– Что вы намерены делать? – волевым усилием придавая себе вид гордый и даже грозный, спросил Асхотен.
– Властитель Верхнего и Нижнего Египта велел привести к нему юную родственницу. Он желает говорить с ней. Но поскольку сама она идти не может, мои парни отнесут ее во дворец.
У Асхотена отлегло от сердца. Значит, чужаки отправлены сюда не за его головой, значит, фараону по-прежнему ничего не известно. Просто желает поближе разглядеть выросшую в отдалении от двора племянницу.
– Но если он желает с ней говорить, быть может, стоит дождаться, пока она придет в себя?
– Мне велено поторопиться, – нахмурился Микенец.
– Я как раз готовил ей целебный отвар. Она выпьет его, и очень скоро силы вернутся к ней. Иначе государю придется любоваться бесчувственным телом, а не услаждать слух звучанием ее нежного голоса.
Микенец наморщил лоб, демонстрируя глубокое раздумье.
– Что ж, может, ты и прав. Я пошлю одного из людей за твоим котелком.
– Нет-нет, отвар еще не готов. Но поверь, это займет не много времени.
Микенец кивнул и, оставив стражей у комнаты юной девицы, вышел из покоев вместе с верховным жрецом.
– Я скоро вернусь, а ты поторопись. Гор, воплощенный в моем господине, не должен ждать.
Асхотен чуть склонил голову, не удостаивая его ответом. Уж кому-кому, а не заморскому псу учить его почитанию богов.
Микенец шел ко дворцу своего господина, со смешанным чувством глядя на улыбающиеся лица встречных. Нет, конечно, они улыбались не ему. Вид его исполосованной шрамами физиономии вряд ли мог доставить кому-то удовольствие. Они просто улыбались. Они здесь улыбались почти всегда, даже во сне, что особо злило, когда приходилось резать спящих. В его родных Микенах, где лучше было выйти голым, чем безоружным, такое легкомысленное поведение человека объяснялось бы скудоумием. Каково же ему было теперь жить в стране, полной безумцев. Конечно, не от хорошей жизни он покинул мощные стены родного города. Конечно, занимаемый им высокий пост был на зависть многим. Но каждое утро, пробуждаясь ото сна, усилием воли заставлял себя вновь смотреть на все это выплясывающее разрисованное дурачье, распевающее глупые песенки вместо того, чтобы возводить крепости и учиться военному делу. Его бы воля, он устроил бы здесь настоящую милую его сердцу трагедию, от которой в жилах стынет кровь.
Он шел сквозь толпу, будто корабль, разрезающий волны. Шел, возвышаясь над макушками подданных фараона на целую голову. И все, по неосторожности столкнувшиеся с ним, замирали, точно ударившись головой об угол, затем улыбались еще шире, окончательно доводя Микенца до белого каления.
Но он сызмальства умел контролировать себя и уже скоро стоял перед государем, склонив голову, как и подобает верному слуге.
– Мой человек сообщил, что Асхотен был весьма раздосадован произошедшим. Его избранница вела себя так, будто ей предстояло целовать кобру, а не участвовать в великой мистерии. Более того, после церемонии она впала в состояние, близкое к безумству. Она рыдала и смеялась одновременно. Верховный жрец Ниау сперва пытался успокоить ее словами, даже тряс, но потом велел отвести в ее покои и сказал, что приготовит лечебный отвар.
– Значит, все идет даже лучше, чем мы надеялись. Уверен, боги примут эту жертву, ибо приносится она не по злобе, а лишь для величия и славы нашей державы. Но скажи, ты можешь гарантировать, что твое зелье подействует? – жестко глядя на преданого командира личных телохранителей, спросил фараон.
– Халдей, изготовивший его, не в первый раз доказывает мне свою верность и глубокие познания. В прежние времена на его родине придворные, составлявшие ближнюю свиту государя, после его смерти добровольно испивали это зелье, чтобы без мучений тихо перейти в лучший мир и там вновь составить ближний круг правителя.
– Занятный обычай, – улыбнулся фараон. – Хороший способ проверить трескучие слова верноподданных. Только, полагаю, для этого властителю необязательно умирать. Ведь если я посылаю людей из Мемфиса в Бубастис для того, чтобы они приготовили мой дворец, куда я намерен отправиться на празднество Бастет, то почему бы здесь мне не послать тех, кто клянется мне в верности, подготовить мне дворец в ином мире?
– Это неподдельная мудрость, мой государь.
Воплощение Гора скривило губы в ухмылке. Конечно, заставлять Микенца испить его отвар было плохой идеей – такого, как он, поди сыщи! Но все-таки желание испытать преданность своего телохранителя засело в его голове занозой.
– А то, что без боли и мучений, – вновь заговаривая с Микенцем, проговорил фараон, – это хорошо. Все же она мне родня. Но скажи, если придется объяснять, почему вдруг Асхотену пришла в голову странная мысль прикончить свою, заодно и мою, племянницу, что мы скажем?
– Мы никому ничего не должны объяснять, – отрезал грозный страж. – А вы ни о чем не должны заботиться. По столице затем и по всей стране поползет слух, что Асхотен плел заговор против вас и Асо была в него посвящена. Когда же вам стало известно о заговоре, вы пожелали призвать к себе Асо и все лично у нее выспросить. Асхотен понял, что попался, и, пользуясь недомоганием юной девушки, опоил ее. У нас будет несколько свидетелей, которые подтвердят, что Асхотен сам готовил отравленное зелье и сам давал его юной сообщнице. Кто осмелится предполагать что-нибудь иное?
