Балаурам нельзя верить, это все знают, но доведенный до отчаяния засухой, пожарами и подступающим голодом народ был готов ухватиться за соломинку, и царь уже не мог ему перечить. Поэтому вчера утром Дафина, одетая в белое, шла на холм Розы впереди большой и мрачной свиты, ступая немного неуклюже, будто ноги ее были сделаны из дерева. В голове звучали отзвуки рыданий; заглушить их никак не получалось. Ей казалось, рядом идет еще кто-то: девушка того же роста, с такой же фигурой, но в черном платье и под черным покрывалом; идет в ногу, хотя чувствуется, что ее-то страх не сковывает, — будь на то причина, пошла бы быстрее, побежала…
«Интересно, — проговорила Черная, — он сперва сломает тебе шею или вспорет живот, а потом уж надругается, или наоборот?»
Царевна опять вздрагивает и прижимает к груди кулак с зажатым лоскутом.
Усилием воли заставляет себя услышать, что же говорит народу бан Влайку.
— …доблестный этот витязь, избавив нас от мерзкой твари, помолился в дворцовой часовне, возблагодарил Фыртата за то, что тот его не оставил в бою, и продолжил путь в Святые земли за Срединным морем…
Голос бана звучит громко и властно, его наверняка слышат даже на противоположной стороне большой площади. Дафине нередко приходило в голову, что Влайку хранит под богато украшенными одеждами соломонарскую волшебную книгу. Но будь оно так, за минувшие три месяца он пустил бы в ход магию, чтобы не дать Балауру-из-колодца обрести столь ужасающую силу. Бан был обычным человеком, наделенным неимоверной властью, — и собирался стать еще могущественнее.
— …в это же самое время случилась беда. Последним всплеском своей поганой магии Балаур отравил воду, которую пили наш славный государь с супругой, и они оба слегли. Тяжкий недуг сковал их члены, замкнул уста…
«Надо же, — наигранно удивляется Черная. Она стоит за спиной, ободряющим жестом положив ладонь на левое плечо царевны. — Бан стал глуховат и подслеповат. Не слышал, как они кричали, пока не охрипли… и не видел, как бились в конвульсиях. Это все возраст. Время его не пощадило».
Бан совсем не стар — на пять лет моложе отца Дафины.
— Каждому жителю Сандавы от мала до велика известно, что в Пепельном краю по ту сторону Железных гор есть озеро, а на его дальнем берегу — статуя прекрасной безымянной зыны, чьи ноги обвивает змея. Вода этого источника исцеляет любые болезни, избавляет от любого яда! Призываю вас доказать свою любовь и преданность…
Дафина вновь перестает его слушать и слышать. Сердцем она с отцом и матерью, которые страдают от ужасных мук и будут страдать еще неизвестно сколько дней; но при этом не перестает думать про лоскут, оторванный как будто от ветхой рубахи, на котором вчера до поздней ночи не было пятен, если не считать древних желтоватых разводов.
А потом появились они: три капли крови.
Что-что-что это значит, думает Дафина, и Черная шепчет ей на ухо: «Да, что?»
Обеим известно, что витязь — он так и не назвал свое имя — вовсе не продолжил путь в Святые земли. Он отправился к тому самому Змеиному источнику, о котором повествовал бан, заранее зная, что жители Сандавы слишком мудры, чтобы сунуться в гиблые края. Сколько Дафина себя помнит, туда уходили исключительно чужеземцы, чтобы не вернуться.
Бан заканчивает речь, поворачивается к царевне и берет ее за руку. Его улыбка предназначена для толпы, которая должна поверить, что этот статный мужчина с наполовину седыми, но все еще густыми волосами, с льдистыми глазами и сломанным в давнем бою носом позаботится об осиротевших царевичах, как о собственных детях. В первую очередь о ней, о Дафине позаботится. Мысль о том, что про его отеческие интонации и гримасы никто даже не вспомнит, когда объявят о свадьбе, заставляет Черную хохотать.
Хорошо ей — никто не видит, не слышит.
Дафина просто кивает. Большего от нее и не ждут.
Перед тем как повернуться и уйти за дворцовые ворота вместе с баном и прочими придворными, принявшими участие в этом маленьком представлении, царевна бросает на толпу последний взгляд и вдруг видит в море чужих лиц одно знакомое — возможно, оно там было давно, просто Дафина, погруженная в мрачные раздумья, заметила его слишком поздно.
Они уже далеко друг от друга, и все же царевна может разглядеть, как шевелятся губы пожилой женщины, одноглазой, сморщенной и седой, но прямой как палка. Она произносит единственное слово, и Дафина читает по губам.
Ну да, разумеется. Как же она раньше об этом не подумала?
Камень.
Дафина спускается в погреб, и, хотя под каменными сводами, одновременно высокими и давящими на макушку, пахнет грибами, плесенью и чуть-чуть вином, ее внезапно одолевает пряный запах нечеловеческой крови.
Там, у колодца, Безымянный сражался с поразительной быстротой. Дафина вовсе не мнит себя знатоком военного дела, но ей случалось вместе с отцом наблюдать за состязаниями молодых витязей, которые старались предстать перед царем и царевной в лучшем виде, поэтому совсем невеждой ее тоже не назовешь. И к тому же в том, как он двигался, как взмахивал мечом, словно тот весил не больше соломинки, она ощутила нечто странное и… негармоничное. Небывалое. Словно кошачий лай, полет оленя или искренность лжеца.
