— Браво, — Бершадов, смеясь, дважды хлопнул в ладоши. — Браво!
— Ничего сложного, — Зина пожала плечами. — По этой же схеме готовился план спецоперации «Лугару».
— Я не ошибся в тебе, — кивнул Бершадов. — Блестящая работа. Я очень доволен.
И тут Зина опешила. Он почти никогда ее не хвалил. А что произошло сейчас? Эта похвала сделала то, что не могли бы сделать угрозы — заставила Зину растеряться.
— Да я... э... в общем... — вдруг сама не понимая что с ней происходит, не давая себе отчета, она заговорила, поневоле дико раздражаясь от мысли, что Бершадов прекрасно видит и читает по лицу ее состояние.
— Работа блестящая, но не до конца. Мои агенты потеряли след Игоря Егорова как раз в Бессарабии, — словно издеваясь, спокойно перебил ее Бершадов.
— У тебя очень плохой агент, и он занят только собой! — вспылила Зина. — Как ты вообще можешь на него рассчитывать?
— Ты о чем? — Бершадов изобразил удивление.
— Александр Кароян, которого в окрестных к Днестру селах знают под именем отца Григория, — ответила Зина. Терять ей было нечего.
— Ну это лучший агент, — спокойно возразил Бершадов. — Во всяком случае, намного лучше тебя...
— Что?.. — Ее возмущению не было предела. — Чем же? Тем, что змей на служениях демонстрирует?
— Это часть спецоперации, — похоже, Бершадова ничто не могло вывести из себя.
— В которую ты не собираешься меня посвятить? — вспыхнула Зина.
— Пока нет. Хотя ты — тоже часть этой операции. Твоя задача — искать Игоря Егорова. А вот встречу с отцом Григорием я тебе организую. Вам придется работать вместе.
— В каком смысле? — насторожилась Крестовская.
— Возможно, тебе придется выехать в Бессарабию, если этого потребуют обстоятельства.
— У меня такое чувство, — задумчиво произнесла Зина, — что ты собираешься принести меня в жертву...
— Возможно, — на лице Бершадова снова не дрогнул ни один мускул. — Если моей стране и партии это потребуется, я принесу в жертву кого угодно, в том числе не только тебя, но и себя.
— Лицемер, — опустив голову, прошептала Зина. Бершадов сделал вид, что не услышал ее.
— Спецоперация очень важна, — помолчав, снова заговорил он. — Поэтому нам придется приложить много усилий. Знания Егорова были частью этого плана.
— Ты можешь объяснить? При чем тут змеи? — воскликнула Зина.
— В свое время ты узнаешь, — пожал плечами Бершадов.
— А может, спецоперация называется «Мамба»? — Зина не смогла сдержать ехидства.
— Мамба? Нет, — Бершадов спокойно выдержал ее взгляд. — Но я запомню это слово. Оно мне нравится. Возможно, в будущем пригодится.
— Для чего?
— Ну мало ли, может, для другой спецоперации! — Он словно издевался над ней.
— А сейчас мне нельзя сказать?
— Нет. Все засекречено. Это совершенно секретная операция, она охраняется на высшем правительственном уровне. Так что, к сожалению, даже если бы хотел, я не смог бы ничего сказать тебе.
— Ну хоть цель операции можешь сказать? — не отступала Зина.
— Попробую, — Бершадов скупо улыбнулся. — Цель — заставить румын открыть огонь по советской стороне, находящейся в районе Днестра.
— В смысле? — опешила Зина.
— В прямом смысле: заставить румынские войска открыть по нам огонь, обстрелять нашу территорию, — иронически улыбнулся Бершадов.
— И для этого нужен был Игорь Егоров? — Зина не могла прийти в себя.
— И для этого был нужен Игорь Егоров, — с лица Бершадова исчезла улыбка. — И отец Григорий — Александр Кароян.
— Получается, исчезновение Егорова ставит под угрозу срыва всю операцию? — догадалась Зина.
— Совершенно верно. Поэтому найти его нужно как можно быстрее.
— Что же мне делать дальше? — Крестовская, похоже, совсем растерялась.
— Ждать моих указаний. В следующий раз мы встретимся втроем — ты, я и Кароян. Вам есть, о чем поговорить, — жестко ответил Бершадов.
Сизый туман пришел с реки. Он окутал берега непроницаемым покрывалом, и дорога к селу, и стоящий в отдалении от основной дороги амбар скрылись под густой влагой, дрожащей в воздухе. Если бы тут вдруг появился какой-нибудь прохожий, заблудившийся возле реки в этот ночной час, он бы точно не заметили деревянного строения амбара, стоящего на отшибе.
Но вокруг никаких прохожих не было — ни единой живой души. Никого — ни случайных путников, ни бродячих псов — никого. Поэтому темные густые хлопья тумана, просто висели в воздухе, никого не пугая. А под ними, тем не менее, было страшное: отчаянные человеческие голоса пробивались через закрытые двери амбара.
Он был полон людей. Внутри ярко полыхали керосиновые лампы. Света было так много, что можно было разглядеть даже трещинку на гладких деревянных досках стен, отполированных множеством рук. Люди стояли вплотную друг к другу, не в силах ни пошевелиться, ни сделать лишнего движения. Здесь были все жители поселка — от мала до велика. Женщины прижимали к себе детей, многие из них плакали. И объединяло их всех одно: лица всех, собравшихся внутри, были охвачены каким-то непередаваемым религиозным экстазом.
