Паша Леварт, уходя, не рассказал ему об этом. Не мог. Потому что выздоровел.
Лечение, которое прошел Павел Леварт в институте Бехтерева, было успешным в единственном, но зато существенном аспекте: десятилетний Павел был готов на все, на абсолютно все, чтобы только не попасть туда снова. Притворяться, что у него нет никаких видений и предчувствий, также как и лгать об их наступлении мальчик счел недостаточным — в конце концов на лжи можно попасться, можно невольно выдать себя, можно запутаться во множестве вопросов и вызвать подозрения. Павел Леварт хотел кардинально закрыть проблему. Он решил глушить экстрасенсорные видения на начальном этапе, удушить их как только они начинаются и не позволять им развиться. Видения появлялись не сразу. Им предшествовало кратковременное давление в ушах, переходящее в постоянное жужжание, быстро нарастающее, так жужжат разгневанные пчелы, если постучать в улей. На этом этапе, как установил мальчик, видения можно было остановить. Путем причинения себе боли. Достаточно было сильно себя ущипнуть, а еще лучше уколоть до крови. Павел приучился постоянно носить в одежде английские булавки, а в карманах канцелярские кнопки, которые в случае опасности втыкал себе в палец. Помогало. Пчелиное жужжание прекращалось, нарушенное болью видение улетало. Они приходили все реже и реже. Павел Леварт перестал видеть будущее, ощущал только неясную тревогу, сигнал о том, что что-то произойдет. Но и эти сигналы появлялись все реже и реже.
Со временем и они почти исчезли.
Вернулись только в Афганистане.
И снова Леварт смотрит в глаза змеи. На этот раз прежде, чем в ушах появились шум и жужжание, в глазах поплыли концентрические круги, возникающие и гаснущие, подобно кругам на воде. Леварт почувствовал, как зябнут и дервенеют пальцы его рук. Воздух, который здесь, в ущелье, был нагретым и неподвижным, вдруг стал холодным. Он почувствовал ветер на лице и волосах. Круги змеиных глаз вдруг взорвались и превратились в сверкающий и все время меняющийся калейдоскопический узор. Из узора проявилась скалистая пустыня. Залитая ослепительным солнцем.
Ветер развевает волосы в движении. Вихрь бросает в лицо песок. Под копытами коня осыпаются гравий и камни. В моей левой руке мокрые от пота поводья, в правой короткая кавалерийская сарисса. У левого колена копис, кривой меч с односторонней заточкой…
Я — тетрарх Эрпандер, сын Пирра. Веду отряд долиной реки Арахотус в Гаузаки, а оттуда в Паропанисаду, в гарнизон Ортоспан, город, лежащий в 330 стадиях к югу от недавно заложенной Александрии Кавказской. Почти достигая неба, на юге простираются ослепительные горы. Они зовутся Индийским Кавказом или Парупанисос. На языке горских племен Хинду Куш.
Изображение рассыпалось как стекло, видение пропало. Но в глазах тут же появилось следующее.
Горный перевал, скалы фантастических форм, образующие что-то вроде ворот, ведущих на простор залитой солнцем пустыни. Через ворота проходят войска. Впереди идет кавалерия, за ней конная артиллерия. За ними длинная колонна пехоты в серо-бурых мундирах и пробковых шлемах. Пехотинцы поют бодрую боевую песню.
Our hearts so stout have got us fame
For soon ‘tis known from whence we came
Where’re we go they fear the name
Of Garryowen in glory!
Блеск колышущихся над головами пехотинцев штыков на мгновение ослепил его. Леварт закрыл глаза. Когда открыл, войск уже не было.
Был черный дым, стелящийся по дну ущелья. Был дымящий остов бетеэра. Видимо машина наехала на мину левым передним колесом, оно было полностью оторвано, попросту исчезло. Левое колесо второй пары с разорванной в клочья шиной опиралось на землю ободом. Броня была смята и искорежена. Леварт знал этот способ подрыва машин, знал, как это произошло. БТР наехал на две итальянские мины ТС–6, поставленные одна на другую, дополнительно усиленные закопанным под ними десятикилограммовым зарядом тротила. Он знал, что водитель и командир подорванного таким образом транспортера не имели ни малейших шансов выжить, не меньше половины экипажа и десанта погибло.
На земле, в клубах дыма, кто-то сидел. Это был солдат. Разодранная песчанка на его сгорбленной спине утратила цвет песка, она была черной и дымила.
Лица солдата он видеть не мог, но он точно знал, что это Валун, сержант Валентин Трофимович Харитонов.
— Не было тебя с нами, Паша.
— Валентин, что случилось? Что с тобой?
— Не было тебя с нами в том бетеэре. Если бы был, может предостерег бы. Может почувствовал бы те итальянки. Но тебя не было.
Видение исчезло. А Леварт вздрогнул, затрепетал, неожиданно ощутив щекой прикосновение руки. Женской руки.
— Вика?
