– Что с ним? Он жив? Вы не пострадали? – обеспокоенно спросил Кузьмин.
– Да с нами все в порядке, но вот другой человек серьезно пострадал. Ему сейчас делают операцию. Мы с Вольским его в Склиф доставили.
– Кого?
– Вы его не знаете.
– Тогда при чем здесь я? Что вы от меня-то хотите?
– Вопрос, конечно, интересный, – хмыкнула она, – боюсь, что это была не простая авария… По телефону всего и не расскажешь… Короче, на месте аварии мы оказались не случайно… Даже не знаю, как сказать…
– Пульхерия Афанасьевна, вот вы где, – услышала она голос Вольского, – а я вас ищу…
– Что, операция уже закончилась? – спросила Пульхерия и сделала вид, что просто сидит, отдыхает, телефон при этом она не отключила.
– Нет, мне стало скучно, я решил разыскать вас.
– Скажите, Всеволод Вениаминович, вы родителям Реброва уже сообщили об аварии? – поинтересовалась она.
– Нет. Я им потом все скажу, когда операция закончится. Впрочем, пусть им лучше медики или гаишники сами все рассказывают… – Вольский осекся, заметив ироничную улыбку на лице Пульхерии, и помедлив немного, с грустью добавил: – Я – как тот страус, который прятал свою голову в песок.
– Вам, Всеволод Вениаминович, никогда не приходила в голову мысль, что страус вовсе не прячет голову, а всем показывает свою задницу? – с усмешкой спросила она.
– Надо же, какие у вас интересные ассоциации, а я об этом даже не подумал, – искренне изумился он.
– К сожалению, автором сего афоризма являюсь не я, – честно созналась Пульхерия, – впрочем, кто это сказал, я уже и не помню. Но вернемся к нашей теме. Как вы потом им объясните, почему оказались на месте аварии?
– А как я им сейчас объясню мое присутствие в больнице? – вопросом на вопрос сердито ответил Вольский.
– Но все равно это придется сделать. Какая разница когда?
– Я боюсь, – честно признался он. – И не знаю, что им говорить.
– Расскажите правду, – посоветовала она. – Ведь вы ее уже знаете.
– Как вы себе это представляете? Я прихожу к Реброву и говорю, что его сын принимал участие в похищении моего сына, которое они вместе инсценировали, чтобы украсть у меня два миллиона евро. Выполняя их хитроумный план, Кузьма должен был забрать деньги, но при этом попал в аварию и сейчас находится между жизнью и смертью на операционном столе. Вы хотите, чтобы я его отцу это прямо так в лоб и выпалил?
– Начало можно опустить, просто скажите, что его сын сейчас находится между жизнью и смертью на операционном столе. Всеволод Вениаминович, поймите, не дай бог, если Кузьма умрет… они должны иметь возможность проститься с сыном. Его родственники не виноваты в том, что произошло. Все объяснения можно будет привести потом, – жестко проговорила Пульхерия.
– Хорошо, я подумаю над вашими словами, – лицо Вольского окаменело. – Вы забыли, что мой собственный сын тоже погиб, – добавил он с горечью.
– Примите мои соболезнования, Всеволод Вениаминович, я постоянно об этом думаю. Именно поэтому я нахожусь сейчас рядом с вами, – Пульхерия старалась говорить мягко, – я хотела помочь вам найти убийц вашего сына, но роль судьи не по мне. Мне вообще роль судьи не по душе. Я приведу вам слова из Библии, которые люблю повторять самой себе: «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будут судить и вас». Поэтому я даже не знаю, что вам сказать. Решайте сами.
Вольский тяжело вздохнул и вышел.
Пульхерия поднесла телефон к уху:
– Вы все слышали, Алексей Александрович?
– Да.
– Подробности сообщу при встрече…
– Пульхерия Афанасьевна, а как вы оказались там с Вольским?
– Это длинная история.
