дахабии мистера Вандергельта.
Я взглянула на Сайруса, ожидая подтверждения приглашения. По-прежнему озабоченный мыслями о том, как справиться с чашкой чая левой рукой, он отрывисто кивнул.
– Пожалуй, лучше не стоит, – сказал Винси. – Вы добрая и справедливая женщина, миссис Эмерсон, но сейчас вы будете ощущать неудобство в моём присутствии – оно вызовет к жизни слишком много мучительных воспоминаний. Мы переночуем в Минье[199] и присоединимся к вам на следующее утро. Карл вернётся к раскопкам – он уже слишком много времени посвятил моим делам. Что касается меня – я в вашем распоряжении в любое время и для любых целей.
– Где вы будете жить? – спросила я.
– В своей каирской квартире, и займусь тем же делом, что и вы. – Его лицо застыло. – Моё доброе имя запятнано, репутация поставлена под сомнение. Это пятно останется до тех пор, пока злоумышленник, опорочивший меня, не будет пойман и наказан. Мои мотивы для его выслеживания не столь убедительны, как ваши, но надеюсь, вас успокоит знание того, что мои усилия направлены на то же, что и ваши.
Я обняла Карла, что заставило его покраснеть и заикаться, и пожала руку мистеру Винси. Сайрус не сделал ни того, ни другого. Он не вынимал руки из кармана, пока обе удалявшиеся фигуры не превратились в призрачные из-за расстояния и кружащегося в воздухе песка. И только тогда промолвил:
– Наверное, я просто тупоголовый старый янки, Амелия, но не стал бы так рано поворачиваться спиной к этому парню, Винси.
– Вы знаете Карла не меньше моего. Я сомневаюсь в его словах не больше, чем если бы они принадлежали Говарду Картеру или мистеру Ньюберри.
– Чем честнее человек, тем легче его околпачить, – буркнул Сайрус. – Просто пообещайте мне, Амелия: если Винси попросит вас встретиться с ним в какой-то тёмной аллее, вы не примете приглашения.
– Право, Сайрус, вы же знаете, что я никогда не пойду на такую глупость.
Когда я вернулась к маленькому фаянсовому кольцу, бережно извлечённому из земли, то увидела, что Анубис растянулся вдоль стены. Я и забыла о нём, и, очевидно, мистер Винси – тоже. Очевидно, его «верный спутник» оказался не таким верным, как он считал. Не то, чтобы я обвиняла умное животное в том, что он предпочитал Эмерсона и мою компанию…
С помощью щётки и крошечных щупов я освободила кольцо из державшего его куска затвердевшей глины. Эмерсон подошёл ко мне посмотреть, как я справляюсь, и я вручила ему кольцо – или, если быть более точным, фасетку[200] кольца. Когда мы находили эти заурядные предметы, сделанные из дешёвого хрупкого фаянса, они обычно отличались потерей тонкого хвостовика; возможно, он отламывался, когда кольца выбрасывали. Иногда они украшались именем правящего фараона и носились в знак преданности, в других случаях фасетку украшало изображение бога, которого владелец желал почтить.
– Бес[201], – сказала я.
Эмерсон фыркнул.
– Итак, преданность Эхнатона его «единственному богу» вызывала стремление подражать правителю отнюдь не у всех жителей Амарны.
– Призыву невзрачных маленьких семейных богов было трудно сопротивляться. – Я откинулась на пятки и помассировала ноющие плечи. – Свидетельство тому – популярность некоторых святых в католических странах. Бес, будучи покровителем весёлых развлечений и… э-э… супружеского счастья...
Эмерсон снова фыркнул.
– Ладно, Пибоди, хватит бездельничать. Там ещё добрая куча песка, которую нужно просеять.
Я отметила кольцо в перечне и поместила его в соответствующую коробку, на которой указывались номера, присвоенные площади, дому и конкретной комнате. Когда я снова вернулась к своей задаче, мною овладело странное чувство уныния. Мне следовало бы поощрять употребление Эмерсоном этого любимого и любящего именования – то есть моей девичьей фамилии, без прибавки «мисс». Он использовал его, как и всегда, с саркастическим оттенком, но даже это был шаг вперёд – Эмерсон молчаливо наградил меня признанием такого же равенства, которым бы он одарил любого другого работника, кому посчастливилось оказаться мужчиной.
Но не Эмерсон повлиял на моё настроение, и не поистине поразительное подтверждение невиновности мистера Винси, хотя понимание того, что теперь нам придётся иметь дело не с обычным преступником, а с тем самым загадочным и неизвестным гением преступного мира, столь часто ускользавшим от поимки, было, конечно, обескураживающим. Меня больше всего беспокоила необходимость признать, что я ошибалась в своей оценке характера Сети. Я была достаточно легковерна, чтобы поверить слову чести этого странного человека – поверить его обещанию, что он никогда больше не посягнёт на мою жизнь. Очевидно, ему следовало доверять в этой области не более, чем в любой другой. Я не должна была испытывать удивление или разочарование. Но испытывала.
Распухший солнечный шар низко повис над рекой, покрытой восходящим вечерним туманом, когда мы снова вернулись к дахабии. Эмерсон безжалостно подгонял мужчин, но не давал спуску и себе – а тем более мне. Я с трудом передвигалась и страдала от судорог в результате сидения на корточках, поэтому с радостью приняла руку, предложенную Сайрусом. Рене предложил свою Берте. Наблюдая за такой несхожей парой – худощавым щеголеватым юношей и шагавшим рядом неуклюжим тюком бесформенной ткани – я задумчиво произнесла:
– Я никогда не позволяла себе вмешиваться в романтические привязанности, Сайрус, но не одобряю эти отношения. Его намерения не могут быть серьёзными – в смысле брака, я имею в виду.
– Надеюсь, что нет, – охнул Сайрус. – Его мать принадлежит к какому-то знатному французскому роду. Старушка свалится в припадке, если сынок притащит домой подобный растрёпанный цветочек.
– Пожалуйста, не говорите об этом Эмерсону. Он настроен против аристократии так же предвзято, как и против молодых влюблённых. Тем не менее, Сайрус, я не могу одобрить неподобающую привязанность, это бесчестно по отношению к девушке.
– Полагаю, вы уже распланировали её будущее, – уголки рта Сайруса задрожали. – Собираетесь ли вы ввести её в курс дела, хотя бы частично?
– Ваше чувство юмора восхитительно, дорогой Сайрус. У меня не было времени серьёзно обдумать этот вопрос; сначала нужно выяснить, какие у неё таланты и как лучше всего их использовать. Но, конечно же, я не позволю ей вернуться в жизнь, связанную с унижениями и оскорблениями, которые она испытывала до сих пор. Достойный брак или достойная профессия – какой иной выбор предоставлен любой женщине, имеющей возможность выбирать?
Рука Сайруса потянулась к подбородку. Не обнаружив и следа бородки, которую можно было подёргать – по привычке, когда он был озадачен или взволнован – он просто потёр подбородок.
– Я считаю, что вы лучший судья, чем я, – ответил он,
– Я тоже так считаю, – рассмеялась я. – Я знаю, о чём вы думаете, Сайрус: я – замужняя женщина, а не неопытная девушка, Но вы ошибаетесь. Мужчины всегда верят в то, во что хотят верить, и одно из их наименее привлекательных заблуждений относится к… м-м…
Размышляя, как лучше всего коснуться этого деликатного вопроса (хотя, вообще-то, не существует способа деликатно выразиться на эту тему), я увидела, что чёрный халат Берты качнулся к Рене, и головы склонились друг к другу. У меня перехватило дыхание.
– Ничего, дорогая, я понимаю, что вы имеете в виду, – улыбнулся Сайрус.
Однако вовсе не смущение лишило меня дара речи. Волнообразная, покачивающаяся походка девушки пробудила в памяти давно забытое. Я знала другую женщину, чьи движения были столь же змееподобно грациозны. Её имя значилось в списке, который я отправила сэру Ивлину Барингу[202].
* * *
Когда мы с Сайрусом вернулись в деревню, старейшина уже ждал меня. Суровое выражение его лица без слов свидетельствовало о том, какие новости он собирался сообщить.
– Никаких известий о Мохаммеде? – спросила я.
– Он не вернулся в деревню, ситт. Часть мужчин весь день обыскивали скалы. Хасан ибн Махмуд считает, что он снова сбежал.
– Я хотела бы поговорить с Хасаном. – Я подсластила просьбу несколькими монетами, добавив: – Хасана ожидает то же самое, если он появится незамедлительно.
Хасан появился мгновенно – он подсматривал из-за стены. Он откровенно признался, что был одним из тех, кого Мохаммед просил присоединиться к нему.
– Но я никогда бы так не поступил, почтенная ситт! – воскликнул он, открывая глаза так широко, как только мог. Убедительности это не добавляло: как и у многих египтян, веки Хасана были воспалены из-за рецидивирующих инфекций, а черты лица отнюдь не располагали к доверию.
– Я рада это слышать, Хасан, – любезно заметила я. – Ибо, если бы я верила, что ты намереваешься причинить вред Отцу Проклятий, я с помощью своей магии вырвала бы душу из твоего тела и отправила бы её стенать в огонь Геенны[203]. Но, возможно, ты согласился пойти с Мохаммедом вчера, чтобы помешать ему воплотить в жизнь его дьявольский план?
– Почтенная ситт читает в сердцах людей! – воскликнул Хасан. – Всё было именно так, как сказала уважаемая ситт. Но прежде, чем мы начали действовать, там появилась ситт, она стреляла и кричала, и мы поняли, что Отец Проклятий спасён. Поэтому мы бросились прочь.
Конечно, я не поверила и слову из этой выдумки, и Хасан это знал. Его трусливые союзники ждали в укрытии, чтобы посмотреть, как пойдут дела у Мохаммеда, прежде чем рисковать своими драгоценными шкурами, но если бы я не успела вовремя, они набросились бы на Эмерсона, как стая шакалов на раненого льва. Сдерживая презрение и гнев, я достала ещё несколько монет и небрежно потрясла ими в руке.
– Каков был план Мохаммеда?
Мне пришлось выслушать ещё больше заверений в своей невиновности, прежде чем удалось извлечь несколько зёрен пшеницы из-под мякины лжи Хасана. Он настаивал на том, что Мохаммед не собирался убивать, и я поверила в это. Одолев Эмерсона и приведя его в беспомощное состояние, они отвезли бы его туда, куда указал бы Мохаммед, и оставили его там. Хасан настаивал, что он ничего не знает – я поверила и этому. И он, и его друзья были попросту наёмными бандитами – орудиями, которые использовались для определённой цели, а затем выбрасывались.