– Сегодня в храме, – едва ответив на приветствие, начал фараон, – как ты сделал это?
– Мне легко сказать правду, но в нее, мой повелитель, нелегко поверить. Я понимаю зверей и птиц, чувствую их, и они, милостью богов, понимают меня и исполняют то, что я им говорю.
Фараон смерил сына долгим, изучающим взглядом. Поистине такая необычайная способность – великий дар богов. Но для чего, с какой целью они выделили его младшего сына среди всех прочих? Боги ничего не делают просто так: дар одного из них всегда порождает зависть у другого. Потому, чем больше даров, тем опаснее. Фараон не стал делиться своими опасениями с младшим сыном, лишь величаво склонил голову, показывая, что слышит собеседника.
– Хорошо, давай поговорим о другом. Там, у алтаря, рядом с тобой стояла девушка.
– Асо? Да, я узнал ее, хотя и не сразу. Очень милая девушка.
– Ты находишь ее привлекательной?
– Даже слепой сочтет ее привлекательной, лишь услышав голос. Но для чего ты меня спрашиваешь об этом?
– Твой брат Ба-Ка вбил себе в голову, что ты желаешь взять ее за себя, и очень зол из-за этого.
– Отец мой, – почтительно ответил Сетх-Ка, не скрывая удивления, – он и мне говорил о том. Но у меня и в мыслях не было брать себе жену. Я хотел просить вас позволить мне стать жрецом, ибо чувствую, что божественная сила приходит в мир через меня. Не знаю, по чьей милости, но это так. И я не желаю противиться воле богов. Править землями, водить в бой армию и собирать налоги с подданных для меня чересчур обременительно.
Фараон поднял глаза к потолку, чтобы скрыть досаду. Сегодняшняя выходка Ба-Ка чрезвычайно насторожила его. Столь горячий и склонный полагаться на силу наследник в случае чего может стать действенным орудием в руках хитроумных наставников вроде Асхотена. Ему ли не знать о том? Некогда он и сам таким был. Когда-то именно Асхотен помог ему завладеть престолом, отодвинув любезного братца. Тот был сыном египетской принцессы, а не ливийки, как он сам. Но в спорном вопросе жрецы высказались за него.
Нынче, похоже, назревает что-то подобное. Нельзя дать верховному жрецу Ниау, которого хитрость и коварство сделали своим воплощением, даже шанс одержать победу. Для этого следовало приблизить к себе Сетх-Ка, создать из него достойный противовес брату. Но того, похоже, больше интересуют птички и зверушки, чем Верхний и Нижний Египет. Досадно, весьма досадно.
Он поднялся с места. В какой-то миг ему показалось, что звероголовые боги, изображенные на стенах, внимательно следят за ним, ожидая его слова. Пожалуй, следовало бы младшего сына ближе познакомить с Асо, когда б не было уже поздно, слишком поздно. Но сказать об этом было бы кстати, ведь ему же неизвестно, что девушка, отчего-то едва не лишившаяся чувств во время мистерии, вот-вот отправится в безвозвратное плавание по Нижнему Нилу.
В этот самый миг, когда он вышел из минутной задумчивости, в залу почти вбежал, в отчаянии оттолкнув стражника, младший брат фараона, правитель Нехенского нома.
– Моя дочь умирает! – с порога начал он. – Угасает на глазах!
У самого дворца наперерез фараону и его свите бросился возбужденный Ба-Ка:
– Отец, правда ли, что говорят?!
– В людской молве всегда есть правда и всегда есть ложь. О чем ты?
– В столице толкуют, что Асо при смерти!
– Толпе лучше бы толковать о ценах на зерно и фрукты, – отрезал фараон, не скрывая досады. – Хотя постой, – он положил руку на плечо сына, – что еще там говорят?
Наследник престола вскользь поглядел на дядю, шедшего в полушаге за спиной повелителя Египта.
– Что на принцессу навели порчу те, кто не желает возвышения ее отца – единственного законного правителя… – Ба-Ка прервался. – Отец, прости, это не я, это они так говорят.
В другой момент фараон взорвался бы от негодования, но сейчас крамольные речи были ему только на руку.
– Вот, значит, как?! – оглядываясь на брата, процедил он.
Тот едва сдержался, чтобы не отпрянуть. Он хорошо знал, что может означать подобный взгляд. Но владыка Верхнего и Нижнего Египта поднял руку в успокаивающем жесте:
– Я верю тебе. Ты всегда был верен и безупречен. Но слухи не могут появиться из ничего, просто так. Кто-то распустил их. Распустил, чтобы стравить нас. Чтобы вонзить нож в спину. – Фараон на миг умолк. – Погоди, сегодня там, в храме, Асхотен бросился к твоей дочери за мгновение до того, как ей стало дурно. Я еще подумал, что там, вблизи, он заметил нечто, что укрылось от моих глаз.
Хафра молчал, сжимая кулаки и перекатывая желваки на скулах. Как ни бился, он не мог вспомнить, бросился ли Асхотен к его дочери в тот самый миг, когда той стало дурно или за мгновение до того. И никто из присутствующих в храме, пожалуй, не вспомнил бы этого. А выступить против слов государя – об этом большинству подданных страшно было даже подумать. Конечно, он разгадал хитрость брата, но встать сейчас на защиту верховного жреца Ниау означало признаться в соучастии, в заговоре против живого бога.
