— Но если я сумею их выполнить…
— Станешь могущественным. Возможно, могущественнее меня. Таково второе условие.
— А третье?
— О третьем… — Она приближается, как уже очень давно не приближалась, и он чувствует копошение змей под плотной вуалью. — О третьем ты узнаешь, когда уже поздно будет что-то менять…
Меняя формы, меняя лица,
Легко влюбиться
В свою же тень.
И вместе с тенью в танце кружиться,
Соединиться,
Как ночь и день.
Сегодня звери, а завтра — птицы.
Долой границы!
Нам нет преград.
А если с тенью что-то случится,
То ты, конечно,
Не виноват.
Вертятся спицы, шуршат страницы,
И тьма глумится:
«Пляши, не стой!
Те формы, лица — их вереницы,
Кто к ним стремится —
Навеки мой».
Древо и дракон
Кира открывает глаза и понимает, что оказалась в совершенно ином месте, — или, быть может, всегда была именно здесь, но магия Дракайны заставила ее видеть поле белых цветов и души тех, кто навсегда покинул мир живых. Но ведь и Кира его покинула… Может, на самом деле она тоже превратилась в тень, летающую над полем, и все прочее — лишь мираж?
Она касается шеи: от ожерелья осталась шелковая нить.
Вокруг простирается , но это особого рода — она совсем не про отсутствие света. Чернота зрачков убийцы, который ждет свою жертву в переулке; непроглядность отчаяния матери, чей ребенок сгорает от лихорадки; безжалостность озера, излившегося на бесценный манускрипт из опрокинутой чернильницы; роковой бег времени, отпущенного человеку, — времени, которое неизменно заканчивается. Кира поднимает руку и осознает, что можно ощутить; она бархатная, плотная, рельефная, как лучшая из тканей, и можно скроить, сшить из нее что угодно, если ты на это способен.
: пространство без правил, где возможно все.
Моргнув несколько раз, Кира замечает тонкие светлые линии и сосредоточивается на них. Линий становится все больше, и постепенно вокруг вырисовываются детали, придающие этому месту очертания, пусть и весьма странные. Это комната неправильной формы, с бесчисленным множеством углов, с потолком, чья высота постоянно меняется. Вздымаются ввысь полки с книгами, образуя лабиринт, но в самом сердце лабиринта стоит то, чему нет места в библиотеке: большой ткацкий станок, на котором уже натянута основа, но к челноку не привязана вторая нить — уток. Неподалеку — большой стол, на котором громоздятся стопки бумаги, мотки ниток, ворох обработанных кож, несколько ножей и ножниц, шило и какие-то другие инструменты и принадлежности — их невозможно разглядеть с того места, где стоит Кира, опасаясь шевельнуться.
За ткацким станком сидит женщина — всего-то мгновение назад ее там не было, но стоит ли удивляться? Та, с кем Кира повстречалась в поле белых цветов, поднимает руки и опускает на лицо темную плотную вуаль, скрывая копошение неведомых тварей под кожей.
За столом переплетчика…
Кира, рванувшись вперед, еле успевает опомниться и застывает в нескольких шагах от него.
— Ты меня обманул.
Дьюла Мольнар, граманциаш, поднимает голову. Он выглядит мертвым; выглядит как тот, кому нечего терять, потому что цель всей его жизни оказалась обманкой. И он больше не черная дыра, очертаниями напоминающая человека; у него вновь есть лицо, и теперь Кира понимает, что оно в точности такое же, как у Дракайны. Не одно лицо, а бесконечная вереница сменяющих друг друга лиц, смотреть на которую так больно и неприятно, что каким-то образом… каким же образом?.. одно из них рано или поздно подменяет прочие, словно красивая маска. Так бывало, но этот момент пока что не наступил. Она прищуривается, велит себе не отводить взгляда — как бы больно ни было, смотреть на этого негодяя.
— Я не сказал тебе ни слова неправды, — тихо говорит он.
— Ты… ты все подстроил! Ты сам отправил меня к змеям с помощью своих чар! Тот гобелен на стене, он был заколдован тобой! И… все, что случилось со мной, случилось из-за тебя? Все эти девушки погибли из-за тебя? Мои родители…
Она умолкает, чтобы не разрыдаться.
— К гибели твоих родителей, — так же тихо, но твердо говорит Дьюла, — я не имею ни малейшего касательства. То, что произошло с ними, произошло бы в любом случае, даже если бы я так и не узнал твое имя и дорогу в твой дом.
Он встает, делает шаг навстречу и замирает.
— А все остальное… ты не спросила. Я не ответил.
