— Привести немедля! — распорядился Калота. Крестьяне побежали исполнять приказ, а боярин опять не доволен.
— Вы что еле ноги передвигаете, лодыри проклятые?! — кричит,— вам бы только на боку лежать, да песни распевать, а как до дела дойдет...
Не успел Калота договорить — послышался громкий конский топот, прискакал Стелуд.
— Был я у пещеры, твоя милость, — сказал он. — Дерево и впрямь срублено, а мальчишки нигде не видать. Поискал я в лесу — ни следа. Только возле дерева подобрал вот эту штуковину...
— Ну-ка, Гузка, погляди, что это такое, — приказал Калота.
— Похоже, чешуя... — ответил старейшина, разглядывая находку со всех сторон. — Ну да, рыбья чешуя, только рыбина, должно, преогромная.
— Какая еще чешуя! — вмешался Кутура. — Больше на щит похоже... А ну, дай-ка мне, Бранко, твой меч, испробуем...
Пока Бранко соображал, чего от него хотят, Кутура выхватил у него меч из ножен, размахнулся и хватъ по этой самой штуке, которую стражник в лесу нашел. Только оказалась она такой твердой, что меч отскочил.
— Вот это да! Вот это щит! — воскликнул Кутура.
А Гузка свое — никакой, мол, это не щит!
— Дед Панакуди идет! — закричали в толпе. — Дайте дорогу! Дорогу деду Панакуди!
Расступался народ, и к боярину подошел Панакуди. Старичок с виду чахлый и такой сухонький, будто его нарочно сушили. На нем. — длинная, до пят, холщевая рубаха с лыковой опояской. Панакуди не поклонился боярину, только головой кивнул. Калота нахмурился.
— Давно, старик, живешь на свете? — спросил он, а сам так и впился в старика своими глазками.
— Ась? — Панакуди прикинулся, будто не слышит, и к уху ладонь приставил.
— На свете, говорю, сколько лет живешь?
— Да кто их считал... Годков сто шестьдесят, должно, будет...
— Тогда растолкуй нам, что это такое. Боярин мигнул Бранко, и тот подал старику загадочную находку, которую Гузка принял за рыбью чешую, а Кутура — за щит.
Повертел ее Панакуди в руках, оглядел со всех сторон, ногтем поскреб и вернул стражнику.
— Змеева чешуя это, вот что! — сказал он. — У меня дома такая же есть.
У Калоты глаза на лоб полезли.
— Змеева?
— Она самая... Дед деда моего отца...
— Где же он, змей этот? — прервал его боярин.
— В пещере... Спит там с незапамятных времен. Наши деды-прадеды ходили на него войной, только одолеть никак не могли, пока не сыскалась умная голова — кто-то взял да и посадил у входа в пещеру дерево, то самое, священное. От его листьев дух идет — бог его знает какой, только усыпительный. Вот змей и заснул и с тех пор спит то ли двести лет, то ли триста...
— А что будет, ежели срубить священное дерево? — спросил Козел.
Старика даже оторопь взяла.
— Нипочем его рубить нельзя! — воскликнул он. — Еще чего не хватало.
— Да срублено оно уже, срублено! — закричал Двухбородый. — Двое дурней взяли и повалили его!
— Ну, тогда беда! Беда неминучая! Я-то отжил свое, а вот вам теперь всем горе горевать!
— Ох, хлебнем мы лиха, люди добрые! — запричитал своим скрипучим голосом Козел.
Толпа загудела, будто потревоженный пчелиный рой.
У старейшин душа в пятки ушла, стоят, переминаются. А Калота схватился за меч.
— Молчать, остолопы! — крикнул он. — Какой еще змей? Ты сам-то видал его?
— Видать — не видал, — ответил Панакуди, — а слыхать — слыхивал...
— Вот то-то, что не видал, чучело ты гороховое! А стариковских побасенок мы и сами каких только не слыхали...
Тут на дороге кто-то завопил истошным голосом:
— Боярин! Боярин Калота-а!
Обернулись люди — со стороны реки со всех ног человек бежит. В островерхой шапке, высокий да кряжистый, с палкой в руке. Подбежал к Калоте, вытер пот с лица, перевел дух и говорит:
— Из купцов я, твоя милость! Зерном торгую. Были у меня верблюд и осел. Везли поклажу. Вдруг, откуда ни возьмись, засвистело, завыло. Оглянулся я — ни верблюда моего, ни осла... Один недоуздок в руке остался. Вот, глядите!.. Весь товар пропал, скотина пропала...
— Может, это ураган был? — спросил Гузка.
— Ураган, не иначе, — поддакнул Калота. — Сильный ураган, он может...
Не успел Калота объяснить, что может и чего не может ураган, как на дороге еще один человек показался. Бежит — только пыль столбом. За спиной бурка развевается, в руке у него длинный пастуший посох.
— А ты кто такой? — спрашивает боярин подбежавшего.
— Пастух я, твоя милость, Гаки меня звать. С вестью я к тебе: в пещере змей объявился!
Глава втораяСУМАТОХА В ДЕРЕВНЕ ПЕТУХИ
Все заметили, как побледнел боярин Калота, как задрожала на рукояти меча его рука, когда он в третий раз услышал про змея.
— Ты с-сам в-видел? — спросил он, заикаясь.
— Собственными глазами! Сглотнул пять или десять овец разом — толком не знаю, не успел сосчитать, — а потом в пещеру уполз. Хвост у него здоровенный, так и сверкает, так и переливается... Все это я собственными глазами видел... И еще слыхал, как он ревет.
