.
Катарина
Пророчица велела царю сорвать в заговоренном лесу золотую ветвь с дерева, которое охраняло чудище о шести крыльях. Царь сражался с ним три дня и три ночи, и, когда в конце концов ему удалось выполнить наказ мудрой женщины, золотые листочки оказались обагрены кровью.
— Дурной знак, — сказала пророчица, увидев ветвь в несмываемых пятнах. — Мертвые от запаха крови сходят с ума, и стоило бы приберечь ее до нужного момента. Но ничего не поделаешь — без этой ветки мы ни за что не вернемся в мир живых.
В первый раз она приходит к нему златоглазой орлицей с могучим клювом и крепкими когтями, и они вдвоем гонят прочь от чьих-то виноградников грозовые тучи, беременные градом, а потом с наслаждением парят в бездонной вышине, раскинув огромные усталые крылья, поглядывают друг на друга искоса, не сближаясь и не осмеливаясь спросить: ты такой же, как я?..
Во второй раз он встречает ее на земле, среди камней на берегу ручья. Она ящерка в изумрудной переливающейся чешуе, с солнечным взглядом, изгиб ее спины прекрасен, как кинжал. Он сперва прячется за валуном, потом осторожно выглядывает, подбирается ближе, тихонько переступая четырьмя лапками с острыми когтями. Она долго притворяется, что не видит, а потом проворно вскакивает и исчезает в зарослях мяты. Он ждет на берегу, мята колышется, но в этой жизни их пути больше никогда не пересекутся.
В третий раз она скользит бесшумной тенью среди деревьев, показываясь лишь на миг, проверяя его — заметит ли? Ее рыжевато-серый мех сливается с осенней листвой, и лишь глаза сияют в сумерках, как расплавленный металл. Мудрые, всезнающие глаза той, кто видел боль и смерть, кто не раз умирал, и все ради того, чтобы прожить еще одну жизнь и выучить новый язык. Но с былыми смертями уже ничего не поделаешь, грядущие еще не случились, а прямо сейчас вокруг них дышит туманом и тайнами бескрайний густой лес, следит за каждым их шагом, ждет. Шепот ветра доносит тихое повизгивание — она смеется. Он фыркает, мотает головой и бросается следом, такой же свободный и опасный, быть может, чуть менее мудрый. Когда одна рысь догоняет другую, они кубарем выкатываются на укромную поляну, и лес закрывает тысячи глаз, деликатно отстраняется, понимающе шелестит листвой.
Он высматривает ее в подземных коридорах Школы каждый раз, когда просыпается после очередной смерти с гудящей головой и беспокойным сердцем. Не смеет спросить Дракайну, такую далекую и вечно занятую; другие ученики ничего не знают или не хотят подсказывать. Старшие такие же надменные, как сама хозяйка Школы, а младшие мельтешат, как цыплята, и толку от них примерно столько же. Еще они постепенно исчезают: кто-то погружается в вечный сон, кто-то приходит в себя безумным, кто-то пропадает, словно его и не было. Вдруг она из младших… и тоже исчезнет? Нет-нет, прочь сомнения: по ней видно, что она прожила множество жизней — вероятно, больше, чем он сам. Она сильна, и это значит, что они обязательно встретятся в человеческом облике, лицом к лицу, надо лишь набраться терпения.
И вот однажды в Библиотеке он берет с полки одну из дозволенных книг — и сквозь открывшийся зазор видит те самые золотые глаза. Миг спустя по другую сторону шкафа уже простираются озадаченные тихие сумерки, и кто-то другой мог бы решить, что ему померещилось, но это вовсе не мираж. Метнувшись в сторону, к выходу из книжного тупичка, он замирает на полушаге и опускается на колени, сжимается в комок, будто хочет стать маленьким и плоским, спрятаться меж чьими-то страницами закладкой, сухим цветком, обрывком бумаги с бессмысленными каракулями. Вовсе не потому, что мгновенно утрачивает надежду догнать ученицу в лабиринте, меняющемся в зависимости от времени суток и настроения Дракайны; он провел здесь достаточно времени, чтобы не блуждать и не теряться ни при каких обстоятельствах. Он чувствует ее присутствие — она недалеко, она замедлила шаг, она ждет…
Прожитые жизни наделили его звериной наблюдательностью и цепкой памятью. Мига хватило — он хорошо разглядел бледное лицо с тонкими, изящными чертами. Эти губы безупречной формы, этот нежный нос, эти брови — птичьи крылья, и густой мед очей, вторящий бледно-золотым волосам. Словно лилия из райского сада, словно перышко маястры. Ни одна ученица не могла превзойти ее в красоте.
Он медленно встает и смотрит на свои руки, растопырив пальцы. Все десять на месте, но, отросшие после того жуткого недуга, что однажды едва не убил его, кажутся чужими, даром что отлично слушаются и ни разу не подвели. Частью светлее остальной кожи, частью темнее; несообразной длины и с ногтями неправильной формы. Словно их у кого-то отрезали и пришили к его рукам. Он запускает обе пятерни в волосы, потом проводит кончиками пальцев по лицу, чувствуя каждую проплешину, каждый шрам на лбу и щеках, кривой излом носа, оттянутый влево угол рта. Раньше его не заботили эти швы — стоило отдать должное мастерству Дракайны, очень аккуратные и крепкие, — но теперь все изменилось.
