— Обычный тир, — сказал Пепел, держа руку против кобуры, — только для взрослых.
«Для взрослых сумасшедших», подумал он.
Но Пако смотрел не на здания. Он указывал прямо.
Щурясь и мысленно проклиная белесую дымку, Пепел сделал несколько шагов вперед.
По центру улицы пугалом торчал учебный манекен — не человек, а грубая подделка, на три головы выше самого слингера. Железный Дровосек из страны Оз.
Дикарский орнамент покрывал великана с головы до ног. По его жестяному телу здесь и там цвели огромные язвы, полные гноя и крови.
Стрелок подошел к механическому болвану, вытянул руку и тронул его брюхо. Весь манекен был исписан витиеватыми каракулями. «Всё фальшивка», — подумал Пепел. И кровь, и язвы — вблизи это оказались просто грубые узоры, вплетенные художником между белых ритуальных завитушек.
С лица манекена скалился по-детски намалеванный череп. В щели, заменявшей черепу рот, был зажат короткий шнурок. Настоящий, не нарисованный. Пепел ухватил его двумя пальцами, осторожно потянул…
— Эй! — сказал позади торговец.
Стрелок замер и спросил:
— Да?
— Смотри, чико, без отпечатков останешься. В Денвер не пустят, без отпечатков-то, — сказал Пако. Вид у мексиканца был самый непринужденный, но диллинджер свой он нес на изготовку.
— Меня и так не пустят, — сказал Пепел. — У меня медстраховка погорела.
Он потянул за шнурок. Скоба-челюсть подалась, и под ноги слингеру вывалился мягкий комочек. Стрелок перевернул его носком сапога.
Это была дохлая мышь-полевка.
Упершись ладонью в твердое холодное брюхо манекена, слингер отпихнул его прочь. Манекен беззвучно укатился назад, оставляя в пыли аккуратный след. Опустившись на корточки, Пепел потрогал обнажившийся рельс. Потом невольно скривился, припоминая механическую Энни. Стрелок понюхал пальцы. От них пахло бронзой.
Мексиканец переступил канавку и встал рядом с ним.
— Ты хозяйничал бы здесь осторожней, слингер. Не у себя ведь в кабаке, — сказал он.
— Целиком поменяли механику, — отозвался Пепел.
— Кто?
— Индейцы. Кавалерия не льет машины из бронзы. Никогда такого не было.
— Ты, это, может оно вообще заразное, — сказал Пако. — Видал каракули? Ты смейся, а индейские колдуны — они мастера на все эти штучки-дрючки. Не знаешь, через сколько лет догонит…
— Они хотят, чтоб мы боялись, — прервал его стрелок. — Им нужен наш страх, и больше ничего.
Слева, у гасиенды, торчал еще один болванчик, с головой, похожей на молочный бидон. Неподалеку, между двух лазурных фасадов, маячил еще и еще один.
— Вперед, — сказал Пепел, и они двинулись дальше.
— Я вот что думаю, слингер, — сказал Пако. — Вдруг обманул нас твой красный? Сказал — в храм пойду, а сам того, и кто мне теперь диск отдаст?
Стрелок притормозил и поднял руку. Он вгляделся в туман. Потом качнул головой, и они побрели дальше. Мексиканец долго и выразительно косился на слингера, но тот шагал молча, продолжая осматривать едва различимые в дымке окрестности.
— Вот тебе история, — сказал он наконец. — Не знаю, ты застал или нет, но раньше они все у нас ходили в золоте. Как у любого дикаря — чем больше золота, тем лучше.
— Чинга ту мадре, каврон.
— Извини. Не подумал, — Пепел хмыкнул. — Так вот. Лет пять назад по радио выступал их верховный жрец. И призвал всё племя…
— Брить голову как в цирке?
— Отречься от золота. Грязный металл, недостоин их, несет им только горе.
— И что?
— А то, что назавтра золота не осталось ни на одном ацтеке.
— И что?
— Чтобы врать, нужно иметь свой ум, — терпеливо растолковал Пепел. — У дикарей его нет, у них как старший сказал — так и будет. Ацтек не умеет выдумать то, чего не было. Не может сочинять. Хвастаться, преувеличивать — это пожалуйста. А сочинять — нет. Ясно теперь?
Мексиканец задумался, но лишь на секунду.
— Чико, — сказал он, — так любой нормальный бизнес устроен. Ты скажешь, мой Чолито много за себя думает?
Пепел качнул головой.
— Если ацтек попробует соврать, он начнет говорить то, что было, только раздует всё до небес. Их оружие не обман. Их оружие — это страх.
Пако криво ухмыльнулся и сплюнул.
— А мне так больше отрава запомнилась. — сказал он.
— Ты не оставил ему выбора, — ответил стрелок.
— Что?..
— Ты сказал, что будешь стрелять. Он думал, ты нападешь. И напал первым.
— Да я ж, мадре, — замялся Пако. — Я ж, как его… в переносном смысле!
— Запомни раз и навсегда: у ацтеков — такого — нет.
«Нужно было разделиться», — подумал слингер. Без мексиканца он наверняка смог бы поладить с ацтеками — но при участии Пако любой разговор мог обернуться пленом или чем похуже.
Впереди обозначился силуэт: темно-рыжая пирамидальная громадина высилась в молочном тумане. «Плохо дело», — подумал стрелок. Индейцы были способны черт знает на что, когда дело касалось их племенных тайн. Могло статься, что они с Пако вообще первыми из белых видят этот… Храм Уничтожения.
