— Как вы думаете, пан Янек, мне следует написать в Вильно?
Кольский сделал неопределенное движение рукой.
— Я думаю, что скорее нет.
— Почему?
— Потому что если бы профессор ждал ваше письмо, то, по всей вероятности, указал бы адрес врача, у которого он остановился. Вы знаете этот адрес?
— Нет, — ответила Люция. — Но его легко установить. Доктор Павлицкий, вероятно, имеет список врачей. Впрочем, я знаю, в какой больнице работает доктор Русевич.
— Однако мне кажется, что профессор не ждет вашего письма, иначе не забыл бы об адресе. Профессор всегда обо всем помнит.
— Это правда, — согласилась Люция, и вопрос, таким образом, был решен.
Пребывание Кольского могло действительно походить для него на отпуск. К тому же и погода исправилась. Прекратились дожди, и первые в этом году легкие заморозки сковали болотистые дороги и тропинки. Сейчас они могли совершать длинные прогулки в окрестностях. Люция сводила его в лес, на кладбище, где была похоронена жена Вильчура, в городок и еще в несколько наиболее живописных мест. Гуляя, они подолгу разговаривали. Подавленность Кольского исчезла без следа. К нему вернулась прежняя энергия, способность интересоваться подробностями, веселый смех и шутка.
— Действительно ли здесь так серо и нудно" как вам вначале казалось? — спросила Люция с легкой иронией.
В ответ он посмотрел ей в глаза и взглядом сказал, как изменилось его мнение.
В один из дней она, как бы между прочим заметила:
— Видите, пан Янек, обо всем можно забыть.
— Разумеется, — согласился он. — Но есть и исключения. Мое пребывание здесь навсегда останется в моей памяти.
— Это вам только кажется. Со временем и в соответствующих обстоятельствах оно забудется так, как выветрились те переживания, которые угнетали вас в Варшаве. Мне кажется, что они уже выветрились бесследно.
— Слава Богу, совершенно, и следа от них не осталось.
Люция рискнула спросить:
— А она?
— Что она?
— Ну, та женщина, она так же легко забыла о вас?
Он рассмеялся.
— Неизмеримо легче. Я убежден, что уже через час после нашего расставания она забыла обо мне.
— Значит, не любила.
Он нахмурился.
— Эта женщина вообще не понимает значения слова "любовь", хотя на устах у нее оно чаще, чем другие.
— Почему чаще?
— По той простой причине, что принадлежит ее… ремеслу. Понимаете? Это слово может произноситься одному человеку… А если, скажем, десяти…
— Ах, вот как, — прошептала Люция.
— Только сейчас я понял, что не имел права ничего требовать от нее, потому что сам я ничего не мог дать ей. Видите, панна Люция, это была глупая ошибка с моей стороны. Я думал, что принимаю лекарство, а это был даже не наркотик. Обычная отрава.
Некоторое время они шли молча.
— К счастью, — повторил Кольский, — от этого не осталось и следа.
Люция спросила:
— Не понимаю только, что могло склонить вас к этому досадному приключению?
— Как раз поиск наркотика.
— Согласна. Но вы ведь могли сделать лучший выбор.
— У меня, панна Люция в этой области так мало опыта, что… Впрочем, это уже прошлое, о котором мне хотелось бы забыть.
— Однако, зная вас, я не могу поверить, что вас с этой женщиной не связывал хотя бы какой-то незначительный роман.
Кольский кивнул головой.
— Конечно, но это была лишь иллюзия, заблуждение, результат самовнушения и внушения тоже. Видите ли, утопающий и за соломинку хватается. К счастью, рана оказалась не столь угрожающей и научила меня быть более осторожным в будущем.
Люция уже давно догадывалась, что речь здесь идет о пани Добранецкой. В письмах Кольского того периода она иногда встречала такие выражения, которые определенно не могли принадлежать ему и были как раз в стиле пани Добранецкой. И сейчас она радовалась, почувствовав ту неприязнь, которую питал Кольский к своей бывшей любовнице. Люция всегда считала Добранецкую женщиной злой, коварной, способной на самые подлые поступки. Это она организовала гнусную кампанию против Вильчура. Однако в глубине души ее задел тот факт, что Кольский мог любить ее и одновременно завести роман с той женщиной. Люция не страдала манией величия, но считала себя более привлекательной, чем Добранецкая. Она, бесспорно, была моложе Добранецкой, не говоря уже о разнице в этических нормах. Поэтому Люция почувствовала себя оскорбленной самим сопоставлением с Добранецкой, кроме того, хотя она не призналась бы себе сама, все-таки ей было жаль Кольского.
— Словом, вы стали антифеминистом? — спросила она.
— О нет. Это было бы преувеличением. Во всяком случае, мне бы не хотелось возобновлять поиски наркотика.
— И он вам не понадобится. Ведь все ваши переживания исчезли.
Он покачал головой.
— Нет, панна Люция, они не исчезнут никогда.
— В словах "всегда" и "никогда" много пафоса, и только очень редко в них заключена правда.
— Что поделаешь, но этот редкий случай выпал как раз на мою долю.
— Я удивляюсь, — после паузы сказала Люция, — что вы, пан Янек, так трезво умея смотреть на жизнь, не сумели оттолкнуть что-то неудобное для себя, не сумели защититься от чего-то, что приносит вам только огорчения.