Вика, Виктория Федоровна Кряжева привлекала взгляды — она была красивой девушкой. А все, что не было в ней красиво, было симпатично, что в общем одно и то же. К тому же Вика, сотрудница Интуриста, одевалась модно, в западном стиле. Леварт никогда не был уверен, смотрят ли на ноги Вики или на итальянские туфельки. Дико завидуют ее фигуре или короткой курточке от Леви Страуса. Или и тому и другому. Привык и об этом не думал.
— Ты не должен, — повторила Вика, отставляя чашечку. — Не должен ехать на эту войну. Скажу больше: не следует ехать на эту войну.
— То есть, — он криво усмехнулся, — я должен отказаться выполнить приказ? А может дезертировать? К этому ты меня толкаешь?
— Это плохая война. Война неразумно и глупо начатая, а закончится она трагически. Для всех нас.
— Не так громко, Вика. Прошу тебя.
— Война, — Вика подняла голову, — эта война такая грязная, что ты стыдишься о ней громко сказать. Война такая плохая и непопулярная, что разговоры о ней грозят неприятными последствиями.
— Нет. Ты должна понять. Существуют такие понятия, как интернациональный долг. Как долг перед союзниками.
— Ты говоришь как последний лицемер, — прервала она его, смешно наморщив веснушчатый носик, что несколько противоречило важной теме, которую она развивала. — Когда-то, я сама слышала, ты не боялся критиковать вторжение в Чехословакию в шестьдесят восьмом. Что ты говорил? Надо дать каждой стране возможность свободного выбора. Нельзя гнать к социализму танками.
Она еще много и долго говорила, распугала своими речами посетителей кафе. Но не смогла его поколебать.
— Я, — сказал он, — должен туда поехать. В Афганистан.
Она долго молчала, глядя в окно
— Очень жаль, Павел, — сказала она наконец.
— Я завидую нашим прадедам, — не сразу ответил он. — Их провожали со слезами, иконами и словами утешения.
— Что было, не воротится, — возразила она почти сразу. — Ни времена прадедов, ни ресторан «Яр», ни Александр Сергеевич Пушкин. — А все-таки мне жаль. Мне очень жаль, Павел. Понимаю, что это не похоже на утешение. Но это тебе вместо слез и икон.
Заснул и проснулся. Лежал, моргая, не до конца уверенный, сон ли это был. Мир, в котором он находился, не выглядел вполне реальным. Малореальным показался ему доносящийся снаружи шум.
— Мне очень жаль, — сказала она тогда, на Невском, в кафе «Фиалка», вспомнил он сон во сне.
— Мне очень жаль.
— Мне тоже.
Сон во сне вдруг распался, рассыпался, как калейдоскопический узор. И сложился заново. Иначе.
— Я тоже вас люблю, Эдвард.
— Я люблю вас, — повторила Шарлотта Эффингэм. — Я не хочу вас потерять, там, в этой страшной варварской Азии… Где-то там остался прах моего деда… Лежит там до сих пор, где-то среди диких гор и пустынь. В Эббертоне, на фамильном кладбище, стоит только надгробье. Плита, под которой ничего нет.
Это правда, подумал лейтенант Эдвард Драммонд. Это правда, ее дед Реджиналд Эффингэм погиб в Афганистане. В январе 1842. В резне под Гандамаком, на дороге к Джелалабаду. Майор 44-го пехотного полка из Эссекса Реджиналд Эффингэм.
— А теперь вы… — Шарлотта Эффингэм широко открыла заплаканные глаза. — Не хочу, боюсь даже думать об этом. Что с вами тоже может… Простите, Эдвард, не едьте туда.
— Я солдат, мисс Эффингэм. У меня есть обязательства. Перед королевой и отчизной.
Она помолчала, глядя в окно на людную и шумную Оксфорд-стрит. После долгой паузы сказала, не поворачивая головы:
— После обручения у вас есть обязательства и передо мной, лейтенант Драммонд.
— Вы не понимаете. Я должен.
— Понимаю, — ответила она. — И мне очень жаль.
Заснул и проснулся. Лежал, не до конца понимая, явь это или сон. Мир, который его окружал, не был похож на действительность. Но он был реальным. Реальным, как бушлат и его воротник из искусственного меха, как жесткая ткань маскхалата. Как холодный АКС под рукой. Как храп солдат в дотах и землянках.
Как афганский месяц на звездном небе, странно и неестественно лежащий серп, узкий и острый, как клинок ятагана.
Как глядящие в него золотые глаза с вертикальными зрачками.
— Жаль, Павел. Мне очень жаль.
— Люблю тебя.
Заснул.
Утром он снова отправился в ущелье. К змее.
Был уже полдень, когда он встал, полностью отуманенный видениями. Лежащая на скале змея тоже казалась утомленной, свернувшись в тесный клубок, она выглядела спящей. Леварт поднял АКС, оружие показалось очень тяжелым, он с трудом оторвал его от земли. Пошатываясь, нетвердо двинулся в сторону выхода из расщелины. Смог пройти не больше четырех шагов.