Пальцы побледневшей секретарши быстро забарабанили по клавиатуре машинки. Развернувшись, Зина вышла из кабинета, больше не произнеся ни слова. И не оглядываясь...
Когда Виктор вернулся домой, Зина сидела на кровати в сплошной темноте. Он задержался, но она не помнила, сколько часов просидела так, уставившись в одну точку, без мыслей в голове.
От Виктора пахло спиртным. Он смутился, когда Зина щелкнула выключателем лампы.
— Ты обещал быть раньше...
— Прости, — Виктор занервничал. — У коллеги был день рождения, он накрыл стол. Пришлось посидеть.
— Ты пьян? — равнодушно спросила она.
— Нет, конечно. Немного вина. Ты же знаешь, я много не пью.
Зина, вздохнув и ничего не ответив, потушила лампу, и комната снова погрузилась в темноту. И тут Виктор не выдержал — он включил люстру, бросился к Зине, обнял ее, прижал к себе, пытаясь поймать ее руки в свои.
— Зиночка, что случилось? Зинуля... Что с тобой? Ради всего святого, не молчи!
— Меня уволили из института, — все так же бесцветно ответила она.
— Как уволили? За что? Боже мой... — Барг как-то по-бабьи всплеснул руками. — Что же теперь делать?
— Я не знаю, — Зина раздраженно пожала плечами. — Пойду проситься обратно в морг.
Виктор подскочил, заметался, забегал по комнате, эмоционально поднимая руки вверх и нервно жестикулируя.
— Что же делать? Надо бороться! Нельзя сдаваться, нельзя это так оставлять!
— Да не мельтеши ты! — Зина с трудом скрывала раздражение. — Это даже хорошо. Я сама написала заявление. С кем мне бороться? С собой?
— Что ты сделала? — От неожиданности Виктор резко остановился.
— Я больше не могу там. Мне скучно, — почти простонала Зина.
— Ты шутишь? — У него округлились глаза.
— Нет. Мне правда скучно.
— А всякими гадостями и глупостями заниматься не скучно? — вспылил Барг.
— Это — нет, — на полном серьезе ответила Зина.
— Ты... ты очень странная. Иногда я даже не знаю, как с тобой говорить... — с трудом произнес Виктор. Зина молчала. Он отвернулся к окну.
И тут она рассмеялась. Для нее смешным вдруг стало абсолютно все — и нелепость ситуации, и взгляд Виктора, и то, что она не может понять любимого... Да и он ее, похоже, не очень хорошо понимает... Зина все смеялась и смеялась! А Виктор, развернувшись, молча смотрел на нее. Затем, не говоря ни слова, вышел из комнаты...
В Валиховском переулке, как всегда, было пустынно и тихо, и Зина шла очень медленно, с удовольствием смотря на красоту здания старинной инфекционной больницы. Оно было не просто мрачным, как могло показаться на первый взгляд, оно было торжественным, и это вызывало в ее душе какое-то странное благоговение. Это здание было похоже на готическую музыку, застрявшую во тьме веков. Мрачные своды были самим временем, застывшим в камне.
Зина подумала, сколько же видели эти величественные камни! И как бы страшно стало, если бы они могли заговорить...
В это раннее утро, на следующий день после того, как ее уволили из института, Крестовская оказалась в Валиховском переулке не случайно. Она шла в морг.
Это было единственное, что она могла сделать — попытаться устроиться на прежнее место работы. Зина прекрасно понимала, что ни врачом, ни преподавателем ее больше никогда не возьмут.
А с этим местом, с моргом, была связана огромная часть ее жизни, очень важная. Изредка, тайком, даже не признаваясь себе, Зина скучала по той работе, по той таинственной и напряженной атмосфере места, которого боятся все люди на свете. Ей было приятно чувствовать себя таким исключением — не бояться того, что наводило ужас на всех.
Она шла очень медленно, вспоминая свое прошлое — так, словно от этого зависела ее жизнь.
Совсем рядом находилась квартира на улице Пастера, где когда-то жил Виктор Барг. Зина, вздохнув, вспомнила счастливые ночи, проведенные там, и страшную тайну, которую он прятал.
Однако она не могла не отметить, что в этот раз почему-то не защемило ее сердце, как было всегда, словно временные волны, через которые она проплыла, стерли четкость этих воспоминаний... А может, изменения, которые произошли в ней, настолько затронули ее сущность, что Виктор Барг переместился из одной грани ее жизни в какую-то совершенно другую?.. А может, дело было в самом Викторе, в котором Зина все больше и больше теряла саму себя и отчаивалась от мысли, что не может этому противостоять?..
За зданием инфекционной больницы показался двор морга, огражденный низеньким забором. По ночам калитку в воротах всегда освещала тусклая электрическая лампочка. Зина вспомнила, с каким ужасом прошла через эту калитку в первый раз. И единственным человеком, который удержал тогда ее в жизни, был Борис Рафаилович Кац. Воспоминания о нем были столь болезненны, что Зина в своей повседневной жизни старалась до них не дотрагиваться — как будто этого никогда и не было.
В памяти Зины Кац вызывал не грусть, а боль, которая просто разрывала ее сердце. Ни забыть, ни простить эту боль она не сможет уже никогда. Да и кому простить? Думать об этом ей было страшно. Поэтому она и старалась не думать...
Пройдя через узкий, до боли родной дворик, она нажала кнопку звонка. Дверь открыл знакомый санитар.