— Может, это ураган был? — поддел Панакуди боярина, а тот стоит, будто остолбенел, и не знает, что ему теперь делать.
Будь боярин помозговитее, созвал бы он военный совет, поднял бы на ноги войско и сразил змея. Но поскольку Калота был умом не богат, то приказал он стражникам запереть крепостные ворота на все засовы, подъемный мост поднять, приготовить котлы с кипящей смолой да стрел побольше.
А сам, конечно, за ворота заторопился, в крепость, и старейшины с ним.
Кое-кто из крестьян, как увидел, что боярин уходит, за ним ринулся. В толпе поднялся ропот.
— Сто-ой, боярин! — закричал пастух Гаки. — Ты, стало быть, засядешь в крепости, а нам куда деваться прикажешь?
— Мы эту крепость строили, нам в ней и укрываться! — расхрабрился один дровосек, вскинул топор на плечо и мотнул головой товарищам. — А ну, за мной!
Человек десять бросились за ним, толпа дрогнула, вот-вот в боярскую крепость нахлынет. Но тут Гаки образумил народ.
— Стойте! — кричит. — Мы-то схоронимся, а стада наши? Что станется с нашими волами и овцами? Бросим их на съедение змею?
Крестьяне зашумели: кто говорит одно, кто другое — ничего разобрать нельзя. Тогда Панакуди взобрался на ограду.
— Люди! — крикнул он. — Не то беда, что умом вы небогаты. А то беда, что и последнего умишка лишились. Ну, набьетесь вы в боярскую крепость. А жить вы там сможете, я вас спрашиваю? Поглядите, сколько вас! Соберитесь вместе и одолейте змея либо сами умрите! Уж коли помирать, так не от голода за крепостными стенами, а в бою! Под открытым небом! Эх вы, трусы! Дайте мне лук и стрелы!
Панакуди давно умолк, а односельчане все стояли понурившись — совестно друг дружке в глаза поглядеть. А боярин вместе с советниками своими взобрался на сторожевую башню и ждет, что дальше будет.
Первым опомнился Гаки. Расправил он плечи и загремел:
— Правду говорит дед Панакуди! Я поведу отряд в бой! Барабанщики, бейте сбор!
На сторожевой башне снова ударили в барабан, да так, что Калота и его советники уши позатыкали.
На боярской конюшне заржали кони — видно, почуяли битву. Крестьяне бросились за оружием, женщины распустили волосы и заголосили, как велит обычай, а ребятишки забрались на крыши и запели боевой марш деревни Петухи.
Ветер свищет, речка плещет.
Ветер свищет, речка плещет.
То не ветер, то не ветер —
свищут камни, топорища!
То не речка, то не речка —
то мечи на солнце блещут!
Враг уж смазывает пятки —
удирает без оглядки!
Кукурузные початки
тучей вслед ему летят.
Помни битву, супостат!
Тра-та-та-та, тра-та-та-там!
Тра-та-та-та, тра-та-та-там!
Кое-кто из ребят насыпал в пустые тыквы гальку и потряхивал ими в такт песне. Выходило и громко, и задорно, и воинственно — одним словом, здорово.
До того здорово, что даже боярин Калота, который со сторожевой башни наблюдал, что дальше будет, не выдержал — выхватил свой меч и давай колотить по щиту. В угоду боярину и военачальники из боярской свиты, и старейшины тоже начали отбивать такт — кто посохом, кто мечом. Тем временем к крепостным воротам стекалось все больше народу. Люди вооружились кто чем мог — топорами, палицами, булавами, пращами. Когда все собрались, барабан смолк, и опять вперед вышел пастух Гаки.
— Люди! — сказал он. — Нечего зря время терять. Я, пастух Гаки, берусь сразить змея. Все, кто почитает себя храбрецом, ко мне! Ну, готовы? — И взмахнул своим пастушьим посохом.
— Готовы, готовы! — раздалось в ответ. Но вдруг по толпе пробежал ропот.
— Ежели кто готов, тому скатертью дорожка! А мы, дровосеки, за пастушьим посохом не пойдем! — закричал Колун, главный дровосек деревни Петухи. — Неужто не сыщется среди нас военачальник получше, чем Гаки? Да он не знает даже, с какого конца за меч взяться!
При этих словах толпа загудела, послышались смешки. Гаки растолкал обступивших его людей и — к Колуну.
— А велика ль цена твоему мечу? — сказал он обидчику. — Что ж, выходи, ты — с мечом, я — с дубиной. Посмотрим, чей верх будет!
Вроде спокойно так сказал, глотку, как Колун, не надсаживал, а у самого лицо побагровело, сразу видно, что обида нанесена смертельная и смоет ее только кровь.
— Выходи, чего ждешь?
— Думаешь, напугал?
Колун выхватил меч, размахнулся, да как заорет: «У-ух!» Это у дровосеков клич был такой.
Дубина и меч скрестились, кому-то одному — либо Колуну, либо Гаки — не миновать бы смерти или тяжкой раны, если бы громкий окрик не прекратил поединка.
— Стойте, полоумные! — закричал главный охотник Зверобой.
Этот Зверобой нельзя сказать, чтобы так уж силен был или грозен с виду, зато голосище — что твоя труба.
— О чем спор-то? — продолжал Зверобой, когда Гаки с Колуном опустили оружие. — Что дровосек, что пастух — одна вам цена. Война не ваше ремесло, это дело охотников. В ход пойдут стрелы, а вы их сроду в руках не держали. Против змея людей поведет охотник!