– Минуточку, после визита к нему, как меня информировал Штыкин, вы отправились домой.
– Эта информация уже устарела.
– Я так и думал, вы вернулись и опять стали изображать из себя мисс Марпл.
– Я могла вам и не звонить, – устало вздохнула Пульхерия, – но мой внутренний голос буквально заставил меня это сделать.
– Лучше бы он вас тогда заставил пойти домой, – не удержался Кузьмин от язвительной реплики.
– Да, каюсь, вернулась. И не жалею об этом.
– А теперь по самые уши в чем? – спросил Кузьмин.
– Именно в том, о чем вы подумали, – честно призналась она.
– Хорошо хоть вы сами это сознаете. Итак, ваше особое мнение не давало вам покоя и вы вернулись… Что было дальше?
– А дальше, Вольский рассказал мне, что получил письмо от похитителей сына, в котором они требовали выкуп в два миллиона евро. Он отправил с деньгами посыльного, мы за ним проследили. За выкупом явился друг Славы Кузьма Ребров. Мы с Вольским поехали за ним. Они такой интересный финт ушами придумали, чтобы забрать деньги… Я вам потом все в подробностях расскажу. В итоге, парень не справился с управлением… Ночь, скользкая дорога, высокая скорость… Сейчас он в Склифе, в операционной. Вольский, рискуя собственной жизнью, вытащил его из горящей машины. Вот собственно и все, что я знаю.
– Думаю, что знаете вы гораздо больше, – задумчиво протянул Кузьмин.
– Остальное всего лишь детали. Я вам уже сказала, что по телефону всего не расскажешь.
– Хорошо, принимаю ваши объяснения, – тяжело вздохнул Кузьмин. – О чем вы умолчали, думаю, мы скоро узнаем. Пульхерия Афанасьевна, идите домой отдыхать. Я просто поражаюсь вашей выносливости, – в голосе Кузьмина вдруг появились заботливые нотки, – у вас был сумасшедший день и не менее сумасшедшая ночь. Спасибо, что позвонили. Я вас завтра обязательно навещу.
Только она закончила разговаривать с Кузьминым, как появился Вольский.
– Я позвонил, – коротко сообщил он.
– И что? – устало поинтересовалась она.
– Они сейчас приедут. Я сказал, что не буду их дожидаться…
– Вы отвезете меня домой? Я безумно хочу спать, – Пульхерия не удержалась и зевнула, – извините, день был такой изматывающий, мои силы на исходе.
Вольский молча направился к машине, Пульхерия поплелась за ним следом.
Всю дорогу они молчали. Только сейчас Пуля поняла, что действительно сильно устала. Глаза слипались, и она, как ни старалась, все же ненадолго задремала. Свой адрес Вольскому она не называла, а он его и не спрашивал. Проснулась она в подземном гараже дома на Авиационной улице.
– Мне не сюда, – покачала Пульхерия головой.
– У меня в квартире четыре спальни. Одну из них я уступаю вам.
– У меня есть свой собственный дом, хотя он и не такой роскошный, как ваш, – вяло засопротивлялась она.
– При чем здесь это? – возмутился Вольский. – Я подумал, что вы наверняка проголодались, а в холодильнике у вас пусто…
– Неправда, у меня есть две трехлитровые банки суздальских огурцов с хреном. Я бы съела пару огурчиков и закусила их сушками. Скажите честно, Всеволод Вениаминович, у вас ведь нет огурцов с хреном?
– Думаю, что у меня и сушек нет, – рассмеялся он. – Зато у меня наверняка есть куча всякой еды, оставшейся от дня рождения.
– Если еда в куче, то это уже не еда, – съехидничала Пульхерия, – ваши гости небось одни кучи вам оставили.
– Мой Осип этого не допустит. Он знает, что хозяин вернется голодным.
– Но он же не знает, что вы вернетесь не один.
– У него еды на целый гарем хватит.
