Кира сглотнула.
— И где же эта… вторая дверь?
Он как будто уже ответил на этот вопрос, но нужное слово провалилось в дыру.
— У змеев. Там, куда ты попадаешь каждую ночь.
Как же все случилось в первый раз?
На ней было другое платье — красное, непривычного фасона, очень узкое в талии. Тяжелый подол путался в ногах, заставляя спотыкаться на каждом шагу. Кира брела по туннелю, чьи стены подрагивали, и гадала, что ждет впереди; золотистый свет понемногу делался ярче, но лишь настолько, чтобы плотный мрак перестал давить со всех сторон. Иногда сзади налетал теплый ветер с таким звуком, словно кто-то тяжело вздыхает. Дыхание незримого существа колыхало волосы Киры и пахло землей.
Потом Кира достигла места, которое позже стала называть Перекрестком, — просторной пещеры с высоким, как в храме, потолком. Пол усеивали каменные шипы в два-три человеческих роста, неохватно толстые и покрытые каплями густой влаги. Им навстречу с потолка тянулись другие шипы, словно отражения в немыслимом зеркале, но шипы не соприкасались — острые кончики разделяло пространство, чью протяженность Кира не могла определить даже на глазок. Все в Подземье выглядело странным — плотным и зыбким одновременно; все сбивало с толку и кружило голову.
С высоты — откуда-то издалека — раздался писк потревоженных летучих мышей, и огромный невидимка опять вздохнул, как в туннеле. На этот раз его вздох прозвучал очень громко и породил эхо, от которого Кира невольно пригнулась и обхватила себя за плечи, дрожа.
Она понятия не имела, сколько времени понадобилось, чтобы обойти всю пещеру, каким-то чудом не заблудившись в лесу каменных шипов; намного позже осознала, что в Подземье не испытывает усталости. Только безмерный, неуемный страх. Усталость накатывала после возвращения домой и с каждым разом становилась все сильнее.
Выходов было три, они были расположены примерно на одинаковом расстоянии друг от друга. Правый через полсотни шагов привел ее к обвалу из камней, которые выглядели, в отличие от стен, мертвыми. Прикасаться к ним было неприятно, все равно что к падали — хоть они в действительности ничем не пахли, ощущение мертвечины нахлынуло с такой силой, что ее едва не стошнило. Под самым потолком нашлась узенькая щель, из которой тянуло ледяным холодом. На четвертую ночь Кира попыталась пролезть через нее, но застряла и была вынуждена беспомощно ждать, пока не придут змеи. Явившись долгое время спустя, они вытаскивали ее так небрежно и грубо, что повредили бедро об острый камень — кровь хлынула рекой. Все трое по очереди окунули в нее ладони, измазали друг другу лица, урча от удовольствия, и ушли, бросив Киру умирать.
Туннель, уводящий вперед, оказался затянут паутиной. Плотные, крепкие нити гудели от прикосновений, как струны. На третью ночь она попыталась рассечь их острым мертвым камнем из правого туннеля. Она забыла, что, если потревожить паутину, рано или поздно объявится паук…
Но все это было потом. В первую ночь Кира выбрала левый туннель, довольно длинный и извилистый; в конце концов он завершился двустворчатыми дверями, которые распахнулись сами собой и разбудили гулкое, беспокойное эхо под сводами еще одной пещеры.
В ней было светлее, однако это лишь подчеркивало воистину колоссальные размеры: утыканный каменными наростами потолок простирался так высоко, что Кира с трудом его разглядела, запрокинув голову и прищурив глаза. А внизу раскинулся… сад?
Да, там были деревья. Или статуи в виде деревьев. Высокие, с черными стволами и раскидистыми ветвями без листьев. В ветвях запутался молочно-белый мерцающий туман, местами довольно густой. В неровном туманном свете Кира заметила, что кое-где на деревьях висят привязанные веревочками странные предметы неопределенных — и разнообразных — форм, то совсем маленькие и короткие, то длинные и толстые, то неописуемо кривые, неправильные.
Она подошла ближе, протянула руку к одному из них.
Желтовато-белому.
Совсем как кость…
…точнее, половина человечьей нижней челюсти.
В ту же секунду что-то коснулось ее затылка — что-то холодное, как сама зима. Как смерть. Кира и испугаться не успела. Ее сознание угасло, будто пламя свечи, которую безжалостно задули; она провалилась в небытие. А потом так же внезапно вынырнула из него и первое, что поняла: она лежит на огромной белоснежной кровати, стоящей на поляне посреди черных деревьев, под сводами… все той же пещеры? Не совсем. За ближайшими деревьями угадывались тончайшие линии в местах соединения высоких зеркал, расположенных таким замысловатым образом, что пространство, огороженное и умноженное ими, выглядит частью бесконечного леса или сада. Неподалеку от кровати стоял низенький деревянный позолоченный столик с кривыми ножками, изукрашенными резьбой, а на столике — хрустальный графин, два пустых кубка, блюдо с неведомыми шипастыми орехами, темно-красными фруктами и фиолетовыми ягодами. Возле столика расположились два столь же низких мягких кресла со спинками, которые целиком закрывали и как будто пытались обнять сидящих; обивка была меховая, черная с проседью, напоминающая роскошную шкуру какого-то зверя. А чуть поодаль виднелся настоящий камин, в котором потрескивал огонь — без стены это особенно ошеломляло, — и на каминной полке высились большие, замысловатые часы, явно механические, похожие на дворец. На балконе замерла игрушечная танцовщица, словно в ожидании полуночи, до которой оставалось пять минут. Кровать, столик, камин и кресла стояли не на земле, а на чем-то вроде черно-золотого ковра, который плавно струился, когда Кира смотрела куда-то еще, и застывал непостижимо сложным узором, стоило ей обратить на него внимание. Это была комната, самая настоящая комната — спальня с зеркальными стенами, растущими из пола деревьями, с черно-золотым потолком, где среди каменных шипов с писком метались летучие мыши.