«Человек не может так биться», — сказала Черная, пока Дафина просто смотрела, парализованная страхом. Прямо сейчас, на ступеньках погреба, царевна вспоминает сперва ее слова, а потом — одну за другой все старые сказки, которые когда-то рассказывала нана.
Сказки были о разном — о царствах, страдающих из-за темного колдовства или набегов жутких кэпкэунов; о тоскующих супругах, которым Всевышний не отмерил в свое время радости родительства, чтобы на старости лет вдруг одарить странным ребенком, золотоволосым, вещим, вечно с книгой в руке; о хитрых простолюдинках, что обманывали мерзких стригоев и даже демонов из Преисподней, — но почти в каждой рано или поздно появлялся грозный витязь, защитник слабых и обездоленных, способный одолеть любое чудовище.
Знала бы Дафина, что однажды увидит его воочию.
Знала бы она, что герой будет безжалостным и холодным, точно статуя…
Нет-нет, все не так. Царевна вновь сжимает лоскут с тремя пятнами крови. Он оставил ей эту тряпицу, чтобы… что? Позвать на помощь? Оповестить о своей гибели? Разрешить выйти за бана Влайку?
Она переводит дух. Подступает дрожь — в погребе очень холодно, парадное платье с богатой вышивкой застывает, как будто превращаясь в доспех. Надо побыстрее отыскать камень или убедиться, что его тут нет. Иначе она замерзнет и заболеет.
«И жених твой расстроится…» — смеется Черная.
Балаур высовывал из колодца головы, Безымянный их рубил, и в какой-то момент Дафина сбилась со счета. Семь? Тринадцать? Двадцать две? Неважно, потому что, когда покатилась последняя голова, все прочие обернулись пеплом, да и тело твари, эта мощная темно-зеленая туша, усохла до почти человеческих размеров. Кожа осталась темно-зеленой, местами чешуйчатой, и еще он был нагим. По дороге от колодца до погреба его мужское достоинство кто-то отрубил, и Дафина может разглядывать труп без тени смущения.
Впрочем, ее интересует голова.
Она тоже уменьшилась, но по форме осталась драконьей, с вытянутым рылом и зубами в три ряда, с длинным раздвоенным лиловым языком, который еще вчера трепетал перед лицом царевны, а сегодня вывалился меж челюстей, словно кусок мяса. Да он и был куском мяса — и ее враг целиком тоже был просто куском мяса. Где-то внутри этого мяса таилась драгоценность.
«Случается такое раз в семь лет, — говорила нана с таинственным лицом. — Собираются в глухой чаще двенадцать гадюк, медянок, ужей да полозов, из которых каждый сто лет не видал даже тени человеческой. Сплетаются в один большой клубок и давай друг о друга тереться, пока из пастей не пойдет пена и не покроет их тела целиком. А когда они в конце концов расплетутся, останется на месте клубка волшебный камень, и кто камень этот проглотит, тот уже не будет простым ползучим гадом…»
Дафина подходит к голове балаура, привычно размышляя о чем угодно, только не о том, что должно произойти. Как же кстати оказалось решение Влайку сберечь труп, чтобы потом скормить его псам! Она бы все равно вспомнила про камень и потом мучилась до конца своих дней, что упустила шанс проверить, сколько правды в древней сказке.
Царевна переводит дух и сует правую руку в пасть мертвого чудовища.
Покрытый плотной вышивкой рукав цепляется за зубы — три ряда! — и бережет ее кожу от порезов. Мертвечиной от головы не пахнет — скорее сладкой подгнивающей зеленью, да и то если принюхаться как следует. Дафина на всякий случай перестает дышать. Ее пальцы исследуют нёбо — твердое, твердое, мягкое… — снова и снова, делаясь все смелее… Вот маленькая выемка с ровными краями, только в выемке пусто. Разочарование проводит ледяной ладошкой по хребту, а следом на плечи ложится усталость — как будто она взвалила на себя безголовый труп балаура, чтобы вынести его из погреба и… похоронить по-человечески.
Да, понимает Дафина. Если бы от нее хоть что-то зависело, она унесла бы его в лес, чтобы закопать под высоким дубом, потому что к поверженному врагу — который уже не причинит никакого вреда — стоит отнестись милосердно.
Продолжать поиски бессмысленно: камня нет. Может, его и не было; или кто-то ее опередил — не исключено, сам бан Влайку. Не зря же он придумал эту изощренную месть тому, кого сам убить не сумел или не захотел.
Царевна вытаскивает руку из пасти, прячет ее, перемазанную в слюне, в широкий рукав платья и делает шаг назад. Пол внезапно оказывается неровным — неужели там ступенька? — и она, потеряв равновесие, падает прямо на оскаленную башку мертвого балаура. Чешуя царапает щеку.
«Он бы всю тебя расцарапал», — замечает Черная.
Дафина, отшатнувшись, поворачивается и смотрит вниз.
Под каблук угодил серый округлый камень размером с ноготь большого пальца: обыкновенная галька, почти незаметная среди теней, рожденных припадочным светом факелов под каменными сводами. Сердце в груди Дафины отбивает три удара, пока она смотрит на эту гальку, склонив голову набок.