— Для чего ты все это устроил? — Он молчит, и Кира продолжает, сперва продвигаясь наугад, но чувствуя себя на выбранном пути все увереннее. — Ты… устал ждать… ты хотел быстрее вернуться сюда, но в твоей… Книге оставалось слишком много свободного места. Тебе нужен был… подвиг? Нет-нет… — Она хмурит брови. — Ты нуждался в чудовище! В таком могучем и страшном чудовище, что для победы над ним потребовалось бы много, очень много чернил. Ты вспомнил про змеев. И задуманное удалось… с тринадцатой попытки. Теперь ты здесь… — Она поворачивается, смотрит на Дракайну и чувствует, как что-то меняется внутри. Вместо плача рождается смех. — Теперь ты с ней… со своей драгоценной Катариной…
Кира начинает смеяться. С ней такого не случалось ни разу в жизни — о да, были времена, когда она заливисто хохотала над какой-нибудь шуткой подмастерья, улыбалась отцу, хихикала в ответ на деликатные остроты матери. Но этот смех кажется чуждым, кажется заемным; какой-то мощной силой, которая вливается в нее, как в кувшин, и становится все более пугающей с каждым мигом. Когда Кире уже кажется, что она вот-вот растворится в этом смехе полностью, забудет свое имя и прошлое, он покидает ее столь же внезапно, как и пришел.
— Зачем все это? — спрашивает она охрипшим голосом, ни к кому конкретно не обращаясь, и обнимает себя за плечи, внезапно озябнув. — Зачем все это…
Дьюла делает еще шаг вперед, будто ему хочется обнять ее и согреть, а потом резко останавливается. Вереница личин пропадает; как уже бывало не раз, вместо лица возникает клубящаяся неопределенности. Кира сама не понимает, почему это ее беспокоит, ведь он обманщик, он мерзавец, он обрек ее на то, чему даже нет названия.
Она его ненавидит.
— Ах, как интересно все сложилось, — говорит Дракайна мягким, бархатным голосом. — Я бы хотела увидеть, как ты нарушишь все три зарока, Дьюла… пока еще Дьюла Мольнар, пока еще граманциаш, пока еще человек, а не связка жил, подготовленных для шитья… Похоже, нет смысла ждать: она ни о чем тебя не попросит, ты вызываешь у нее слишком сильное омерзение. Видимо, твоя шкура все-таки не пойдет на переплет, и ты станешь обычной Книгой в моем собрании. Испорченной книгой с наполовину черными страницами, но что уж теперь говорить. В тебе осталось еще толика белизны… совсем немного, на пару строк… я подожду. Все скоро закончится естественным образом, без всяких подвигов. Так уж заведено, что вечны в этом мире только чернила.
Она обращает к Кире свое сокрытое вуалью непостижимое лицо.
— Видишь ли, он всегда был самоуверенным негодником, всегда не слушал меня. До чего забавно было наблюдать за тем, как люди снова и снова попадали впросак, потому что не слушали его, а он из-за этого злился… Ты ведь уже догадалась, каким было последнее условие? Нет? Ах, печально. На самом деле все просто: я привязала то, о чем он меня попросил, к соблюдению двух зароков из трех. Но, если ничего больше не предпринять, одновременно нарушался последний зарок. Два из трех — этого ведь всегда хватало? Ты согласен, мой мальчик?
Дьюла вздрагивает, его правая рука судорожным жестом взлетает к лицу, когти впиваются в щеку там, где должна находиться скула. Он что-то шепчет так тихо, что Кира не слышит ни слова. Но вспоминает, перебирает воспоминания вместе с отголосками, обрывками, осколками чужого прошлого, которые угодили в чертоги ее разума в этом странном месте. Все начинает складываться.
— Хватит! — говорит Дракайна, и тон ее голоса делается менее вкрадчивым, более решительным. — Девочка моя, я дам тебе шанс самой выбраться отсюда в мир людей. И ты выживешь — о да, ты точно выживешь, потому что я хочу поглядеть, что будет с тобой дальше. Но… — Тут она взмахивает рукой, указывая на ткацкий станок, и поднимается со скамеечки, уступая место. — Сперва выберись. Докажи, что достойна.
«…пока еще человек, а не связка жил, подготовленных для шитья…»
Кира понимает: лучше не спрашивать и не знать о том, что с ней произойдет в противном случае. Она молча подходит к ткацкому станку, садится. Вновь вспоминает мамины наставления, вспоминает долгие часы, проведенные за работой, и получившееся полотно — сперва грубое и неумелое, но становившееся с каждым разом все лучше.
«Докажи, что достойна».
— Я достойна, — говорит Кира, поражаясь собственному спокойствию. — Я докажу.
Взяв челнок, замирает лишь на миг, а потом снимает с шеи оставшуюся от ожерелья нить — та поддается с поразительной легкостью — и заправляет ее. Пробрасывает, ловит; нить ложится так ровно, будто только и ждала момента, чтобы исполнить свое истинное предназначение. Стараясь не думать о том, насколько она короткая, Кира продолжает, и нить длится, длится… В тот момент, когда приближается ее конец, Кире приходит на ум образ Дьюлы, который стоит посреди некой комнаты, отовсюду притягивая к себе строчки, похожие на тонкие нити, и она находит простой ответ на свой невысказанный, но очень важный вопрос.
Она привязывает к концу ожерельной нити первое, что приходит на ум:
…Так уж вышло, что в поисках пропавшей невесты заблудился наш герой в чащобе…
И дальше:
…Пришли медведи домой и увидели помятые кусты, с которых кто-то обтрусил больше спелой малины, чем сумел съесть…
И еще дальше:
…Подъехал воин к камню, надеясь, что тот подскажет дорогу…