тором роде я. Это на мне отражается, ты верно поняла — я меняюсь. Потому что мир есть Книга, и каждый человек в нем буква или слово — но вместе с тем еще одна книга. Он и есть та самая Книга. Да, наверное… трудно понять.
— Вовсе нет! — возразила Кира. — Это все объясняет!
«Quod est inférius…» — сказал кто-то.
Темный силуэт перед нею кивнул.
— У каждого граманциаша есть выбор. Можно жить скромно и тихо, тогда места хватит очень надолго — на сотни, если не тысячи лет. Сиди на одном месте, ни с кем не воюй, ни в кого не влюбляйся… на твоих страницах будут сплошные многоточия. И лишь когда их окажется негде ставить, ты вернешься в Школу — точнее, в ее библиотеку, — чтобы остаться там до конца времен. На дальней полке, покрываясь пылью.
— Но то, что сделал ты…
Черный силуэт пожал плечами. Воображение Киры дорисовало кривую улыбку на незримом лице.
— Сколько времени прошло?
— Четыре тысячи, — сказал он, — восемьсот пятьдесят девять дней.
Теперь, сердце мое, я расскажу тебе сказку…
О любви безмерной
Корчма стояла сразу за воротами, привалившись к городской стене — будто спьяну или от глубокой усталости. Крыша выглядела так, словно ноздреватый влажный снег, скопившийся за несколько часов ненастья, был для нее непосильным грузом и она готова была вот-вот провалиться. Время от времени, когда поднимался ветер, что-то издавало протяжный стон, и казалось, что дом просит о помощи, которая вполне может заключаться и в том, чтобы его добили, покончив с мучительным существованием. Для этого не понадобится много усилий — корчма рухнет и от тычка пальцем в нужную точку на северо-западной, самой слабой стене.
Людей, что пережидали непогоду внутри, за мутными, как глаза слепца, окнами, среди чадящих плошек, под низким и загаженным копотью потолком, это не волновало. Их было немного — наступил безжалостно поздний час, когда за липкими, колченогими столиками или у не менее грязной стойки оставались лишь те, кому некуда идти. Какой-то здоровяк с огромными кулаками — судя по одежде, охотник — тянул выдохшееся пиво, глядя в пустоту единственным глазом и хмуря брови. Два странствующих торговца, едва успевших войти в ворота, прежде чем те закрылись до утра, вполголоса расспрашивали усталого корчмаря, где бы им остановиться задешево, намекая, что согласны на его собственный чердак или сарай, а он, шмыгая простуженным красным носом, упрямо твердил, что таких мест в городе нет; лихой блеск в глазах чужаков ему не нравился. Еще один посетитель, юноша, сидел в дальнем углу, среди теней, словно пытаясь в них завернуться. У него было худое и бледное, незапоминающееся лицо под растрепанной копной темных волос. Одной рукой юноша в задумчивости подпирал голову, а другой вертел кусок черствого хлеба, больше напоминающего покрытый лишайником камень. Его пальцы и отчасти ладони были перемазаны сажей — а может, чернилами.
Неплотно прикрытая дверь корчмы поскрипывала от сквозняка, которым снаружи то и дело заметало ворохами мокрый снег, отчего у входа расползлась большая грязная лужа, скрывая плиту на полу — такую же перекошенную, как все строение. Скрип сменился громким визгом петель, за которым последовали приглушенный удар сапогом о торчащий край плиты и вереница замысловатых ругательств.
— Ну и дыра! — с нескрываемым раздражением рявкнул один из троих вошедших. — Эй, корчмарь! Тебе не кажется, что тем, кто отважится сюда заглянуть, ты должен доплачивать?
Хозяин заведения чихнул, вытер нос рукавом и уже набрал воздуха в грудь для должной отповеди нахалу, как вдруг обратил внимание на плащи с оторочкой из волчьего меха и короткие мечи в ножнах, одинаковые у всех гостей.
— Не серчайте… — промямлил он, опустив глаза. — Ко мне приходят те, кому в других местах не рады… но это явно не про тех, кто служит славному князю Янку… Чего изволите, судари? Пива? Вина?
— Вот еще, будем мы твоим пойлом травиться, — усмехнувшись, сказал другой дружинник, в котором по седым усам, выправке и скреплявшей плащ дорогой фибуле можно было без труда опознать старшего и главного. Был он сотником и за свое легендарное упрямство получил прозвище Каменный Лоб, хотя на самом деле носил имя Мирча. — У нас дело есть. Вот как раз про тех, кому в других местах не рады. Нам донесли, что неподалеку видели одного такого — Мольнаром кличут, вроде как чародей-граманциаш. К тебе не заглядывал?
Корчмарь вздрогнул и шмыгнул носом.
— Не знаю такого, — сказал он тем же тихим, покорным тоном. — Не видал.
И покосился на юношу в углу.
— Вот оно что, — проговорил Каменный Лоб, приподняв бровь. — Ну ладно, как скажешь…
Он дернул подбородком, безмолвно что-то приказывая своим спутникам, и те двинулись в сторону граманциаша, который как будто ничего не замечал, продолжая рассеянно играть с куском хлеба. Корчмарь что-то пискнул и с нечеловеческим проворством ретировался в заднюю комнату, а торговцы, с которыми он до того спорил, подхватили свои плетеные корзины с товаром и шмыгнули наружу, больше не страшась непогоды. Охотник, сидевший достаточно близко к двери, чтобы все видеть и слышать, проводил взглядом дружинников князя Янку, а после уставился на молодого колдуна. Его взгляд выражал удивление и какое-то другое, более темное и замысловатое чувство.
