– Я знаю.
– Может быть они скрывали отношения?
– Какой в том смысл? Они оба свободные люди. И в своих поступках не обязаны ни перед кем отчитываться.
– Разные могут быть обстоятельства, о которых мы не знаем. Наверняка у Рогова была подруга… Ну мало ли, может быть что-то еще…
– Да. Могут…
– И что?
– Не знаю…
– Запутанное дело…
– Как все пересеклось!
– Ага!
Теперь нужно было встать и уйти, стараясь не встретиться с ней глазами.
– У тебя-то как дела?
– Все по-старому, – уклончиво сказал Данила.
– По-старому – это хорошо?
Данила задумался. Говорить правду, что все не так уж хорошо – смысла нет. Она же ничем помочь не может. Жаловаться ему не к лицу. Учитывая, что они почти расстались. Утверждать лучезарное «все зашибись» – тоже неправильно!
– Иногда – да. Иногда – нет. Перемены не всегда несут благо.
И все-таки она не удержалась и подпустила шпильку:
– Какая умная мысль!
Он откликнулся мгновенно:
– Старею! Шутки становятся плоскими и банальными… Наверное, один из первых признаков старости.
– Прости!
– Чего уж там! Все норм.
Он поднялся. В ее взгляде плескалось отчаяние.
– Рассказала все, что знала. Рада бы знать больше, но – увы! Надеюсь, что хоть немного помогла тебе. Раз это тебе нужно для чего-то.
– Спасибо. Я позвоню в ближайшее время. Что и как.
– Не напрягаю. Но будет приятно.
– Какой напряг! О чем ты!
Разговор получался ужасным. Он чувствовал нестерпимую фальшь, но это, наверное, удел всех разговоров людей, которые уже не знают, что сказать друг другу… людей, что уже расстались, но еще не оборвали связи окончательно.
– У тебя-то как?
– Тоже – норм.
– Работы много?
– Хватает… сложа руки не сидим. Дела возникают разные, есть такие занудные, что хочется положить их в папочку и убрать подальше. Но Вася так сделать не позволит.
– Понял…
Через несколько минут он ушел, не зная, что там творится за дверью. Проклинают его или выкинули из головы, как только он покинул квартиру… Иногда незнание – это хорошо…
И даже полезно.
И еще… Была интуиция, что все это – затишье перед бурей.
А интуиция его редко подводила.
Глава седьмаяБабочка с обожженными крыльями
Добро тоже таит в себе опасность, оно может причинить больше разрушений, чем простенькое зло.
Москва. Некоторое время назад.
– И что тогда? Это – правда?
– Я ошибаюсь редко… думаю, что права. Эти картины очень похожи на то, что писала Мария Башкирцева.
Ольга стояла как громом пораженная. С некоторых пор она заинтересовалась теми картинами, которые давал ей копировать ее учитель Полянский. Он давал ей одну картину или две, иногда – несколько. Она сводила их в единое полотно, и получалось самостоятельное произведение. При этом она вспоминала Гоголя: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича». Хотя картины получались красивыми – романтичные пейзажи, бытовые сценки. Пару раз она задала Арсению Николаевичу вопрос: что это за художник или художники, которых она копирует, но один раз он – промолчал, в другой – сказал, что это безвестные художники, их имена история не сохранила. Тогда Ольга поняла, что этот вопрос – лучше не задавать. Правды она все равно не узнает. По каким-то причинам Арсений Николаевич не хочет давать истинный ответ. Она решила обратиться к известному искусствоведу – Софье Константиновне Валентиновой. Та работала в одной известной галерее. И вот Ольга задала ей тот самый вопрос, на который не хотел давать ответа Полянский.
– Вы знаете… кажется, я могу вам помочь…
– Да… – встрепенулась Ольга.
– У меня есть одна давняя знакомая. Я училась у нее еще в пятидесятые годы. Сейчас она уже глубокая старушка. Может быть, память ее и подведет… она как раз занималась Марией Башкирцевой. Но ее исследования в конце концов свернули…
– Я хотела бы побеседовать с ней. Это возможно?… Но очень вас прошу…
– Попробую, но ничего твердо обещать не могу.
Софья Константиновна достала телефон и записную книжку, набрала номер…
К телефону никто не подошел.
– Вот видите, может быть, ее уже и нет в живых… Кто знает…
Ольга пробыла в галерее еще минут десять. Телефон Софьи Константиновны зазвонил.
– Да… Яна Людвиговна. Добрый день. Как вы себя чувствуете? Я как раз говорила о вас с одной девушкой… Она хотела бы с вами побеседовать… О Марии Башкирцевой… Вы сможете ее принять? Когда? Прямо сейчас? Вам удобно? – Софья Константиновна смотрела на Ольгу. – Яна Людвиговна спрашивает: вам удобно сейчас прийти к ней?
– Да. Конечно! Удобно.
– Тем более это недалеко отсюда. Яна Людвиговна живет на Арбате.
– Хорошо…
После разговора Софья Константиновна продиктовала Ольге адрес, она записала его и ушла, спрятав бумажку в сумку.
Кто опишет Арбат, не парадный, а странный… Тот, где в переулках притаились тени Михаила Булгакова, Андрея Белого и всех поэтов и писателей Серебряного века.
Ольга шла, глядя на дома…
Она позвонила в домофон. Дверь ей открыла старушка – на первых порах Ольге показалось, что ей лет сто – седая, с губами, накрашенными розовой помадой… и глазами, искусно подведенными черными стрелками… У нее были ручки, напоминающие лапки птички – древней и высохшей, но голубые глаза были удивительно яркими и живыми.