– Вы тайно содержите гарем и теперь похищаете меня для него? – с притворным испугом спросила она.
– Согласен. Шутка про гарем была не очень удачной. С вами надо быть очень осторожным в выборе выражений.
– Вот так всегда, только замаячила перспектива выйти удачно замуж, как тут же выясняется, что это всего лишь мираж, – вздохнула Пульхерия.
Они вышли из лифта. Вольский буквально тащил Пульхерию на себе. Ей самой было непонятно, это она упирается, или у нее ноги от усталости заплетаются, но, так или иначе, не успела она оглянуться, как оказалась в роскошной спальне, на широченной кровати, покрытой атласным покрывалом.
– Вы меня немного подождите, я вам сейчас принесу что-нибудь поесть, – торопливо сказал Всеволод Вениаминович и исчез.
Пульхерия сняла туфли и закинула усталые ноги на прохладный шелк покрывала. Когда Вольский вернулся в спальню, держа в руках поднос с едой, он увидел, что она прямо в плаще, свернувшись калачиком, лежит на кровати и крепко спит.
Вольский поставил поднос на прикроватную тумбочку, достал из шкафа плед, укрыл свою гостью, затем погасил свет и тихо вышел, закрыв за собой дверь.
Глава восемнадцатая
Подслушивать и подсматривать – плохо, но иногда это делать чертовски полезно.
Когда Пульхерия открыла глаза, то не сразу поняла, где находится. В открытое окно светила полная луна, огромная, чуть желтоватая и абсолютно безмятежная. Пережитое всплывало в сознании постепенно, вытесняя из него остатки сна.
– Чтоб тебе раньше появиться, – с неожиданной злостью подумала Пульхерия, – дождь прекратился, дорога была бы сухой и не было бы никакой аварии.
Но луне была совершенно безразлична ее злость. Луна была частью природы, а природе наплевать на человеческие эмоции.
Пульхерия огляделась. В лунном свете комната выглядела театральной декорацией – ненастоящей, бутафорской, словно была продолжением сна. Пульхерия села и почувствовала, что в комнате она не одна.
– Кто здесь? – испуганно спросила она.
Ей никто не ответил, только неясная тень метнулась от двери к кровати. Ей стало по-настоящему страшно.
– Я буду кричать, – шепотом предупредила она, нащупала на кровати подушку и выставила перед собой словно щит.
Что-то большое и темное вдруг появилось пред нею, и в призрачном свете луны Пульхерия разглядела силуэт большой собаки. Она показалась ей устрашающе огромной. Не отрывая от нее взгляд, Пульхерия нашарила на тумбочке выключатель и включила светильник. Собака оказалась ротвейлером.
– Ты кто? Мальчик или девочка? – спросила Пуля.
Собака обошла кровать и подошла к ней. Вблизи она оказалась не такой уж и страшной. Пульхерия смотрела на зверя, боясь пошевелиться. Собака села на задние лапы, облизнулась и потянулась носом к прикроватной тумбочке. Пульхерия скосила глаза в том направлении, куда указывал собачий нос, и заметила поднос с едой, который оставил Вольский. Стакан с апельсиновым соком, тарелка с хлебом и большая тарелка, накрытая салфеткой. Она протянула руку, сняла ее и ахнула. На кобальтовом фоне лежали огромные ломти ветчины и буженины, кружки сервелата и сырокопченой свиной колбасы с крупным жиром, которую она просто обожала, копченые сардельки, куриный рулет и еще много чего, названия чему она даже не знала. Все это мясное изобилие слегка заветрилось, но все равно, выглядело чертовски аппетитно. Рот Пульхерии мгновенно наполнился слюной, которую она шумно сглотнула. В животе заурчало, и она поняла, что сильно проголодалась. Теперь они уже вместе с собакой не могли оторвать взглядов от мясного ассорти. Собака неожиданно жалобно тявкнула.