Два дружинника нависли над сидящим юношей, взявшись за мечи, которые пока что оставались в ножнах. Каменный Лоб неторопливо подошел и сел напротив. Граманциаш моргнул и сосредоточил на нем взгляд.
— Чего надо?
Голос был хриплый — не то сорванный, не то больной.
— Его светлость князь Янку просит, чтобы ты явился к нему на разговор, — сказал сотник с нарочитым спокойствием, всем своим видом прибавляя: «Лучше не возражай». — Причем как можно скорее. Он, можно сказать, тебя заждался и обыскался.
Юноша опять моргнул и потер рукой лицо, все такое же блеклое; черты как будто ускользали из памяти быстрее, чем их успевали увидеть. Его тяжелый вздох перешел в тихое покашливание, а после — усталый смех.
— Да-да, я знаю… ваши люди искали меня повсюду. У Кривого моста, в Дробете, во владениях князя Минчунского… Ты хоть знаешь, Мирча, почему твоему господину так сильно понадобился именно я?
Каменный Лоб пожал плечами, а потом нахмурился. Разве он успел представиться этому молодому колдуну? Вроде бы нет… Стараясь вести себя так, словно он по-прежнему не видит в юноше никакой угрозы, сотник подвинул к себе кувшин, стоявший на краю стола, понюхал содержимое и поморщился.
— Это не мое дело, граманциаш.
— Но тебе же интересно, Мирча… — Колдун и не думал вставать. — Ты не из тех дуболомов, которые не задумываются о приказах. Особенно если эти приказы не отменяют и поиски какого-то бродяги с дурной репутацией затягиваются на целых восемь месяцев… И ты явно знаешь, что я не просто деревенский знахарь или приколич. Ну? Есть идеи? Может, в княжеском замке поселилось какое-нибудь чудище?
— Насколько я знаю, нет, — ответил Каменный Лоб по-прежнему спокойным голосом, но слегка потемнел лицом.
— Правда? Выходит, ты уверен…
Происходило что-то странное: чем больше граманциаш тянул время, тем сильнее менялись его черты, становясь все более отчетливыми. Теперь сотник видел перед собой пусть и бродягу с нечесаной копной темных волос, но явно умного и сообразительного, а потому заслуживающего внимания и даже некоторого уважения; заметив такого среди новичков, он бы его выделил как многообещающего бойца.
— …что его светлость никоим образом не нарушает закон, обращаясь к ученику и слуге Дракайны, когда в этом нет острой необходимости? Или нарушает? Вдруг кое-какое чудище в замке все-таки живет?
Двое младших растерянно переглянулись и крепче сжали рукояти мечей.
— Может, хватит болтать? — начал выходить из себя Каменный Лоб, которому происходящее нравилось все меньше. — Его светлость зовет тебя, и ты пойдешь с нами.
— Не сейчас, Мирча, — просто ответил граманциаш и взмахнул рукой, как будто перелистывая невидимую страницу парящей в воздухе книги. — Чуть позже.
— Что-о?!.. — рявкнул сотник и краем глаза заметил какое-то движение в как будто опустевшем зале корчмы. Вспомнив, что за столиком ближе к входу сидит еще один посетитель, который не ушел вместе со странствующими торговцами — или все-таки ушел?.. — он повернул голову, намереваясь сорвать на нем зло. Подчиненные посмотрели в ту же сторону чуть раньше и вытаращили глаза, а их лица побелели и вытянулись от внезапного ужаса.
Охотника не было.
Столика не было.
Половины корчмы не было.
Был заболоченный лес, где над черной водой тянулись к ночному небу покосившиеся древние ели, обросшие мхом и лишайником. Отчетливо запахло гнилью. Среди еловых стволов вился бледный туман, то и дело приобретая противоестественные формы: вот тянутся чьи-то руки с чрезмерно длинными пальцами, или струятся на неощутимом ветру пряди седых волос. Всколыхнувшись, туман раздвинулся, будто занавес над подмостками, и открыл пригорок, на котором сидел длинномордый и необычайно крупный белый волк. Один его глаз сиял золотисто-зеленой звездой, а другой был молочно-белым, слепым.
— Ну здравствуй, Юстин, — проговорил граманциаш, вставая. — Давно не виделись.
Волк в ответ задрал морду и завыл — протяжно, громко, с переходом в жутковатый звук, напоминающий свист, от которого у дружинников неприятно заныло в голове, перед глазами заплясали яркие пятна. Двое младших, забыв обо всем, зажали уши руками. Каменный Лоб, мучительно морщась, встал из-за стола и повернулся к волку, сам не зная, что будет делать, и понимая, что ничего не делать нельзя.
На граманциаша звук как будто не подействовал. Он пригрозил сотнику пальцем, не глядя в его сторону, — так учитель велит ученикам сидеть смирно, озабоченный чем-то более серьезным и опасным, чем детские шалости, — а потом шагнул в сторону пригорка и продолжил странный разговор:
— Я был в той деревне, где ты навестил… Кем тебе приходилась та несчастная женщина? Теткой? Когда мне рассказали про появившегося накануне кровопролития одноглазого охотника, описали его в подробностях, я сразу понял, о ком речь. Отыскать тебя в Книге оказалось совсем не трудно.