– Ты хитер, – фараон с почтительной опаской глянул на своего верного слугу. – И весьма коварен.
– Я лишь ограждаю вас от врагов, как стена защищает от ветра. Стена надежна, но не хитра, ибо она есть плод усилий того, кто защищается от непогоды. Я ваша стена, но вы построили меня.
– Что ж, пусть так.
– А пока Асо все глубже погружается в беспробудный сон, позвольте мне передать Ба-Ка сообщение, что, рассмотрев кандидатуру Асо, вы сочли, что она вполне может стать хорошей женой для наследника.
– Для чего? – удивился фараон.
– Чтобы ваш не в меру горячий сын, если решит мстить, а он несомненно решит, искал себе жертву между ваших недругов.
– Что ж, разумно. Велю тебе поступать посему.
Мускулистые, рослые, как на подбор, угрюмые воины личной стражи фараона, охранявшие вход в комнату, где лежала без чувств красавица Асо, смерили жесткими, как вулканическая пемза, взглядами подошедшего к дверям мужчину. Будь их воля, они бы отогнали его прочь, без жалости колотя древками копий. Но приветствовать таким способом правителя Нехенского нома, брата фараона, не было приказа. Для всех этих молодцов, выходцев из Микен – Шардана, Тира и Илиона, – не было ничего священного в особе этого человека. Они и самого фараона-то почитали лишь потому, что тот кормил их и хорошо платил. Но раз уж они дали ему клятву верно служить, ничто не могло толкнуть их на предательство. Ибо предательство хуже смерти, и предавший обречен занимать самые неуютные уголки мрачного царства Аида.
Стражи покоев развели копья, пропуская отца Асо. Тот вошел, чувствуя холодок меж лопаток, отлично понимая, что, прикажи его брат – и любой из этих чужаков, не усомнившись даже на мгновение, пригвоздит его к стене. Асхотен сидел на корточках у лежанки, где спала Асо. Вернее, не спала – она металась, точно пытаясь вырваться из каких-то липких сетей, не находя в себе сил проснуться. Вопрос о самочувствии дочери застыл на устах брата фараона. Чуть помолчав, он спросил почти без надежды:
– Она будет жить?
– Она умирает, – чуть слышно ответил жрец. – Я дал ей лекарственное снадобье, но оно не помогло. Остается лишь гадать: это воля богов, отвернувшихся от своего народа, или… – Асхотен оглянулся на дверь, прикрытую тяжелым, плотным, но все же вполне звукопроницаемым занавесом. – Или… – повторил он, прикладывая ко лбу руку, изображая поднявшуюся для атаки кобру. Этот знак любому в Египте был понятен без долгих объяснений: вздымающаяся кобра была частью урея – головного убора, непременного знака власти фараона.
– Ты думаешь, он? – едва шевеля губами, прошептал повелитель нома.
– Кому же еще это выгодно? Его наследник лишился разума от одного взгляда на Асо. Твой брат не дурак, он понимает, что если Ба-Ка станет ее мужем, то будет весьма опасным претендентом на трон. Сейчас за ним нет никого, кроме нескольких приспешников. Тот же Микенец один придавит их левой рукой для разминки перед утренней трапезой. А если наследник станет мужем Асо, в его распоряжении окажутся войска целого нома. К тому же, если Асо умрет, можно будет сказать, что она и ты вместе с ней неугодны богам. Что вы коварные изменники. И чтобы спасти страну от неминуемого гнева небес, следует истребить всю твою семью.
Брат фараона побледнел.
– Нужно что-то делать, – чуть слышной скороговоркой выдохнул он. – Всякому известно, что у меня прав на престол не меньше, чем у брата. И что по крови не он, а я должен был править страной.
– Кому интересно право крови, если оно не поддержано правом стрел и копий?
Асхотен напрягся:
– Тише, сюда идут.
Сетх-Ка любил своего отца и все же невольно его опасался. Было в нем что-то от дремлющего льва. Он не ярился, не угрожал, не сотрясал воздух пустыми словами – сразу наносил удар, быстрый и беспощадный. Личную его стражу можно было сравнить с рядом острых клыков, не знающих жалости.
В обычное время отец был улыбчив, расслаблен и мог показаться почти бездеятельным, впрочем, как и любой, даже самый грозный лев. Но сейчас, похоже, был не тот случай. Сетх-Ка чувствовал это и невольно опасался будущей встречи. Перехватив при входе в залу официальных приемов взгляд Микенца, как всегда пристальный и враждебный, он невольно съежился и сбился с шага. Казалось, договориться с леопардом было куда легче, чем заставить улыбнуться этого гиганта. Микенец как ни в чем не бывало посторонился, впуская хозяйского сына.
Фараон сидел на золотом троне, ожидая своего отпрыска. Тот был хорош собой и напоминал свою безвременно ушедшую мать в ее лучшие годы. Стройный, пожалуй, даже тонкий, улыбчивый, с кроткими оленьими глазами и изящными чертами лица. Конечно, грубоватому Ба-Ка есть кого опасаться, состязаясь за любовь юной красавицы.