— или женщина под вуалью, — острым когтем касается места на лбу стражника постарше, где у того открылся бы третий глаз, стань он змеем, и стражник хмурится, разглядывая товарища-недотепу, прикидывая, когда и куда лучше нанести удар. Потом сплевывает в крапиву и уходит, не заметив, что из плевка появляются три змейки длиной в локоть, заползают поглубже в заросли. Не чувствуя боли от ожогов, каждая из них обхватывает своим телом побольше стеблей и собирает букет для госпожи Дракайны.
Ее имя протыкает зеленый крапивный разум острым кончиком веретена, которое пока не вертится, но его час близок. Свет-книга продолжает изливать жар, от которого крапивное тело, и так уже сухое от болезни и жажды, теряет последние остатки влаги. С влагой уходят силы, мысли, чувства, осознание собственной сути, как бы та ни скукожилась до сих пор. Последним крапиву покидает Настоящее — ибо Прошлое она утратила по воле тьмы, а Будущего лишилась в тот момент, когда ее заметила Дракайна.
— Славная кудель… Такую не тратят на мешковину. Быть тебе тканью из лучших. Быть тебе бумагой. А что ты на этой бумаге напишешь — ну, поглядим, поглядим. Теперь… спи.
Во сне будет не так больно.
Был я крапивой придорожной
И рос в пыли.
Меня сорвали осторожно,
Когда нашли.
Слезами щедро поливали,
Сложили гнить.
Потом помяли, изломали,
Чесали нить —
Ту нить, что делает единой
Чреду частей,
Что держит с крепостью былинной
Гнет новостей.
И кто-то рвется, кто-то гнется,
Дряхлеет, чахнет.
Крапива жжется, не дается.
Кто тронет — ахнет!
И чей-то жребий — мешковина,
А чей-то — парус.
Вдали от бурь, с главой повинной,
Я не останусь.
Пусть истреплюсь за годы странствий —
Был холст, стал ветошь.
Пусть будет множество препятствий.
Сдаваться? Нет уж.
Был я крапивой придорожной…
Паутина и паук
Подъехал воин к камню, надеясь, что тот подскажет дорогу. Но за тысячу лет ветра и дожди, мхи и лишайники исказили письмена, превратили в череду бессмысленных черточек и закорючек. А может, то были буквы, просто воин не знал древнего языка?
Одно слово — слово ли?.. — повторялось трижды, в каждой строке.
Воин, усмехнувшись, сказал себе, что оно означает «путь», и поехал прямо.
Но, конечно, смысл был совсем иной.
Дьюла Мольнар шагал так быстро, что Кира едва за ним поспевала. Он явно торопился к змеям — нет, к загадочной второй двери, ведущей в некое место, нужное ему одному… Спеша за силуэтом, неизменно маячившим впереди, она пыталась разобраться в изменившихся обстоятельствах, как будто села за чужой станок, на котором уже начали ткать некое полотно. То, что было, не повторится. Он отправится дальше, а ее вернет домой. Она сможет… жить как все. По крайней мере, попытается. Больше никаких змеев.
А что, если…
Кира резко остановилась, чувствуя, как внутри все превратилось в лед.
Граманциаш тоже остановился и обернулся, невольно продемонстрировав безупречный профиль на фоне тускло-золотистого блеска прожилок в черном камне. Его глаза по-прежнему лучились изумрудным светом.
— Что-то случилось, госпожа Адерка? — тихо спросил он с прежней любезностью.
— Я хочу знать… — проговорила она, прижимая руки к груди и делая шаг назад. — Хочу знать, с какой стати я должна верить, что вы настоящий.
— В каком смысле? Я настоящий — живой человек из плоти и крови.
— Вы… вы можете быть… вас могли прислать… они.
И действительно, как же Кира сразу о таком не подумала? Змеи, которые на протяжении почти двух недель пытали свою пленницу всеми возможными способами, вполне могли прийти к выводу, что надежда — тоже пытка, причем очень жестокая, поскольку от нее нет спасения даже внутри тех неосязаемых стен, которые способен воздвигнуть разум. Она уже там, внутри. Она хуже любого яда.
Дьюла Мольнар тяжело вздохнул.
— Я понимаю, все очень сложно, — мягко проговорил он. — Что бы я сейчас ни сказал, вы сочтете это выдумкой, всего-навсего ролью в спектакле, который придумали ваши мучители. Даже моя магия не поможет, потому что вы за столько ночей успели многое испытать.
Кира кивнула и отступила еще на шаг.
— Вы сейчас думаете о том, что они могли подарить надежду, намереваясь ее вскоре отнять и полюбоваться душевными страданиями жертвы, прежде чем вновь заняться… привычным делом. Я прав?
— Я все это поняла чуть раньше, — честно сказала Кира. — А сейчас думаю, куда мне идти.
— Но выбор — это иллюзия, — заметил граманциаш прежним тоном, от которого что-то затрепетало внутри. — Вы можете вернуться туда, откуда мы пустились в путь, однако долго на камне не просидите. Миры, созданные для определенных целей, устойчивы только при соблюдении заранее установленных правил. Впрочем, к чему слова — вы наверняка испробовали все варианты еще в первые ночи.
