– Тебя что-то тревожит.
– Я видела, что твои люди сделали с Райном.
– С Райном?
– Моим союзником.
У него померкло лицо.
– Хм.
– Ты… – Мне пришлось тщательно подбирать слова. – Ты сказал мне, что не станешь его калечить.
– Искалеченным он не выглядел, – просто ответил Винсент. – Я не наблюдал, какие методы применяет Джесмин, но видел, что на том испытании он сражался хорошо.
Сражался хорошо, несмотря на жестокую пытку, которую перенес.
Я промолчала, потому что не ручалась за себя. Даже то, что я уже выложила, было чересчур. Но, вопреки моим ожиданиям, Винсент казался не более чем усталым и печальным.
– Я король военного времени, ведущий свой народ через мрачную эпоху, – произнес он. – А Джесмин – генерал, который знает, как делать то, что необходимо для защиты ее королевства. Иногда эти задачи требуют неприятных действий. Не буду этого отрицать.
Он снова протянул мне руку и сказал со слабой, мягкой улыбкой:
– Но сегодня я просто отец, который двенадцать часов назад не сомневался, что видит смерть дочери. Так что прошу тебя, маленькая змейка, доставь мне такое удовольствие. Позволь мне всего пару минут побыть таким.
Я неловко замялась.
Жизнь потребовала от меня научиться быть несколькими взаимоисключающими личностями одновременно. Она вынудила меня разделить свой ум на много маленьких комнаток, в каждой из которых находилась совершенно отдельная часть меня. Теперь гнев, как дикий зверь, утихомирился настолько, чтобы я без риска заперла его в нужную клетку. Он не ушел. Он не удовлетворился. Но он был приструнен.
– Я не умею танцевать, – сказала я наконец.
– Не страшно. Сделаем вид, что я не такой плохой отец и что я учил тебя всему, чему положено.
Я смягчилась.
Ну и пошло оно все.
Я приняла протянутую руку, и Винсент повел меня танцевать. Мы держались в стороне – подальше от того сомнительного разгула в центре зала, куда неловко было бы заходить с отцом.
– Ты научил меня более полезным вещам, чем танцевать, – сказала я.
Он развернул меня в начальную позицию. Танцевать я, допустим, не умела, зато умела двигаться и уж точно знала, как следовать, когда он ведет. В результате получилось вовсе не такое уж неловкое топтание, как я опасалась.
– А ты хорошо их изучила, – ответил он. – И не только их, если судить по тому, что я видел прошлой ночью.
Гордость в его голосе зажгла у меня в груди ответный теплый огонечек. Губы невольно растянулись в улыбке.
Все произошедшее до сих пор виделось мне как в лихорадочном бреду. Я не вполне понимала, что я сделала и как я это сделала. Но я знала одно: впервые за целую жизнь я почувствовала себя сильной, по-настоящему сильной.
Винсент тихо засмеялся:
– Не прячь эту гордость. Она заслуженная.
– Я не представляла, что так могу, – призналась я.
Знал ли он? Подозревал ли, что я способна на такую силу?
– Никогда не стыдись превзойти чьи-то ожидания, – сказал он. – Даже мои.
Я не задумывалась, что такое возможно. Ожидания Винсента были формой, в которую я была отлита, – мне некуда было идти, некем становиться, кроме того, чем меня сделал он. Я смолоду поняла, что его резкие слова и тяжелая рука оправданны. Он пытался меня уберечь, и одной ошибки было бы достаточно, чтобы уничтожить мою хрупкую смертную жизнь.
Винсент никогда не извинится за то, что он сделал с Райном. Может, и не следовало извиняться. Может быть, в его ситуации он не сделал ничего плохого. Но сегодня он будет делать вид, что ничего не случилось. И может быть, сегодня мне стоит следовать за ним, как я это делала последние шестнадцать лет.
Тем не менее я не могла не прощупать почву. Чуть-чуть.
– Как ришане? – словно между делом спросила я. – Есть новости?
– А как же. Я скоро опять уеду, на несколько недель. Но давай не будем о таких темных материях. Сейчас я хочу быть здесь.
Он вел меня по паркету, и мне это вдруг напомнило, внезапно и ярко, один эпизод. Когда я была еще маленькая, он подхватил меня одной рукой и показал, каково это – летать. Совсем немного, только с балкона на землю. Один раз и больше совсем никогда.
Я рассказала ему об этом, и почему-то от улыбки, которая появилась у него на губах, у меня заныло сердце.
– Помню, – нежно сказал он. – Я тогда увидел, как ты улыбаешься, впервые с тех пор, как я привез тебя сюда.
– Такого я не помню.
– А я никогда не забывал.
Я подумала, каково было летать с Райном – даже при таких ужасных обстоятельствах это было ощущение свободы и ликования.
– Почему ты больше никогда этого не делал? Почему не брал меня полетать?
Улыбка сникла.
– Не хотел, чтобы ты решила, будто можешь летать, и начала бросаться вниз с балконов.
Что бы он ни делал, он прежде всего меня защищал. Всегда.
И словно у него возникла та же самая мысль, он сказал:
– Не бывает так, чтобы…
Его голос умолк, будто слова стали слишком трудными, чтобы вместить их в звуки. Взгляд уплыл в сторону. Даже шаги замедлились.
