Он поднял руку, прощаясь с Анджеликой и Айвеном, и по этому жесту можно было понять, что мужчина не только кроверожденный, но еще и обладает властью – потому что Анджелика, которая ни от кого не терпит указаний, не говоря ни слова смешалась с толпой.
– У тебя опять получилось, – сказал мужчина, подходя ко мне.
Теперь, уже зная, к чему прислушиваться, я уловила акцент Дома Крови – такой слабый, словно его носитель искоренял его на протяжении десятков лет, сведя к мелодичному оттенку каждого слова.
– Ты позволила мне выиграть неплохую сумму. Но боюсь, после такой демонстрации силы, для тех немногих, кто в тебя верит, ставки на тебя не будут такими выгодными. Жаль. Когда тебя недооценивают, в этом есть множество преимуществ. – Он вяло пожал плечами. – Надо было принести тебе еще сигарет. Боюсь, у меня кончились.
Мой взгляд переместился на него и задержался на долгие секунды. Теперь, при свете, я хорошо его разглядела. Он был кроверожденным во всех смыслах. У него в глазах – с узкими в свете фонарей зрачками – виднелись характерные темно-красные и золотые полоски. Красные отметины на горле скрылись под самым краем воротника, высокого и жесткого, из бордовой ткани, в традиционном стиле Дома Крови: простом и аккуратном. Раньше я не могла понять, соломенные у него волосы или серебристые, а теперь поняла, что и то и другое: пепельные, с прядями почти чистого белого цвета.
Он криво усмехнулся:
– Довольно оскорбительно, когда на тебя вот так таращатся. Правда, подозреваю, с тобой часто проделывают именно это, я прав?
– Я просто удивляюсь, как могла не разобраться, что ты кроверожденный.
– А! Ты права. Мы так мило провели время, а я тебе и не представился как положено. – Он протянул мне руку: – Септимус, из Дома Крови.
Я не пожала ее. Наоборот, отступила на шаг назад, чтобы восстановить расстояние, сократившееся из-за того, что он наклонился ко мне. Ему это показалось забавным. Он убрал руку – непожатую – и сунул ее в карман.
– Понятно. Пустую руку ты не принимаешь. Разумно. Это отец тебя научил?
Волоски у меня на загривке встали дыбом.
Мне не нравился этот мужчина. Не нравилась его манера говорить, не нравилась тупая ухмылка на лице и особенно не нравилось, что он думает, будто играет со мной.
– Вот ты где.
Я решила не задумываться о том, почему я с таким облегчением услышала голос Райна. И о том, что Райн остановился совсем рядом со мной – так близко, что мы соприкасались плечами, но моим единственным порывом было придвинуться еще ближе.
Я посмотрела на него, и мне пришлось напомнить себе, что надо отвести от него глаза. Он выглядел блистательно. Его одежда отличалась по стилю от костюма большинства прочих ночерожденных мужчин на этом празднике – и ришан, и хиажей. Камзол, словно специально подогнанный, плотно облегал фигуру. Отвороты застегивались просто сверху донизу, а не асимметрично, как у большинства костюмов по нынешней моде ночерожденных. Пуговицы были в виде ярких серебряных лун. Темно-серебристая вышивка окаймляла воротник и манжеты, широкий фиолетовый шарф, переброшенный через плечо, лежал на груди красивыми складками.
Это было… чересчур. Очевидно, Лунный дворец решил, что Райна стоит побаловать. Однако, несмотря на все щегольство, лицо и волосы у него оставались столь же грубовато-непокорными, как всегда.
– Райн, – улыбнулся Септимус, – я как раз поздравлял твою напарницу с победой. Вы двое были великолепны.
Я не выдала удивления. Септимус обратился к нему по имени. Как к знакомому.
Воздух чуть ли не физически сгущался. На посуровевшем лице Райна постепенно вырисовывалось выражение откровенной неприязни.
– Спасибо, – сказал он тоном, который ни в малейшей степени не пытался скрыть эту неприязнь.
– У меня тут возникла любопытная мысль… – произнес Септимус, а его взгляд метался между мной и Райном. – Раз я теперь не могу делать ставки на вас обоих вместе, на кого мне ставить мои денежки в следующий раз? Кто-нибудь необразованный мог бы подумать, что тебе, Райн, не составит труда ее убить, но мне кажется, что у Несанины хороший шанс. Ой, прости! – (Еще одна из тех улыбок.) – У Орайи, правильно? У меня всегда была плохая память на имена.
У Несанины?!
Я прищурилась, руки сами переместились ближе к клинкам, которые я спрятала на бедрах. Явно поддразнивает, хоть я и не понимала, к чему это. И удар попал точно в цель, потому что Райн напрягся всем телом. Атмосфера изменилась так резко, что я почувствовала, даже не глядя на него.
– За своими псами получше следи.
Он отвернулся, положил руку мне на спину – совершенно неприкрытую спину – и буркнул:
– Идем.
– Хорошей ночи! – крикнул Септимус нам вслед.
Мы шли по дорожкам парка не оглядываясь. Райн был заметно напряжен.
– Прости, – сказал он. – Я должен был спасти тебя от него раньше.
– Ты его знаешь?