«Нет», — подумал слингер. Им всё-таки следовало держаться вместе.
Постройка располагалась в самом конце главной улицы этого странного городка на кронштейнах, там, где по версии кинофильма наверняка стояла бы колокольня или часовая ратуша. Сам по себе храм, приземистый бункер на вершине ступенчатой пирамиды, снизу казался совсем крошечным. Но пирамида была высотой в пару колоколен — Пепел ни разу не видел такой высокой постройки, не считая небоскребов Лонг-Айленда и Манхэттена. От подножья храма во все стороны извивались потеки свежей ржавчины, словно пирамида целиком была сделана из железа. Когда они с Пако подошли ближе, то выяснилось, что так оно и есть.
По бокам и фронтону пирамиды каскадом сбегали потоки воды.
— А я думал, река шумит, — сказал мексиканец.
Стрелок поправил шляпу, успевшую съехать ему на затылок.
— Как видно, не река, — сказал он. — И не водопад.
Торговец внимательно оглядел центральную лестницу. Ступеней в ней насчитывалось не меньше двух сотен.
— Слышь, чико. Ты всерьез думаешь туда переть?
— Есть другие идеи?
— Смыться по-тихому. Вернуться с подкреплением, как стемнеет.
Пепел фыркнул, пошарил за пазухой и вынул сигару.
— Это твоя шайка, что ли, подкрепление? Чолито и… и…
Он выжидательно смотрел на торговца, но тот молчал, и зажигалку тоже поднести не спешил.
— Чолито и Сержиньо, слингер, — наконец отозвался мексиканец, — вдвоем твоих клопов раскидают что котяток. И мерзость эту по кубикам разберут.
«В чем-то он прав», — подумал стрелок. Пирамида и впрямь была сложена из железных кубов — таких, которые делает на автомобильной свалке паровой пресс; грани которые всегда хранят очертания автомобильных дверей, капотных украшений, решеток и фар.
Пепел еще раз проверил спички, надеясь, что среди них найдется хоть одна сухая.
— На каждого красного, что ты видишь, Пако, — сказал он, — есть дюжина тех, что ты не видишь.
— Испугал, мадре. Гаечным ключом и голой жопой. Шайка тех…
— Механиков? Это были не ацтеки, — отозвался слингер.
— А кто?
Спичка нашлась. Стрелок прикурил, затянулся и облизал с губ табачную горечь.
— «Помощники коренных жителей», — ответил он и хмуро сплюнул себе под ноги.
Закрепив оружие и сапоги за спиной и высоко подкатив штанины, они по очереди перешагнули дренажную канаву и ступили в бурлящий поток. Течение было сильным, а вода холодной, но Пепел, не обращая на нее внимания, принялся молча карабкаться вверх и вперед, потом вперед и вверх, потом опять вверх и вперед, и снова, и снова. Он чертыхнулся лишь единожды, обнаружив, что сигара погасла, а последняя сухая спичка уже истрачена.
Пако же ругался без умолку — он клял индейцев, построивших этот вонючий богомерзкий храм, и американцев, допускавших у себя в стране дьявол знает что, — но особенно торговцу досаждал встречный поток, мешавший и без того непростому их восхождению. Именно водяной стихии доставалась основная часть витиеватых мексиканских проклятий.
— На мелких ступенях еще ничего, — сказал Пепел. — На крупных вообще по пояс.
Сколько раздавленных машин и механизмов было упаковано в эти блоки, отполированные водой и временем до блеска? И какой путь они проделали от свалок до макета «Роузуотер»? Сколько человеческого труда ушло? Пепел опять нахмурился, вспомнив ораву дикарей-механиков.
Теперь об этом говорили мало, но тогда, в семидесятые, в Белом доме случился тихий скандал. Во время торжественной встречи Президента с верховными старейшинами Триединства Племен много кто заметил в группе ацтеков коленопреклоненные фигуры в строгих бронзовых ошейниках. В тот исторический момент газеты особо шуметь не стали. «Вашингтон пост» даже заикнулась о «традиционных для южного племени нарядах, в которых немалую роль играют шейные украшения». Но американской публике эти украшения не давали покоя. А короткий поиск истины принес самые неутешительные плоды.
Прежде, чем ацтеков можно было признать коренной народностью, им полагалось официально принять своим новым законом Конституцию США, переведенную на два их родных языка — юкатек и науатль. Автора переводов так и не нашли — к тому времени этот защитник малых наций успел сесть в яхту какого-то наркобарона и бесследно сгинуть в колумбийских джунглях. Возможно, из симпатии к ацтекам, а может, из желания насолить собратьям-чиновникам, он позаботился, чтобы в новом обличье Конституция сохранила все ацтекские племенные традиции — включая даже такие смелые вещи, как рабство и жертвоприношения. Хуже того, оба документа уже прошли всю цепочку инстанций, были выбиты на перфоленте и подшиты в архив.
Адвокаты и журналисты кинулись уличать ацтеков в нарушении всевозможных прав и свобод — и запутали вопрос еще больше. Громкие дела открывались и лопались одно за другим: то хозяйка двух рабынь оказалась их же матерью, то у богатого раба нашлись свои рабы, то мелкий жулик сам продался в рабство, а теперь умолял судей не выдавать его «серьезным людям».