Я почувствовала всплеск тревоги.
– Винсент?
Взгляд сфокусировался, вернулся на меня.
– Орайя, я не могу поставить себе в заслугу все то, чем ты стала. Даже если порой и хотелось бы. Но если я помог осуществить хотя бы малую толику, это будет величайшим достижением моей жизни.
Мы оба остановились, и я была этому рада, потому что от потрясения могла споткнуться и упасть.
Он никогда так со мной не разговаривал. Ни разу. Вообще.
– В суровые времена думаешь о том, что не успел сказать. И вчера, когда я увидел, как ты упала, я понял, что, наверное, никогда тебе этого не говорил. Меня осенило, что ты, может быть, не знаешь… что ты никогда не знала, как я тебя…
Винсент, король ночерожденных, тот, для кого не было противника, которого он не мог бы разгромить, словно согнулся под тяжестью слов, пытаясь выдавить их из себя.
– Мне было важно сказать это тебе. Вот и все.
Я открыла рот, но не знала, что ответить.
Иногда вампиры называли меня домашней зверушкой Винсента, как будто я была для него способом отвлечься или сиюминутным поводом для забавы. И хотя я никогда не сомневалась, что он меня по-своему любит, все равно иногда было удивительно. Он прожил вдесятеро дольше меня. Ему было больше трехсот лет, а я была частью его жизни менее двадцати.
Волна теплоты, которую я почувствовала от его слов, быстро угасла, сменившись холодным страхом.
– Что случилось? – спросила я. – Что-то не так?
Единственная причина, по которой он начал бы так разговаривать, – это если вот-вот должно было произойти нечто страшное или уже произошло.
Но он покачал головой и снова повел меня танцевальными па.
– Ничего. Просто я стал сентиментальным стариком. И жду того дня, когда мне не придется волноваться, что я тебя переживу.
Яркая вспышка у него за плечом привлекла мой взгляд – знакомые очертания, которые я бы узнала где угодно, даже глядя с другого конца зала. Через двери, ведущие во внутренний дворик, выходил Райн. Он был в черном шелковом камзоле с темно-фиолетовым шарфом, который свисал у него по спине. Волосы он распустил беспорядочными рыже-черными волнами. Я заметила его лишь за секунду до того, как он вышел.
Я быстро переключила внимание обратно на Винсента, но, как оказалось, недостаточно быстро. Он заметил, как меня что-то отвлекло.
Когда музыка стихла и вновь стала нарастать, он улыбнулся и тихо сказал:
– Змейка, еще один танец, и я тебя отпущу.
Грудь сжалась от прилива эмоций, которые я не могла уловить. Пугающе похоже на чувство потери. Странное ощущение, что здесь, в этом танце, присутствует нечто такое, что мне не хотелось отпускать, – как будто если позволю этому моменту ускользнуть, он исчезнет навсегда.
Глупая мысль. Я не понимала, почему она возникла.
Но я вложила свою руку обратно в его ладонь. На этот раз первый шаг был мой.
– Еще один танец, – согласилась я.
Ночь была жаркой. Я вышла в патио, моя кожа лоснилась от пота, а снаружи было так влажно, что воздух почти не охлаждал. Когда наш следующий танец закончился, Винсент, сыграв роль моего отца, вернулся к роли короля ночерожденных, правителя воюющей нации. Отойдя к Джесмин, он стал серьезным и властным и что-то начал ей говорить быстрым приглушенным голосом – таким, что я благоразумно не подслушивала.
Церковь окружал парк, обширный, хотя он находился в центре внутреннего города, где земля стоила немало, – и это было вдвойне расточительно, потому что в Доме Ночи вода была еще большей ценностью. Но было ли нечто такое, чего не заслуживала наша богиня? Ничто не было важнее Ниаксии, и Ниаксии полагались самые потрясающие сады на континенте.
В общем, если не задумываться о прагматичных вопросах, сады и правда были потрясающие. Серебряные и синие цветы расстилались передо мной ковром. Он был так приторно красив, что казался чересчур помпезным. Растения были безупречно подстрижены, сформованы, выполоты и политы. Дорожки из мраморной плитки кругами обходили островки зелени непрактичными, но прекрасными узорами. Если смотреть сверху, они образовывали эмблему Дома Ночи.
Символично. Для богини жрецы создали нечто такое, что смогут оценить только она и они сами.
Мое внимание привлекло какое-то движение слева от меня. На соседней дорожке среди кустов виднелась гора серебра – в темно-красном. Я сразу узнала Анджелику. Невозможно было не узнать. На ней было ниспадающее складками платье – без рукавов, выгодно показывающее ее скульптурные мышцы, – а серебряные волосы заплетены в косу. Рядом с ней стоял Айвен. Они сблизили головы в каком-то серьезном разговоре с третьей фигурой, обращенной ко мне спиной.
Словно почувствовав мой пристальный взгляд, третий собеседник обернулся и посмотрел на меня через плечо.
Я вдруг узнала его.
Мужчина, с которым я в ту ночь разговаривала у реки. Мужчина, который отдал мне сигареты. Он был кроверожденный. Когда он стоял рядом с другими участниками от Дома Крови, это казалось настолько вопиюще очевидным, что я удивлялась, как не заметила этого раньше.