Знал бы он, до чего она дошла на шестую ночь…
— Я возвращалась.
Кира прижала руку ко рту, сдерживая рвущийся из груди стон. Боль ненадолго сделалась невыносимой, и пришлось переждать, пока она схлынет. Может, рассказать всю правду? Если граманциаш подослан змеями или ими же сотворен магически, это ничего не изменит. Но если он настоящий, быть может, у него в запасе имеется нужное заклинание…
— поглотила коридор. Слишком густая , чтобы в ней затеряться. Она толкала меня вперед по коридору, пока я не попала опять в пещеру с тремя выходами. И там камни начали петь. От их песни мне стало так страшно и одиноко, что я почти побежала в змейский сад…
Дьюла Мольнар кивнул:
— Как я и говорил, у вас нет выбора. Вы можете лишь следовать за мной.
— Я вам не доверяю.
— А я и не прошу мне доверять. Доверие в нашей сегодняшней истории — все равно что третья, нелюбимая, неродная дочь из какой-нибудь старой сказки. Та самая бедняжка, которая в конце концов выйдет победительницей из всех передряг, но на ее долю выпадет немало страданий.
Кира невольно улыбнулась:
— Любите старые сказки?
— Всей душой. Там, где я учился, было много книг со сказками, — ответил граманциаш, и на этот раз в его голосе отчетливо послышалась горечь.
До сих пор таинственный спутник вызывал у Киры страх и надежду, но теперь она ощутила проблеск любопытства: книги? Учеба? В той самой Школе?..
— Вот как мы поступим, госпожа Адерка. Если ваши подозрения справедливы и происходящее всего лишь новая пытка змеев, наведенный ими изысканный морок, то примите его бесстрашно, не закрывая глаз. С вами не может случиться ничего хуже того, что уже случилось.
— Но я же могу… — Она замолчала, предчувствуя ответ.
Граманциаш приблизился. Они вновь оказались лицом к лицу, но на этот раз Кира не отвернулась, не отвела взгляда. Она вдруг поняла, что Дьюла Мольнар довольно хрупкого телосложения, если сравнивать с ее отцом до болезни, приказчиками и батраками. Черный кафтан и чародейский свет в глазах придавали ему грозный вид, но не скрывали ни тонких морщин на красивом лице, ни устало опущенных плеч.
— Умереть? — Чернокнижник сухо рассмеялся. — Вы этого боитесь или желаете?
Воспоминания о шестой ночи опять всколыхнулись, наполнив сердце дурной тяжестью. Она попыталась все закончить — сорвала в саду чью-то кость и разбила так, чтобы получился осколок острее ножа. Она… Младший слишком быстро ее нашел и будто удивился осквернению чужих останков больше, чем кровавым дырам на ее запястьях. Кире захотелось сбежать, но куда? Путь что к началу, что к концу туннеля был одинаково бессмысленным.
Можно было лишь свернуть на другую дорогу из слов.
— А вы? Вы боитесь смерти или втайне желаете ее?
Брови чернокнижника чуть приподнялись, свидетельствуя, что Дьюла Мольнар не ждал такого поворота. Он склонил голову набок, моргнул нечеловечески медленно и неприятно, словно его лицо было всего лишь маской, под которой пряталось что-то большое и страшное, а потом шагнул в сторону и взмахом руки предложил Кире идти первой. Она повиновалась — и затаила дыхание, как будто опасаясь спугнуть слова, что должны были вот-вот прозвучать.
Через пять шагов он заговорил:
— Вы, наверное, слышали россказни о том, что граманциаши получают бессмертие в обмен на душу. Это вранье. Никто из выпускников Школы не бессмертен, хотя из-за нашей магии нас очень сложно убить. К тому же она позволяет продлить не только жизнь как таковую, но и молодость, силу, остроту зрения и ума. Однако в конце концов мы стареем и умираем, как все обычные люди. И каждому из нас, конечно, в определенной степени известен страх смерти.
— Я ощущаю некую… недосказанность, — тихо заметила Кира, искоса поглядывая на чернокнижника, который держался на шаг позади. — От меня вы ждали однозначного ответа, а сами произнесли так много слов.
— Как именно прозвучал ваш вопрос? «А вы?» Мы, граманциаши, боимся смерти.
Кира ахнула и невольно рассмеялась. Миг спустя осознала, что искренне и легко смеется впервые за двенадцать дней и ночей — смеется, хотя думала, что уже забыла, каково это. В туннеле чуть посветлело.
— Вы часто так играете словами? Лично вы, господин Мольнар, а не все ваши собратья по цеху!
— Часто, — тотчас ответил он, задумчиво кивая и устремив внимательный взгляд на стену туннеля, по которой как раз пробежала знакомая Кире рябь. — А что в этом плохого? Слова — магия, доступная всем и каждому. Слова очерчивают пространство, в которое мы помещаем наши мысли, и менять его форму весьма увлекательно.
— И какова сейчас форма вашего пространства?
— Мой мир всегда закручен спиралью, — сказал граманциаш и искоса посмотрел на Киру, прежде чем вновь уставиться на стену, которая его почему-то очень заинтересовала. — Вы проницательны и явно более образованны, чем иные дочери купцов и даже некоторые царевны. Это необычно.