Слева за деревьями что-то затрепетало, и Кира, резко повернувшись, увидела в зеркале — или не в зеркале?.. — зыбкое отражение высокого юноши с узким бледным лицом и вьющимися темными волосами, в свободном черном одеянии. Он стоял и смотрел на нее сверху вниз, и на его губах блуждала странная, тихая улыбка.
Кира невольно перевела взгляд на себя и с ужасом осознала, что лежит в этой огромной кровати нагая, прикрытая лишь тонкой белой простыней. В смятении она опять посмотрела на чужака, который стоял на прежнем месте. Он поднял руку — как будто вымазанную сажей или копотью от запястья до кончиков длиннейших черных когтей — и приложил палец к губам.
— Ш-ш-ш-ш…
Отражение исчезло; из-за дальнего края кровати показалась треугольная черная голова огромного аспида, который заструился по белой ткани всем своим мощным чешуйчатым телом, сияя тремя рубиновыми очами. Онемевшая Кира попыталась отползти, уткнулась спиной в изголовье кровати и застыла. Простыню сдернули одним бескомпромиссным рывком. Змей коснулся ее ступни раздвоенным жалом — нежным, как крыло бабочки, и поразительно холодным.
А потом пополз дальше…
Граманциаш стоял и смотрел на Киру своими изумрудными глазами, как будто ждал ответа на незаданный вопрос — как будто она могла ему отказать и в гордом одиночестве отправиться навстречу змеям с их кровавыми утехами.
Как будто у нее был выбор…
— Ладно, — пробормотала Кира, с трудом унимая разбушевавшиеся чувства. Надежда боролась в ней с тысячью разнообразных подозрений. Как этот человек ее нашел? Почему не пробрался к змеям иначе, раз уж ему понадобилась их… комната? Что у него за дела в месте за второй, неведомой дверью? — Что ж, пойдем…те, господин Мольнар. Чем дольше здесь просидим, тем дольше продлится ночь. Я знаю, я проверяла.
Она знала: что бы ни случилось, на часах всегда будет пять минут до полуночи.
Теперь, сердце мое, я расскажу тебе сказку…
Змеиный источник
Когда первая капля дождя падает Дафине на щеку, царевна вздрагивает и приходит в себя. Сперва она видит площадь родной Сандавы. Здесь собрались, похоже, все жители. Они молчат, и лишь по слабому колыханию шапок, платков и непокрытых макушек можно понять, что время не остановилось. Потом Дафина смотрит в небо: тучи напоминают паутину под потолком царской сокровищницы. Как жестоко судьба над ними подшутила — что стоило трехмесячной засухе закончиться вчера?..
Впрочем, дождь ненадолго, и он бы ничего не изменил.
Чувствуя, как поворачивается в груди кинжал из стекла, царевна наконец смотрит налево — там стоит бан Влайку и что-то говорит, но она не слышит ни единого слова. «Будет эта девочка неуязвима для всякой лжи», — сказали семнадцать лет назад урситоареле, и слова их должны были остаться тайной, но повитуха, так уж вышло, не спала и все услышала.
Иногда Дафине кажется, что разговорчивость наны Динки добавила в полотно ее жизни нити, которые урситоареле, эти бессмертные служанки древнего царя Искандара, не выпрядали. Или наоборот, выдернула какую-то важную нить раньше срока. Не зря же люди говорят, что с иеле шутки плохи. Нана Динка поплатилась за разглашенный секрет; она всегда говорила, что была к этому готова и ни о чем не жалеет, — и все-таки вдруг сказанные слова что-то изменили самым роковым образом в судьбе той, кого она хотела защитить?..
Дафине стыдно за такие мысли, но она не знает, как иначе объяснить случившееся.
В правой руке царевны зажат лоскут, с которым она не расстается со вчерашнего полудня. Все изменилось так стремительно, что иногда ей трудно поверить в реальность происходящего — этого пасмурного дня, забитой народом площади, капель долгожданного дождя, что текут по щекам, словно слезы, которые она старательно прятала все это время, — ведь все это могло быть мороком, наведенным Балауром-из-колодца.
Вчера утром она была готова умереть.
Нет, неправда.
К такому нельзя подготовиться. Она мысленно твердила самой себе, снова и снова, что спасает ценой своей жизни родителей, младшего брата и сестру, всю Сандаву, а может, и окрестные царства с княжествами. Она повторяла эти слова, а потом — тексты из священных книг, и отрывки сказок, которые когда-то рассказывала нана, и даже какие-то запомнившиеся фрагменты разговоров с родными, боярами, слугами, случайными горожанами… Мешала сладкую ложь с бессмыслицей, лишь бы не думать о том, что балаурам нельзя верить.