– Вы… Ольга? – Голос был шелестящий, такой звук мог издавать разворачиваемый пергаментный свиток.
– Да. Вам звонила по поводу меня Софья Константиновна.
– О да… она была моей ученицей. Проходите же.
Яна Людвиговна шла вперед. В коридоре царила полутьма. Ольге показалось, что над дверью в комнату прибиты рога какого-то животного.
Комната, куда ее привела Яна Людвиговна, была вся завалена книгами… У окна стоял небольшой изящный столик. В углу на этажерке лежала скрипка.
В глаза бросились стулья с высокими спинками – каждое как трон.
– Садитесь. Могу предложить кофе. Чая нет…
Ольга села у столика и сложила руки на коленях.
Кофе был подан в крохотных чашечках на мельхиоровом подносе.
– Есть шоколадные конфеты. Как они вам? Не пренебрегаете шоколадом? Сейчас молодежь сидит на диете. То не ест, это не ест…
Яна Людвиговна открыла коробку конфет и придвинула ее Ольге.
Сама она села в мягкое кресло, в котором почти утонула.
– Ну, рассказывайте… что вас сюда привело.
– Я хотела бы побольше узнать о Марии Башкирцевой, художнице.
– Зачем?
Вопрос застал Ольгу врасплох. И в самом деле – как все это объяснить…
– Я думаю… написать о ней статью.
– Статью? – Брови Яны Людвиговны взлетели вверх.
Ольга кивнула.
– И что вы хотите знать?
– То, что не попало в популярные статьи и тексты. Мне нужно другое.
– Да-да… – Старуха взмахнула лапкой. – Молодой талант, погибший в расцвете сил… Из-за слабого здоровья, которое не позволяло всецело творить, а потом болезнь и вовсе свела в могилу. Страшно подумать, сколько их умерло – молодых и цветущих. – Возникла пауза. – Бывает так, что биография сотворена по определенным лекалам. Там не то чтобы фальшь видна. Она просто сотворена так, что в ней расставлены определенные акценты, – произнося это, Яна Людвиговна смотрела куда-то вверх. – И в этих акцентах главное – детали, расставленные в правильном порядке. – Она умолкла. – Кажется, у меня где-то припасен коньяк. У меня уже мало сил для разговоров.
В секретере была бутылочка коньяка. Хозяйка наполнила рюмку.
– Тебе не предлагаю. Коньяк – золото старых. Очень старых и много повидавших людей. Тебе еще рано наслаждаться этим напитком. Потерпи, дойдет очередь и до тебя… Не торопи времена, они непременно придут, они неизбежны, в этом есть сладость и обреченность. Рассвет всегда ярче перед распадом…
За окном плескались арбатские сумерки… дымчато-грозовые. Комната наливалась ими, и казалось, сейчас в ней возникнет электрический разряд…
– Главное всегда – акценты. Они могут угробить основную линию. Подчеркнуть ее или увести в сторону. Иногда – это сигнал нужным людям. – Старуха снова посмотрела куда-то поверх головы Ольги. – Мы знаем, что Мария Башкирцева… была… Знаем канву ее биографии. Знаем детали ее жизни из дневника. Что бросается в глаза при первом прочтении?
– Я его пока не читала, – призналась Ольга.
– Вам это еще предстоит. – Старушка умолкла, было видно, что разговор дается ей с трудом. – Ее жизнь словно срежиссирована. Причем с самых ранних лет… После ее смерти мемуары жестко правила мать… при этом убавила пару лет, чтобы все было более трогательно. И вообще, мать прошлась по мемуарам весьма избирательно. Что давали Марии эти поездки по Европе? Прежде всего – знакомства с нужными людьми. Ее талант художницы был всего лишь приправой к этим контактам и связям. И она этим пользовалась… – Яна Людвиговна снова замолчала. – А ее роман с папским племянником… – и опять пауза. – Сами подумайте: ну зачем. К чему…
Она выпила еще рюмку коньяка. Ее клонило в сон…
– Что-то я неважно себя чувствую, – сказала Яна Людвиговна. – Приходите в другой раз. Хотя я вам, кажется, все рассказала…
Ольга сидела вечером в квартире и думала, размышляла, пыталась разгадать чужую тайну.
Мария Башкирцева, та, которой восторгались Марина Цветаева, Валерий Брюсов, Велимир Хлебников… Ее картины есть в Лувре, такой чести больше никто из русских художников не удостаивался. У нее была переписка с Ги де Мопассаном. Она родилась недалеко от Полтавы, в семье местного предводителя дворянства. Когда Марии было двенадцать лет, ее мать рассталась с отцом и уехала в Европу. Вена, Баден-Баден, Женева, Ницца… Ее девичья, полудетская влюбленность – в герцога Гамильтона. Она мечтает о славе. О светских балах… Среди ее увлечений и племянник кардинала. У нее – прекрасный голос и редкий музыкальный слух. Она мечтает о карьере певицы. Но страшный диагноз – туберкулез – перечеркивает эти планы. Другая бы сдалась и опустила руки. Но не Мари, нет… Она становится художницей. Причем отдается этому занятию со всем пылом и страстью, желая состояться на поприще живописи. Для реализации этих планов она с семьей едет в Париж, в центр художественной жизни, и всерьез начинает заниматься живописью. Ее учитель – знаменитый художник Жюль Бастьен Лепаж. Она выставляется в Салоне, этой Мекке всех художников… Возможно, ее ждала б