х гниющей крови, словно все это проклятое здание было ею пропитано? Цветы, украшавшие каждый стол, подвяли; обои были заляпаны блеклыми мертвенно-коричневыми цветками старой крови; штукатурка потрескалась, устав выносить королевство, которое стало слишком тяжелым.
Здесь было много вампиров, намного больше, чем я привыкла видеть блуждающими по залам. Все – солдаты Винсента. Военное время, в конце концов. Когда я проходила мимо, они останавливались и таращились на меня. Я даже не замечала, подрагивают ли у них ноздри. Даже если и подрагивали – плевать.
Я ни разу не появлялась в кабинете Винсента без приглашения. Но сейчас даже не постучала, прежде чем открыть дверь.
Там была Джесмин. Скрестив руки на груди и задумчиво постукивая по красным накрашенным губам пальцами с алыми кончиками, она разглядывала приколотую к стене военную карту. Ее аметистовые глаза скользнули на меня и загорелись любопытством.
– Орайя! Как славно, что ты…
– Где он?
Требование, а не вопрос.
Ее рельефные губы сомкнулись. Единственный признак удивления.
– Встречи. Дел сейчас много, как ты…
– Где?
– Он закончит…
– Джесмин, мне надо поговорить с ним сейчас. Скажи где или сходи приведи его ко мне.
Огонек раздражения перерос в гневное пламя. Было ощущение, что она проводит в уме два расчета. Первый: «Убить ли мне Орайю сегодня?» И второй: «Она, как дочка Винсента, по иерархии выше меня, как его генерала?»
– Я не собираюсь с тобой драться, – бросила я. – Если захочешь, это добром не кончится ни для одной из нас, но я готова. Ну что?
Очевидно, она решила, что ответ на второй вопрос пока неоднозначен, и поэтому заключила, что ответ на первый: «Не сегодня».
– Я главнокомандующая короля, а не его девочка на побегушках, но исполню твой каприз, – сказала она и вышла из комнаты.
Я ждала. Кабинет Винсента обычно был дотошно аккуратен, но сегодня здесь царил беспорядок – повсюду открытые книги, бумаги и карты, все забрызганы черным и красным. У меня тряслись руки. От гнева? От горя? Или, может, от страха. Не страха перед Винсентом, но страха того, что он может мне сказать.
Дверь открылась.
Винсент вошел один. Его одежда была более небрежна, чем обычно; воротник сорочки сдвинут на сторону, рукава закатаны до локтей. На лицо падали пряди волос. Печать наследника пульсировала чуть быстрее, чем раньше, словно его медленный сердечный ритм с прошлого раза слегка убыстрился.
Он закрыл за собой дверь и встал перед ней, разглядывая меня.
Я уже научилась читать Винсента и знала, что сейчас его раздражение боролось с облегчением – словно Винсент-король и Винсент-отец вели у него в голове незримую битву.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он.
Это был Винсент-король.
– Ты смогла вернуться с испытания Полумесяца.
И это – исполненный благодарности выдох – был Винсент-отец.
Он подошел ко мне, и по его лицу промелькнула странная неуверенность. Может, увидел, как изменилось и мое лицо.
– Салине. – Мой голос был жестким и чересчур резким. – Ты уничтожил Салине.
Секундное замешательство.
– Я…
– Я все видела. Это было место проведения четвертого испытания.
Он вздрогнул и попытался поменять позу так, чтобы я не заметила. Я как будто услышала, как он вполголоса выругался: «Ниаксия, с ее извращенным чувством юмора».
И для меня невыносимо тяжелыми оказались эта мелкая заминка, это выражение лица, которое он достаточно успешно скрыл: они подтверждали то, чему я не хотела верить.
Я издала злой смешок.
– Ты не собирался мне рассказывать.
И почему бы ему не скрывать? Всего через несколько недель я так или иначе выйду из Кеджари. Я была одна. Он считал, что не общаюсь даже с другими участниками.
– Мне приходится принимать трудные решения, – сказал Винсент. – Идет война. Ришане были угрозой. Они напали на наши восточные рубежи. Мне нужен был сильный…
– Ты хотел, чтобы я верила, будто они до сих пор там и что я могу отправиться к ним.
К лучшему или к худшему, что он этого даже не отрицал?
– Тебе не было смысла узнавать правду.
– Так же как не было смысла оставить их в живых? Легче просто всех убить?
Его лицо ожесточилось.
Винсент-отец отступил. Винсент-король вышел вперед.
– Не тебе судить о решениях, которые я принимаю во благо моего народа и королевства.
– Твоего?
Мне повезло, что я была опьянена собственным гневом и обидой, иначе я бы никогда не смогла так с ним разговаривать. Даже сейчас от изумления на его лице я внутренне съежилась. Но другой части меня понравилось – как бывало, когда мой клинок попадал точно в цель.
– Кто именно составляет этот «твой» народ? – взвилась я. – Может быть, те, чей пепел лежит сейчас в том городе? Это – мой народ, Винсент. И я…
– Я сделал то, что было правильно для моего королевства.
– Салине – часть твоего королевства. Полмиллиона жителей. Одним из них могла быть я. Я могла жить в тех трущобах…
– Ты не могла быть одной из них.
