинуть тело лицом в буйно цветущую лесную землю.
«Мне всегда хватало того, что ты был счастлив».
«Прекрати меня мучить, Катя, прекрати, молю».
Очень страшно лежать в лесу, слыша дыхание природы и понимая, что Катю он больше не услышит. Не увидит искрящихся глаз и глупой привычки закусывать щеку во время смущения. Не увидит кончика курносого носа, обгоревшего на летнем солнце. Катя всегда сгорала.
Встал на четвереньки, раскачиваясь из стороны в сторону.
Шаг, еще, ощущая иглы хвойных под пальцами.
«Ползешь? Ползи».
Упал. Бесполезный трус.
Саша был почти уверен, что тело предало его в наказание за все совершенное. Неужели он не мог просто подняться? Неужели для этого нужно слишком много сил?
Рукав давно пропитало липкой кровью, пятно расползлось по боку, заляпало грудь и живот, ремень должен был остановить кровотечение… А Саша должен был спасти Катю.