С этими словами Фред бросил трубку.
Все еще ничего не понимая, я наскоро умылся, оделся и спустился на улицу к газетному киоску, попросив свежий выпуск «Лос-Анджелес Сан». Затем зашел в кафе, заказал завтрак и погрузился в чтение.
На первой полосе я обнаружил заголовок «По следу ковбоя-убийцы». За ним следовало сообщение, что неизвестный маньяк, забивающий молодых девушек кнутом насмерть, уже несколько лет безнаказанно орудует на Западном побережье, а полиция и ФБР даже не захотели обратить внимание на эту информацию. Продолжение следовало на пятой странице.
Ковбой-убийца. Мне понравилось название, сразу запоминалось. Журналист или редактор, который его придумал, не зря получал свою заплату.
Я перелистнул к продолжению статьи. Там была изложена примерно вся та информация, которую я уже знал, включая убийство Деборы Пратт два года назад, шум, поднятый ее отцом, а также недавнее преступление в округе Сан-Бернардино, в котором тоже использовался кнут. В тексте явно подчеркивалось недовольство действиями полиции.
Из моего горла вырвался тяжелый вздох. Теперь скандал, который устроил Фред Дорман, казался просто пустяком по сравнению с неприятностями, ожидавшими меня со стороны Вэла Крэддока и его коллег. Я не представлял, как им объяснить, что не имею ни малейшего отношения к публикации.
Для начала я все-таки решил помириться с Фредом. Вернувшись домой, я набрал номер его редакции и попросил позвать репортера к телефону. Он все-таки ответил на мой звонок.
– Фред, я прочитал газету. Клянусь, я не сливал информацию никому из «Сан». Я веду совсем другое дело, связанное с убитой девушкой в Сан-Бернардино, а не с этим «ковбоем-убийцей».
Вкратце я рассказал ему, почему она не может быть жертвой предполагаемого маньяка и объяснил, что из этого тоже может получиться материал, который компенсирует провал его газеты перед «Сан». Черт с ним с Крэддоком, подумал я, правда уже все равно выходит наружу мощным фонтаном. Зато Фред, кажется, слегка оттаял.
– Если Лекси решила через твою голову пойти в конкурирующую газету, я здесь правда ни при чем, – настаивал я. – Она, между прочим, жаловалась, что ты не давал ей писать свои истории, а заставлял бегать за кофе и носить справки из архива.
Я услышал, как на другом конце провода Фред фыркнул.
– Девчонка только из колледжа. Еще года не проработала. Она что, сразу хотела Пулитцеровскую премию43? Как бы то ни было, она все равно уволена. Передай ей, когда увидишь.
– Постараюсь. Фред, скажи, а Нед Камински сейчас в редакции? Ты не мог бы позвать его к телефону.
– Подожди минутку. Сейчас я тебе на него переведу.
Я прождал действительно около минуты, когда в трубке раздался голос Неда.
– Привет, Дуг. Значит, вы с Фредом помирились? Утром у него был такой вид, будто он готов тебя разорвать голыми руками. Мне пришлось ему рассказать, что ты расспрашивал меня про Эзру Пратта.
– Да, мы все выяснили. Не бери в голову. Нед, почему ты мне не сказал, что у Пратта две дочери? Ведь есть еще и старшая, Моника. Или он ее скрывает?
Я намеренно употребил настоящее время, поскольку не был уверен в своих выводах.
– Да как тебе сказать. – Нэд запнулся. – Просто я совсем про нее забыл. Она нигде не мелькала, Пратт не выводил ее в свет, не фотографировал для газет. Он действительно как-то однажды упомянул, что у него есть «дочери». Еще когда только разбогател. Но она была совсем не светская. Училась в частной школе, потом сразу уехала в колледж куда-то на восток, стала врачом. Скукота. К тому моменту, как начались неприятности с Деборой, о другой сестре все забыли.
– И она не появлялась в газетах, даже когда Дебору убили?
– Нет. Я же тебе говорил. Может, она решила порвать все связи с семьей. Уехала на другой конец страны, вышла замуж и теперь живет своей жизнью. Моя первая жена, например, увезла старших детей в Филадельфию, и я их уже десять лет не видел. Помню, что они существуют, только потому, что регулярно посылаю им чеки. Такое бывает.
Мы еще немного дружески поболтали, я поблагодарил Неда и повесил трубку.
Камински упомянул, что Моника стала врачом и уехала «на восток». Для него это означало Восточное побережье, но я подумал, что это могло быть место и поближе. Я вспомнил о том, что псевдо-Грейс пришла в клинику доктора Сильвермана с рекомендацией из какой-то лаборатории в Хьюстоне, а, судя по разговору с физиотерапевтом Эммой Гудман, действительно неплохо знала город.
Я снова взялся за телефон, на этот раз позвонив доктору Сильверману. К счастью, он был на месте, тогда я попросил у него уточнить название лаборатории, выдавшей рекомендацию Грейс Крупник, и имя человека, ее подписавшего. Доктор любезно продиктовал мне нужную информацию. Оказалось, в ее бумагах сообщалось, что мисс Крупник три года проработала ассистенткой рентген-лаборатории в Техасском институте радиотерапии, ручался за нее доктор Аарон Дойч.
– Вы звонили доктору Дойчу? – спросил я.