– К сожалению, да. Ходит, подлизывается к каждому участнику, чтобы посмотреть, чего от него можно получить. Удивляюсь, как тебе до сих пор не досталось.
– Кто он такой?
– Один из принцев Дома Крови. Все участники кроверожденные соревнуются на Кеджари по его приказанию.
– Зачем он здесь?
Меня давно удивляло, почему кроверожденным вообще было дело до Кеджари. Даже сама Ниаксия испытывала неприязнь к кроверожденным вампирам. Две тысячи лет назад Дом Крови был ее любимым королевством, но когда они восстали против нее, поссорившись из-за даров, которые она решила им дать, она их прокляла. И больше никогда не выказывала Дому Крови своей любви. Кроверожденный вампир выигрывал Кеджари всего один раз – больше тысячи лет назад, – и Ниаксия даже не захотела выполнить желание победительницы.
Мне показалось или Райн, прежде чем ответить, секунду колебался?
– Дом Крови больше всего на свете хочет власти. Полезны даже мелкие союзы.
Разумно. В Кеджари охотно принимали все Дома. Возможно, только в это время члены королевской семьи кроверожденных могли свободно общаться с остальными вампирскими королевствами.
– Он видит большие перспективы в том, что Дом Ночи раздирает изнутри. Стервятник поганый, – пробормотал Райн, словно говоря сам с собой.
Мы прошли еще несколько шагов в молчании, пока я размышляла над его словами.
Я почувствовала взгляд Райна – даже не оборачиваясь на него, я ощущала этот взгляд, начинавшийся у моих ног и поднимавшийся вверх с паузой на каждом участке открытой кожи.
Я остановилась и повернулась к нему. Мы стояли так близко, что мне приходилось задирать подбородок, чтобы посмотреть ему в глаза. Я это заметила впервые за несколько недель. Когда я перестала думать о нашей разнице в росте? Когда перестала она быть опасностью и стала… удивительно приятной?
– Кто такая Несанина? – спросила я.
По его лицу пронеслась тень – от удивления, а может быть, от неловкости.
– Старая приятельница, чье имя заслуживает больше уважения, чем быть использованным каким-то негодяем в жалкой попытке унизить собеседника.
Его взгляд стал жестким.
– Осторожнее с ним, – предупредил Райн. – Это опасный тип.
– Тебя тоже многие назовут опасным типом.
– Но не для тебя, – усмехнулся он.
Надеюсь, он не услышал, что при этом вытворяло мое сердце, внезапно сжавшись в груди.
Его взгляд устремился мимо меня на церковь, в стенах которой продолжалось пиршество.
– Мне тут не нравится, – сказал он. – Пойдем куда-нибудь, где повеселее?
Я знала, что соглашаться глупо.
И тем не менее ничуть не сожалела, когда без колебаний ответила:
– Да не то слово! Пойдем.
Глава тридцать третья
Ну хорошо, так и быть. Признаюсь. Я распробовала дрянное пиво. Уже не казалось так противно. Может – может! – оно мне даже понравилось.
Но такую рожу, как у Райна, когда он это пиво пил, я все же не корчила. Он точно оказывался как никогда близко к самим богам.
Он прикончил остатки большим глотком и опустил кружку. Встретившись со мной взглядом, наморщил лоб.
– Принцесса, с чего такое лицо?
– У меня? Я про твое подумала.
Его брови сдвинулись еще ближе к переносице.
– А что у меня с лицом?
Мне следовало сказать какую-то обидную остроту. Она уже вертелась у меня на языке. Но в этот момент лунный свет озарил его лицо, и я проглотила заготовленные слова.
Я поняла, что ничего не смогу сказать о его лице. Я выучила каждую черточку, каждое выражение.
И от этого стало не по себе. Не ответив, я сделала глоток.
Мы сидели на плоской крыше заброшенного дома. Райн умыкнул меня в свой любимый ужасный бар со своим любимым ужасным пивом. Даже с моим человеческим происхождением и его превосходными актерскими навыками у нас не получилось бы сидеть внутри, не привлекая слишком много ненужного внимания, пока мы в такой одежде, так что мы вышли сюда.
Мне нравилось. У нас был классный наблюдательный пункт, с которого можно было разглядывать улицы, оставаясь скрытыми от любопытных взглядов. Возможно, все наши труды оказались не напрасны, потому что люди спокойно жили здесь своей жизнью. А может, я просто научилась ее видеть. Люди повсюду оставляли мелкие отпечатки своей жизни. Цветы в оконных ящиках, брошенные во дворе игрушки, шеренга обуви на ступеньках рисовали цельный образ семьи.
Я такого раньше не замечала и уж точно не находила в этом красоты. А теперь я сберегала это все, как маленькие тайные подарки.
Райн закряхтел, откинул голову и расстегнул еще одну пуговицу на камзоле. Это была уже третья. Камзол оказался открыт до самой груди, явив длинный треугольник мускулистого тела, на который я старалась не смотреть слишком пристально.
Старалась не замечать и того, как его глаза задерживаются на моей коже, когда я поднимаю кружку. Старалась не замечать, что мне это нравится – вес его взгляда, тяжелого, как прикосновение.
– Какое наслаждение вырваться из душного места, – сказал Райн. – Насколько здесь приятнее!