– Ну конечно, – продолжал воплощенный Гор, – теперь мне ясно: Асхотен одурманил твою дочь одним из многих известных ему тайных снадобий. И он же через своих людей запустил на рынке злокозненные слухи.
– Отец, – перебил его рассуждения Ба-Ка, – быть может, лишь ты способен ее спасти! Молю тебя, никогда ни о чем не моливший прежде, спаси ее!
– Если только небеса не решили забрать Асо в странствие по Нижнему Нилу, я сделаю это для тебя, мой мальчик! – высокопарно ответил фараон, делая знак остановившейся свите ускорить шаг. – Идем же!
– Позволено ли мне будет сказать? – вдруг нарушил установленный порядок грозный Микенец. – Я и мои люди, исполняя ваш приказ, приходили к Асхотену в тот самый миг, когда принцесса Асо уже пришла в себя. Жрец сказал, что он готовит ей некое зелье, которое придаст девушке сил. Но, отведав именно этого зелья, ваша племянница впала в забытье и больше не приходила в себя.
– Вот оно как?! – фараон резко сдвинул брови над переносицей. – Думаю, больше говорить не о чем. Нынче же я соберу верховных жрецов и клянусь, что не успокоюсь, покуда священные нильские крокодилы не получат законную жертву – этого проклятого заговорщика и отравителя! Такова моя воля. Но пока – Асо.
Когда Ур Маа, расталкивая свиту, вошел в покои, где испускала последний вздох красавица Асо, кого только там не было: фараон и его брат, многочисленные лекари, вынужденные сознаться в собственном бессилии, окруженный стражниками Асхотен, рыдающий в углу Ба-Ка и Сетх-Ка, утешающий брата. Едва войдя в помещение, Ба-Ка с яростью голодного леопарда кинулся на Асхотена. В принципе, фараон не возражал, чтобы тот свернул жрецу голову. Однако сын, вместо того чтобы воспользоваться навыками бойца, зачем-то ухватился за жреческие одеяния и начал трясти жреца, будто плодовое дерево в час сбора урожая. Это было совсем не то, что нужно. Как бы то ни было, жреческое одеяние говорило само за себя, и, выступая против человека, нельзя было позволить оскорблять служителя бога.
Фараон кивнул Микенцу, и тот, не церемонясь, сгреб наследника престола в охапку и отбросил в угол. Ба-Ка в ярости бросился на гиганта, тот насмешливо оскалился и резко толкнул принца в грудь, возвращая в исходную позицию на полу. Сетх-Ка бросился между ними, и как раз в этот момент торопливой походкой человека, который знает, что делает, и спешит исполнить долг, появился Ур Маа. Стражники расступились, впуская его. Всякому было известно, что в сложные моменты жизни повелитель Верхнего и Нижнего Египта прибегает к прорицательскому дару и мудрости Ур Маа так же часто, как к ловкости и силе Микенца.
– Государь! – скороговоркой обратился он. – Я прошу вас и всех, кто пришел с вами, выйти. Я излечу девушку.
Фараон с недоверием и досадой поглядел на жреца. Не верить тому, кому сам Тот открыл тайны превращений и перерождений, было не просто глупо, но и крамольно. Отсылать же его прочь на глазах у двора после всего того, что было сказано, после требований оживить дорогую племянницу, тоже представлялось по меньшей мере странным.
– Поздно, Ур Маа, – наконец вздохнул он. – Аментет, встречающая души на пороге загробного царства, уже распахнула ей свои объятия.
– Я излечу ее государь, – тихо и настойчиво повторил Ур Маа. – Вели, чтобы все вышли отсюда.
– Будь по-твоему, – нехотя выдавил фараон и сделал знак Микенцу.
Когда жрец Тота и девушка наконец остались наедине, старик подошел к несчастной, взял ее руку и начал прощупывать тонкую жилку на запястье.
– Душа покидает ее, – прошептал он.
Ур Маа толком не знал, что делает, вернее, не мог объяснить, для чего нужно каждое его действие. Верховный жрец Тота лишь следовал видению, посетившему его в часы ночных бдений. Как и прежде, они не обманули. То, что было предначертано, обнаружилось в каменоломне, а значит, и все остальное должно совершиться. Он отбросил полу белого шерстяного плаща и достал из холщовой сумки драгоценную находку, развернул тонкий, из мягкого прозрачного материала покров и вытащил необычайный, отменной работы кристаллический цветок. Он был наполнен светом, так что и в самой безлунной ночи сверкал ярче факела, лишь один из двадцати семи лепестков, короной украшавших высокий стебель, пылал и переливался цветом начищенной меди.
– Все будет так, как я видел, – прошептал жрец, и под его пальцами, скользящими по стеблю цвета зеленого турмалина, загораясь искорками, появлялись неведомые Ур Маа знаки. За годы долгого служения верховный жрец никогда не видел ничего подобного. Но он совершенно точно знал, что делает.
Он стоял. Тонкая черная струйка крошечной змейкой начала выползать из приоткрытых губ девушки. Ур Маа глядел, безмолвствуя, ликуя в душе, что бог, пославший ему видение, дал силы одолеть смертельный недуг, дал силы успеть отвратить то, что казалось неминуемым. Наконец лепесток, прежде сиявший, вдруг начал тускнеть и терять цвет. А волосы Асо, черные, будто вороново крыло, вдруг стали рыжими, словно голова ее была объята пламенем.