– Естественно, – сухо ответил Сильверман. – Это очень известная организация в своей области, одна из самых передовых в США в лечении рака. Доктор Дойч сообщил, что мало знаком с мисс Крупник лично, потому что она была лишь одной из десятков ассистентов, но свою работу она выполняла хорошо. Именно такая солидная рекомендация и убедила меня сразу взять ее на должность.
– Скажите, – спросил доктор после паузы. – Есть какая-то надежда, что мисс Крупник вернется к своим обязанностям?
– Боюсь, что нет, доктор Сильверман. Грейс Крупник скончалась.
– Какой ужас, – пробормотал он и повесил трубку.
Скорее всего, этот ужас относился не к потери молодой жизни, а к состоянию работы его рентгеновского кабинета.
Я посмотрел на наручный циферблат. Часовой пояс Хьюстона опережал время Лос-Анджелеса на два часа, то есть там сейчас должен был быть разгар рабочего дня. Я набрал междугороднюю справочную и попросил найти мне номер телефона Техасского института радиотерапии. Получив нужную информацию, я попытался связаться с доктором Аароном Дойчем. К моей удаче, и он оказался сегодня на месте. Я представился, сообщив свое имя и профессию. Кажется, мужчина с приятным баритоном, который немного портила легкая шепелявость, изрядно удивился.
– Интересно, чем я мог заинтересовать частного детектива из Лос-Анджелеса?
– Доктор Дойч, я задам прямой вопрос. Вы подписывали полтора года назад рекомендацию некоей Грейс Крупник? Если вы забыли, потому что прошло много времени, я напомню детали. Вы утверждали, что она работала в одной из ваших лабораторий ассистенткой рентгенолога. А когда вам перезвонил ее новый работодатель, доктор Сильверман, вы лично подтвердили эту информацию.
На том конце провода возникла пауза.
– Могу я узнать причину вашего интереса? – теперь баритон звучал более осторожно и враждебно.
– У меня есть основания полагать, что Грейс Крупник никогда у вас не работала, – сказал я. – Значит, речь идет о подлоге и предоставлении ложных сведений.
– О, господи, – выдохнул доктор Дойч, – Если по вине этой Крупник была совершена врачебная ошибка…
– Ничего такого, доктор, – успокоил я его. – Никакие неприятности со стороны мисс Крупник вам не грозят. Во всяком случае, пока. Но будет лучше, если вы скажете мне, почему вы написали эту рекомендацию.
– Скажем так, – осторожно начал Дойч. – Меня попросил один… коллега.
– Этот коллега случайно не Моника Пратт? – прямо спросил я.
– Так вы все знаете? Зачем тогда спрашивать? – возмутился Дойч.
– Вы не могли бы рассказать, что точно произошло?
– Моника, то есть мисс Пратт, обратилась ко мне с просьбой где-то в январе 59-го года. Она сказала, что у нее есть подруга, та самая мисс Крупник, знакомая еще по колледжу. Ее жизнь сложилась не очень удачно и теперь ей нужна работа. Моника сказала, что мисс Крупник очень хороший рентгенолог, но может рассчитывать только на место ассистентки, потому что по личным обстоятельствам работала лишь в маленькой неизвестной клинике, которая, к тому же, закрылась. И ей отказывают теперь в других местах по причине того, что она – женщина. Моника попросила меня написать ей рекомендацию от нашего института и поручилась за нее. Она сказала, что не может написать рекомендацию сама, потому что рекомендательное письмо женщине, подписанное другой женщиной, вызовет только еще большее отторжение в нашем шовинистическом обществе. Я ее очень хорошо понимаю. Я сам глубоко возмущен, как много прекрасных женщин-специалисток оказываются на вторых ролях, только потому, что они родились с лишней Х-хромосомой…
Я понял, что доктор Дойч сел на своего любимого конька, заодно найдя моральное оправдание, почему он написал фальшивый документ. Заодно я подумал, что Моника Пратт попросила его подделать рекомендацию псевдо-Грес не только потому, что мужская подпись лучше смотрится в шовинистическом обществе. Просто она не могла сама ответить на звонок доктора Сильвермана.
– У мисс Пратт или ее подруги какие-то неприятности? – обеспокоенно спросил Дойч, отвлекшись от темы феминизма.
– Боюсь, что так. Не знаю, что бывает за фальшивые рекомендации, но я бы вам посоветовал заранее проконсультироваться со своим юристом, доктор.
– О, господи, я же не знал. Я только хотел помочь. Я всегда полностью доверял Монике. Она была из тех редких людей, которые всегда умели различать добро от зла. Я уверен, что она пошла на подлог только потому, что что верила, что это послужит правому делу.
– Вы сказали, что Моника Пратт была вашей коллегой. Значит, она уволилась?
– Да. Примерно через месяц после того, как попросила меня об этой злосчастной рекомендации. Я бушевал, буквально на коленях умолял ее остаться. Доктор Моника Пратт была одним из ведущих специалистов нашего института по радионуклидной терапии44. Ее ждало блестящее будущее в науке. Но она была непреклонна. Сказала, что этого требуют важные семейные дела. Я понял, что Монику не переубедить. Как я говорил, если она принимала какое-то решение, которое считала правильным с точки зрения высшей справедливости, то придерживалась его до конца.