Он всегда так говорил. Но неужели же он не понимает? В ту ночь много лет назад его привел ко мне случай. Сплетись нити судьбы иначе – меня бы здесь вообще не было.
– Винсент, я человек. Я – человек, – повторила я дважды, потому что ему всегда не нравилось это слышать и признавать. – Я родилась в Салине, у человеческих родителей, в семье, которая…
Самообладание Винсента редко давало слабину. Но сейчас оно буквально разлетелось на куски, выпустив на волю бурю гнева.
– Семья! Что значит это слово? Что тебя вытащили из человеческой промежности? Ты их даже не знаешь. Если бы они остались в живых, они бы тебя не вспомнили. Может, еще и порадовались бы, что тебя нет. Что бы ты была для них такое? Очередное нежеланное дитя, которое надо прокормить, чтобы не померло? Или, может быть, очередное потерянное дитя, о котором они бы скорбели, когда мир рано или поздно тебя бы сломал?
Каждое слово падало мне глубоко в грудь, бередя очередной невысказанный страх.
Он в отвращении скривил губу.
– И это все равно твоя мечта? Это – жизнь, к которой ты стремишься? А я тогда кто? Жестокий тиран, который вырвал тебя из… Откуда, из этой прекрасной жизни, полной любви? Так ты меня видишь? Захватчиком?
Я боролась с мучительным приступом вины. Даже на фоне гнева моим первым поползновением было извиниться перед ним: «Нет, прости, я не это имела в виду. Я люблю тебя и благодарна за то, что ты меня спас».
Но он прошел к двери и распахнул ее так сильно, что серебряные ручки грохнули о стену.
– Смотри! – прорычал он.
Схватив меня за руку, он протащил меня через весь зал к балкону, выходящему на пиршественный зал. В переполненном зале толпились мужчины и женщины в темно-фиолетовых мундирах армии хиажей. Длинные столы ломились от перегруженных яствами тарелок. Правда, большинство угощений так и остались нетронутыми. Воины вместо этого кормились людьми.
Только в этом зале их было с десяток. Кто-то лежал на столе, с бессильно поникшей головой, почти без сознания. Несколько человек, явно выпитых досуха, небрежно свалили к стенам. Кого-то привязали к столам веревкой. Один мужчина, который, должно быть, вырывался особенно неистово, был пригвожден к столу кинжалами, пронзающими тело.
У меня жгло в груди. Меня мутило. Я не могла дышать. Даже глотать тошнило. Сколько? Сколько времени он уже этим занимается? Мне хотелось закрыться от этого. Сделать вид, что я ничего не вижу. Это зверство было хуже всего, что я когда-либо наблюдала в замке.
Но ведь резонно?
Как прокормить одну из крупнейших армий в мире?
Как поддержать боевой дух, ведя бесконечную войну?
Как вдохновлять воинов, которые ничего не ценят выше крови?
Привилегия военного времени. Бесконечная смерть.
И может быть, открыто ничего подобного раньше не происходило. Но возможно, как и многое другое, это тлело в глубине, и я предпочитала этого не видеть.
– Смотри, Орайя!
Пальцы Винсента сжимали мне руку, оставляя синяки.
– Смотри на них. Это не люди. Это домашний скот. Ты бы никогда не позволила себе быть одной из них, потому что ты лучше их. Я сделал тебя лучше. Я дал тебе зубы и когти. Я сделал твое сердце стальным. Не жалей их. Они ниже тебя.
Я не могла оторвать взгляд от лежавших внизу людей. Их кровь текла по столам ярко-красными реками.
Он был прав. Я никогда не буду таким человеком, как они. И таким человеком, как люди, которых я спасала в трущобах, или те, кто сидел в пабе, куда я ходила с Райном.
Никогда не буду таким человеком, как Илана.
И может быть, в каком-то смысле это было благословение. Но и проклятие. Может быть, Винсент украл у меня что-то драгоценное, лишив меня человеческой натуры.
А я ему это позволила.
Не только позволила, но и настолько успешно его обманывала, что он решил, будто я оценю его заслугу, когда он покажет мне эту бездну варварства.
У меня жгло глаза. Я вырвала руку, отвернулась от картины пира и пошла обратно.
– Ты лгал мне.
– Я потакал твоим детским фантазиям, зная, что однажды ты их перерастешь.
Он думал, что я стану как он и мне будет наплевать так же, как было наплевать ему. Но он ошибался. Я подумала о Райне, который был вампиром больше двухсот лет и все равно с каждым ударом сердца скорбел по своей человеческой натуре.
Мне вдруг тоже захотелось оплакивать свою человеческую природу. Так, как я оплакивала Илану.
У двери кабинета я резко остановилась, повернулась к Винсенту и нервно выдохнула:
– Почему ты хочешь, чтобы я стала твоей кориатой?
Ответ я знала. Винсент хотел, чтобы я участвовала в Кеджари, хотел, чтобы я стала его кориатой, потому что это был единственный способ превратить меня в подходящий объект для его любви.
Мой отец любил меня, я не сомневалась. Но любил вопреки тому, что я собой представляла. Любил во мне то, что можно было слепить похожим на себя.
У Винсента заиграли желваки. И снова мельком почудилась незримая битва между королем и отцом. Он закрыл за нами дверь и оперся на нее.