Он проводит три дня, почти не покидая своей комнаты, а потом засыпает и в новой жизни учит язык камней, неспособных перемещаться по собственной воле. Золотая жила в недрах горы напоминает ему об ученице, но в этот раз они не в силах сойтись.
Долог век камня.
— …мне! Спаси меня!
— Я вернусь! Что бы ни случилось, обязательно вернусь! Дождись меня!
— Помо…
Невиданное, небывалое
Колдунья объяснила царевне, что есть лишь один способ вызволить ее возлюбленного из лап коварного дива: самой надеть дивскую шкуру и стать ему верной женой, поселиться в подземном царстве, потакать всем прихотям злодея и даже вершить злые дела вместе с ним — что угодно, лишь бы он поверил в искренность ее чувств.
А когда поверит, следовало задать главный вопрос — в чем его слабость? — и он не солжет.
«Сумеешь ли ты?» — спросила колдунья, с сомнением разглядывая девушку.
Та расплакалась и ушла восвояси.
была разнородной; она текла ручьями и реками разных оттенков, которые переплетались друг с другом так, что не увидишь ни начала, ни конца. Чем больше Кира вглядывалась, тем сильнее поражалась богатству оттенков. Чешуя балаура, посягнувшего на Мировое древо. Сажа сожженных надежд. до рождения Солнца. Глубины Субботней Воды. Кто мог знать, что существует так много разновидностей черноты.
Это сон или смерть; смерть, похожая на сон. Ей наконец-то удалось уснуть — впервые за двенадцать ночей, — и это значит, что в теле не осталось ни капли сил. Все случившееся оказалось видением, и на самом деле ничего не было — ни Дьюлы, ни Оштобы, и змеи живее всех живых. Ее история вот-вот закончится. Только вот… с чего все началось?
— Как?.. — растерянно прошептала девушка. Воспоминания перепутались, в них чего-то не хватало. — Что случилось?!
— Открой глаза, — попросил кто-то тихим, ласковым голосом.
— Нет… — Кира затрясла головой, сглотнула слезы. В прошлом зияли головокружительные дыры, бездонные пропасти: с ней что-то случилось, но что? Как вышло, что она не спала все это время? Почему она оказалась в этом странном месте? — Я ничего не понимаю. Все перепуталось…
— Открой глаза, — повторил кто-то, и ей пришлось подчиниться, осознать свое тело и приподняться, пусть руки едва слушались.
Венец исчез — Кира не заметила, когда это случилось, — и волосы упали на лицо густой волной. Она неуклюже отвела их в сторону, но лучше не стало: вокруг по-прежнему струилась или подобие ; сотни, тысячи ручьев и рек черноты.
Напротив Киры, в некотором отдалении, виднелся плоский силуэт темнейшего оттенка, на мрачном фоне выглядевший дырой в форме человека. Дьюла сидел, скрестив ноги, устало сгорбившись. Она никак не могла взять в толк, почему узнала его и не сомневается, что это существо — тот самый спутник, с которым они… с которым они…
— Что случилось? — опять спросила Кира, глядя в бездонный провал на месте его лица. — Куда ты меня привел и почему я ничего не помню? Где Оштоба? И змеи, они…
Сказав это, она поняла, что неправа: чем ровнее билось сердце и чем сильнее успокаивалось дыхание, тем больше разрозненных фрагментов памяти занимали положенные — или казавшиеся таковыми — места. Вечер в ее комнате, лицо Мурджилэ в окне и плывущая неведомо куда рыба… Туннели, по которым она столько раз куда-то ходила, пещера с тянущимися навстречу друг другу каменными выростами и еще одна — с костяным садом и золотым домом, сияющим во . Механическая плясунья на каминной полке. Она огляделась по сторонам, разыскивая взглядом Оштобу, а потом вспомнила, как едва не рассыпалась на буквы, и всхлипнула. Вокруг по-прежнему струилась .
«Скоро все закончится… но не прямо сейчас».
— Ты говорил, что скоро все закончится, — сказала она, преодолевая растерянность и проблески внезапной, необъяснимой злости. — Ты обещал вернуть меня домой.
— Ты вернешься туда, где все началось, и все скоро закончится, — тихо повторил черный силуэт — чернокнижник, и его тон полоснул ножом по сердцу.
— Ты соврал?
— Нет. — Он устало покачал головой. — Мне запрещено врать. Я думал, ты это уже заметила. Если правильно задать вопрос — какой угодно, — я на него отвечу, даже если это будет мне совершенно невыгодно.
— Я… — Кира сглотнула.
«Скоро все закончится».
— Я скоро… умру?
— Возможно. Не знаю.
— Я потеряла слишком много сил… — проговорила она упавшим голосом, наконец-то полностью осознавая то, что уже подозревала в глубине души; то, что Дьюла понимал с самого начала. — Тринадцать дней и ночей без сна — это слишком долго. И теперь уже не важно, смогу ли я наконец-то уснуть или нет. Это меня не спасет, я все равно… умру.
— Возможно, — опять сказал чернокнижник. — Не исключено, что ты выживешь, но такие испытания не проходят даром. Как прежде уже не будет. Прости, мне очень жаль, что все так вышло.
Кира вдохнула, и внешняя