— Вот это да! Неужто к нам вернулись? — Он так искренне обрадовался, что у Зины сразу потеплело на душе.
— Посмотрим, — улыбнулась она краешком губ. — Валерий Сергеевич у себя?
Кобылянский уже спешил ей навстречу, разглядев ее силуэт на крыльце через узенькое окошко ординаторской. В отличие от бывшего начальства в лице Николая Степановича, новый главный патологоанатом, Валерий Сергеевич Кобылянский, вызывал у Зины самые теплые чувства. Он был очень умным человеком, с хорошим, спокойным характером. И, главное, он был настоящим профессионалом, в отличие от предыдущего.
С Кобылянским Зина очень быстро подружилась и нашла общий язык, и даже захаживала к нему время от времени, когда ее заедала уж очень сильная ностальгия. Заходила поговорить по душам ну и выпить коньячку — с тем, кто мог понять, через что когда-то проходила она сама. А это было редкое качество, порой — абсолютно незаменимое.
— Зинуля! — обрадовался Валерий Сергеевич. — Какими судьбами?
— Да так... Есть разговор, — сразу начала она. — По делу. Ты не занят?
— Собирался делать одно вскрытие. Но очень хорошо, что ты пришла. Ну просто здорово! — Он все не мог скрыть своей радости.
— С чего ты так? — сразу насторожилась Зина, боясь, что до ее друга долетели какие-то ужасные слухи — ведь сплетничали в этом городе все. Недаром говорили, что «Одесса — большая деревня». Здесь все друг друга знали, и все знали обо всех. И, как правило, все это никогда не соответствовало действительности.
— Нет, ничего. Ну заходи, — Кобылянский ввел Крестовскую к себе в кабинет, закрыл дверь, достал из ящика стола армянский коньяк, стаканы, коробку конфет. — Как всегда? — улыбнулся.
— Очень даже не помешает! Сейчас так точно, —усмехнулась Зина.
Выпили. Ароматная жидкость наполнила тело теплом. Сладкий, приторный запах наполнил комнату благоуханием.
— Роскошь пьешь, — сказала Зина, рассматривая на свет остатки янтарной жидкости на дне стакана.
— Роскошь, — согласился Валерий Сергеевич. — Ты же знаешь, мы всегда хорошо будем жить. Клиенты в нашем заведении никогда не переведутся. Самые лучшие пациенты. Так с чем пожаловала?
— Проситься на работу к тебе, — с ходу, без всякой подготовки выпалила Зина. — Возьмешь меня обратно?
— Что случилось? Тебе же так нравилось в институте! — опешил Кобылянский. — Как, что произошло?
— Выгнали меня, — мрачно усмехнулась Зина, — за аморальное поведение.
— Подожди... Может, еще не поздно вернуть?
— Поздно. Нет сил моих там работать больше! Подло это. Очень. Понимаешь, так подло, что совсем уж — никак.
Кобылянский снова налил коньяк, выпили молча.
— Значит, сделаем так, — с грохотом поставил он стакан на стол. — Подработкой я тебя всегда обеспечу. Кое-какие деньги будут, если начнешь работать по ночам. А вот с остальным, к сожалению, могут возникнуть проблемы. Штатное расписание заполнено полностью. Черт, — мотнул он головой, — ну что ты не пришла ко мне в январе!
— Ты хочешь сказать, что мест нет? — удивилась Зина.
— К сожалению. Все забили в январе. По велению сверху, — Кобылянский выразительно закатил глаза. — Но через время все может измениться. Текучесть нашу ты знаешь. Тем более, что набрали идиотов, алкашей, которые ни в зуб ногой. Мне очень хочется, чтобы ты тут работала. Начнешь так, неофициально. А к лету что-нибудь обязательно придумаем!
— Ну спасибо и на этом, — вздохнула Зина, которой очень не хотелось жить за счет Барга.
— Начать можешь прямо сейчас, — лукаво улыбнулся Кобылянский.
— Ты о чем? — удивилась Зина.
— Да вскрытие это, будь оно неладно! — вздохнул Валерий Сергеевич. — Привезли жмурика этой ночью. Я сегодня утром как заступил, так сразу к нему. Поняла, кто привез?
— Спецраспоряжение, — сразу догадалась Зина, которая прекрасно помнила «особые» трупы, которые время от времени подсовывало НКВД.
— Верно, — кивнул Кобылянский, — и я к нему. А там такое... Деревенский дуб вчера дежурил, врач, мать его... Так этот врач, мать его, вместо отсека с гнилыми трупами засунул его в общий холодильник, представляешь? Теперь еще дезинфекцию делать, бумажки писать.
— Сочувствую, — искренне отозвалась Зина, помня, что это такое.
— Я же говорю, идиоты работают, дуболомы. А труп этот... Ну, ты увидишь.
— Я?.. — не поняла Зина.
— Хочу, чтобы ты сейчас мне ассистировала на вскрытии. Мне очень интересно твое мнение, от чего он умер. Готова?
— Еще как! — неожиданно для самой себя обрадовалась Зина. — Подожди... То есть причину смерти ты не определил?
— Мне сказали — разрыв сердца, естественная смерть.
— А что не так? — нахмурилась она.
— Во-первых, ты увидишь труп. Все ткани почернели. А во-вторых — это молодой, крепкий парень от 20 до 25 лет. Красноармеец. Рост 188 сантиметров. Красавец! Ему бы жить и жить. А тут... Какой разрыв сердца?