Они яростно выкрикивали слова молитвы, по разгоряченным лицам беспрестанно катились крупные капли пота. На небольшом возвышении был сооружен самодельный алтарь, и большой позолоченный крест отбрасывал хищный отблеск на лица молившихся поблизости от него.
Над всей этой толпой простирал руки молодой худощавый мужчина очень высокого роста в темной рясе священника, громко и отчетливо вновь и вновь повторяя слова молитвы. Его лицо выглядело так, будто он не здесь, будто не видит, не понимает того, что происходит вокруг.
Казалось, еще немного, и из его черных глаз польются огненные искры, которые испепелят все вокруг. Странным контрастом с этим бушующим морем человеческих страстей смотрелись темные, суровые лица с икон, прикрепленных на самодельном алтаре. И у многих людей, собравшихся внутри, было странное чувство, что даже эти иконы не могут сохранить присущую им бесстрастность.
— Во имя Господа... Свет... — Слова молитвы перемешивались в речи священника с его же пламенными словами, призывавшими к покаянию. И действовали на толпу как электрический ток. Наэлектризованные этой мощной силой, исходящей от одного человека, молящиеся находились на грани обморока, не понимая даже, зачем они здесь.
Было понятно, что человек в рясе владеет толпой — всеми мыслями, чувствами этих людей, он держит их в своих руках, которые простирает над ними. Власть его над толпой была безмерна. Прикажи он идти громить все дома поселка или топиться в реке, и люди последовали бы за ним мгновенно, без всяких возражений. Мощная энергетика этого человека отключила рассудок всем, собравшимся здесь.
Священник яростно выкрикивал слова молитвы. В самый яркий, патетический момент он достал с пола и положил на деревянную подставку большой черный ящик.
— Во имя Господа отступает зло! Свет победит тьму! Свет воочию, на пути к свету... отступает дьявольская тьма, могила для христианских душ... Свет... Да будет воля Господа!..
Откинув крышку ящика, он резко опустил руки вниз, а затем так же резко поднял их вверх. По толпе пробежал крик ужаса. Ужас этот был неподвластен религиозному экстазу. И понятно: в руках священника извивалась большая черная змея. Живя у реки, молящиеся сразу узнали одну из самых ядовитых гадюк, гнездившихся в камышах. Однако змея не причиняла никакого вреда священнику и даже не пыталась его укусить.
— Вот оно, чудо Господа! — его громовой голос разносился над толпой. — Господь даровал его для вас! Зло побеждено! Свет побеждает тьму! Так же воссияют к этому Господнему свету ваши души!
Люди плакали, голосили, падали на колени. Священник между тем вернул змею в ящик и захлопнул крышку. Ставший еще более ярким свет ламп осветил громогласную истерию экстаза, царившую вокруг...
Путаясь в длинных полах шерстяного пальто, человек в рясе быстро шел по сельской дороге, стараясь обходить лужи. В воздухе стояла невероятная сырость, которую принес туман. Все пальто, а еще больше полы рясы покрылись тяжелыми, склизкими каплями. Время от времени он кашлял, поднося руку ко рту. Лицо его было белым как мел, выдавая последнюю степень утомления.
Миновав главную улицу поселка, человек свернул налево и остановился у последнего дома, стоявшего совсем рядом с рекой. Постучал костяшками пальцев. Дверь тут же открылась. На пороге возникла пожилая женщина в белой косынке.
— Да вы весь промокли, отец Григорий! Ужин подать? — воскликнула она.
— Нет. Я не голоден, — ответил человек. Пройдя в теплые сени дома, он наконец снял намокшее пальто. В помещении особенно стало видно, что его бьет дрожь.
— Не щадите вы себя, — запричитала хозяйка, входя следом в жарко натопленную, ярко освещенную комнату. — Ну совсем не щадите! Хоть чайку-то попейте! Ни кровинки в лице нет.
— Ничего не надо, — бросил священник. — Нездоровится мне. Простыл, наверное, — он буквально рухнул в мягкое кресло. — Я в постель лягу да засну. А ты можешь идти. Утром мне легче станет.
Попричитав еще немного, хозяйка оставила отца Григория в одиночестве. Он тут же прошел в спальню, быстро разделся и лег в расстеленную постель. На тумбочке рядом с кроватью лежала стопка нераспечатанных писем. Он протянул было руку к ним, но тут же с досадой отдернул, нечаянно уколовшись острым углом одного из конвертов. Забыв про письма, потушил свет и натянул одеяло до глаз.
Несмотря на жарко натопленную комнату, он продолжал дрожать. Все его тело словно содрогалось в конвульсиях, его бил жестокий озноб.
И вдруг отец Григорий застыл. Из угла послышался странный шорох. Он вдруг заполнил всю комнату, разлился в воздухе. Священник с тревогой приподнялся, но подумав, что ему померещилось, снова рухнул на кровать. Однако шорох повторился с новой силой. Затем он раздался из противоположного угла. Дрожащей рукой отец Григорий включил лампу возле кровати и увидел такое, от чего волосы на его голове буквально встали дыбом.