— Но, панна Люция! Я вовсе не хочу отказываться от этого огорчения.
— Ну, это уже нелогично.
— Возможно, — согласился он.
Долго шли молча.
— Расскажите мне что-нибудь о ней, — неожиданно попросила Люция. — Что вас привлекло в ней? Почему вы выбрали ее, а. не кого-нибудь другого?
Кольский пожал плечами.
— Не знаю. Я сам об этом долго думал и не нашел на это ответ. Единственным правильным ответом было бы, пожалуй, то, что не я ее выбирал, а она меня.
— И вы безропотно согласились?
— Да. Мне нечего было защищать. Вы должны понять, что, потеряв все, я сам был удивлен, что могу еще для кого-нибудь представлять интерес. Для кого-нибудь, а особенно для нее.
— Особенно? Почему особенно?
— Я не то хотел сказать. Мне хотелось сказать, что эта женщина пользовалась большим успехом, была окружена роем поклонников, отличалась привлекательностью и красотой.
— Вы осознанно употребляете прошедшее время? — она внимательно посмотрела на него.
— Осознанно, — ответил он.
— Это значит, что она уже непривлекательна и без поклонников?
— Да, — кратко ответил он.
Сейчас она убедилась, что у Кольского был роман с Добранецкой, и невольно со злобой заметила:
— Не теряйте надежды. Может быть, она восстановит свою привлекательность, и вы сможете к ней вернуться.
Кольский нахмурил брови. Он почувствовал себя глубоко уязвленным словами Люции. Правда, у него не было никакого права ждать от нее особого внимания, однако насмешки он все же не заслужил.
— Зачем вы хотите меня обидеть? — сказал он с грустью в голосе.
— Вовсе нет. Только я думаю, что, поскольку вы уже знаете ее, вас больше не ждут разочарования, вы ничем не рискуете.
Она находила какое-то удивительное и непонятное для нее самой удовольствие досаждать ему.
— Я вовсе не шучу, — продолжала она с наивным выражением лица. Выбирая другую, вы бы могли встретиться с новыми сюрпризами. А в довершение новая возлюбленная случайно не была бы окружена роем поклонников и не слыла бы красавицей.
Кольский опустил голову и молчал. Он не узнавал Люцию и начинал жалеть о том, что доверился ей. Люция почувствовала его настроение, но какое-то упрямство не позволяло ей отказаться от занятой позиции. В душе она думала:
— Так ему и надо. Так ему и надо…
За всю обратную дорогу не проронили ни одного слова. Когда поднялись на крыльцо, Кольский сказал:
— Возможно, завтра вернется профессор…
— Вам нет необходимости считаться с его возвращением. Я вам сердечно благодарна за оказанную помощь, но если это для вас неудобно, то я не смею вас больше задерживать. Кольский, стиснув зубы, сказал:
— О да, я убежден, что вы не хотите меня задерживать, и поверьте мне, что я не остался бы более часа, если бы не обещал профессору Вильчуру.
— По некоторым вопросам у вас необыкновенно чуткая совесть, — с безразличием заметила Люция.
— Да. Приятно, что вы хоть что-то чуткое нашли во мне, потому что моя кожа, как вы считаете, настолько толстая и нечувствительная, что из нее можно сделать подушку для шпилек.
Настроение Люции окончательно испортилось. Она была недовольна собой. Самых несправедливых и ужасных вещей наговорила Кольскому; возможно, даже оскорбила его. И все это в ответ на его доверчивость, искренние признания. Она не могла понять собственных мотивов.
— Что со мной случилось? — думала она. — Что со мной случилось?
Она вела себя по отношению к нему просто бестактно. Ее последние слова на крыльце означали, что его попросту выпроваживают из дома. Правда, начал он, он первый вспомнил о возвращении профессора, но все-таки вела она себя скверно. Наверное, он сидит сейчас у себя несчастный и переживает. Как могла она быть такой бесчувственной по отношению к нему! Как это нехорошо, что она воспользовалась своим преимуществом по отношению к человеку, который ее любит. Как все это бессмысленно, ведь он ей очень нравился, она радовалась его пребыванию в больнице, его общество для нее — настоящий праздник, и она действительно хотела задержать его как можно дольше.
Она долго думала над этим и решила завтра же вознаградить Кольского за сегодняшние неприятности. Нужно оказать ему как можно больше расположения. Л еще извиниться, просто извиниться, потому что виновата.
До извинений, однако, не дошло. А не дошло по следующей причине.
На следующий день ранним утром привезли из Нескупы молодого парня, который, найдя в речушке шрапнель со времен войны, начал раскручивать заржавевший заряд. Его привезли всего израненного, и Кольский, не закончив завтрака, начал с помощью Донки штопать несчастного. Когда уже операция была закончена и пострадавшего перенесли на кровать, Кольский с Донкой вернулись в операционную, чтобы навести порядок. Стенка между операционной и амбулаторией была сколочена из тонких досок, поэтому в амбулатории было хорошо слышно каждое громко произнесенное слово. Еще отчетливее был слышен смех. А Донка и Кольский все время смеялись, смеялись весело и беззаботно. В голосе Донки явно слышались нотки кокетства. Они говорили о каких-то танцах. Потом Кольский хвалил Донку за ее усердие в уборке его комнаты и вдруг сказал шутя: