— А вы как думаете? — вопросом на вопрос ответил Владимир.
— Х-м, предусмотрительно, только оригиналы не забудь убрать туда, откуда их никто, кроме тебя не достанет, иначе они могут испариться в неизвестном направлении. Арендуй ячейку в банке, например… Вижу, уже… Ладно, идём дальше. Статья в газете выстрелит не раньше, чем за тебя возьмётся полиция, иначе не имеет смысла затевать всю возню с обличением высокопоставленного чиновника и коррумпированных служителей порядка. Губернатор…
— Губернатор? — перебил Владимир, сходу ухватившись за оговорку Павла.
— Губернатор, губернатор, — не стал артачиться и сдавать назад корреспондент, — или ты думаешь, что оппозиция сама по себе, своя собственная, а пресса свободная? Шалите, молодой человек! Запомни, не бывает свободной прессы, она всегда чья-нибудь или под кем-нибудь. Барону Корфу очень не нравится чувствовать себя опутанным по рукам и ногам, его из Москвы направили не просто место блюсти, только куда не ткни в губернии, из всех щелей вылазит Ермолов и его прихвостни, и не сковырнуть его, зато твой случай даёт очень удобный повод если не убрать, то существенно отодвинуть графа от кормушки финансовых потоков и полицейского управления, лишив поддержки силовиков и замазав в грязи финансовых махинаций, заодно сняв с должностей спевшихся с графом стариков в погонах. Пенсия ими давно выслужена, пора о вечном подумать на досуге, внуков, к примеру, понянчить, а не задницами кресла в ГубУправлении продавливать. Взамен барон получает свободу манёвра и возможность сменить ретроградов, на, говоря иносказательно, новую кровь, которая расшевелит наше тухлое болото.
— Не думал, что всё так закручено, — Владимир одним глотком ополовинил чашку кофе. — Губернатор, граф… И все точат зубы друг на друга, тихо гадя из-за угла.
— А ты как хотел, серпентарий во всей красе, — иронично усмехнулся журналист. — Кстати, сколько ты пропустил занятий?
— Два дня. Понедельник и вторник, а что?
— Обязательно шуруй в универ, если пропуск не аннулировали. Требуется прецедент, кстати, тебе прежде всего. Не если, а когда тебя «попросят» покинуть заведение, требуй санкций студсовета и профсоюза.
— Они санкционируют.
— Не сомневаюсь, — ядовитая, брызнувшая хиной, улыбка искривила губы журналиста, — только представь, как они запоют после публикации и твоего оправдания в глазах публики? Если у нас выгорит, ректор также прибежит на полусогнутых. Не ему тягаться с губернатором, и он прекрасно это понимает. А кто его прикроет от прокурорской проверки, которую санкционирует губернатор, и заберёт исковое заявление? Считай советы моей платой, парень, за… — Павел подкинул на ладони карту памяти, — за использование тебя в…
— В интриге, — подсказал Владимир.
— Да, в интриге. И ещё, — журналист подался вперёд, — рекомендую наступить на горло жабе, потрясти страховую кубышку и купить массажный стол с государственной лицензией губернского управления здравоохранения на право оказания массажных услуг. Насколько я в курсе, официальный сертификат у тебя есть. К тому же репутация в определённых кругах очень неплохая. Если ты не знал, благодарные клиенты лучше всякого сарафанного радио работают. Я тебе скажу, грех терять наработанный задел, тем более, траты отобьются очень быстро. С древних времён правило обратного действия репутации не изменилось. Сначала ты работаешь на репутацию, потом она на тебя.
— Собрали, значит, информацию, — ничуть не удивился Владимир.
— Естественно, должен же я знать, с кем встречаюсь и кто он по жизни. Сам видишь, дело у тебя, а теперь у всех нас, очень щекотливое. Журналистов и волков ноги кормят и владение информацией, а чтобы ей владеть, приходится бегать аки лосю, иначе свои же сожрут, затопчут и в угол запинают.
— Спину прихватило, милок?
С трудом разогнувшись, Георгий Романович медленно обернулся. Тёща! Принесла же нелёгкая старую каргу. Ладно бы Анастасия была дома, можно было бы подумать, что Алевтина Михайловна к дочери приехала, но та второй месяц на водах в Баден-Бадене, так чего эта перечница припёрлась, непонятно. И прислуге не забыть прописать «горячих». Им не единожды сказано было сразу уведомлять его о гостях и различного рода просителях. Вопрос — почему не сообщили?
— И вам здравствовать, Алевтина Михайловна, — проявил вежливость Ермолов, чмокнув воздух над сухой кожей ладошки княгини Гжельской. — Разрешите поинтересоваться, Вы давно с богомолья вернулись?
— Давеча, — хихикнула старушенция, — неужели вы, граф, настолько не интересуетесь происходящим в доме, что оставили мой приезд без внимания? Крайне невежливо с вашей стороны, должна попенять вам, крайне!
— Вам ли не знать о моей занятости, уважаемая Алевтина Михайловна, иногда о себе забываешь, не то, что о доме. Позвольте спросить, Вы…
— Я, я, — перебила старуха, — приехала глянуть на тебя и чадушко твоё, хотя смотри, не смотри, кривое отражение ровным не станет.
— Глянули, и как вам? — насмешливо спросил граф.
— Лучше бы не смотрела, — презрение в голосе сухой бабули, закутанной в чёрные одежды богомолицы, можно было намазывать на хлеб вместо масла.
— Позор! — припечатала бабка, гордо выпрямив спину. — Можно ехать обратно.
— Что, даже чаю не попьёте? — вырвалось у Ермолова, который всеми фибрами души ненавидел тёщу, но ранее не позволял себе подобных выходок, всегда держась строго в рамках приличий.
— Вот теперь узнаю зятька, — словно приподъездная бабка на лавочке, мелко захихикала княгиня, мгновенно сменив личину на строгую и чопорную классную даму, которой работала некогда в дамском лицее. — Нет, Георгий Романович, на чай не останусь, не упрашивайте и так я в вашем вертепе задержалась дольше обычного. Распустили вы сына, да и сами от него недалеко ушли, но ничего, очень скоро вы очень сильно пожалеете, помяните моё слово.
— Не забывайте, мой сын — ваш внук! — лязгнул металлом Ермолов.
— Да?! — ничуть не испугавшись, деланно удивилась княгиня. — Интересно, а он об этом помнит? Сомневаюсь. Найдите в себе смелость посмотреть правде в глаза, граф, сына вы упустили давно и безнадёжно. Удалой биндюжник с повадками безнаказанного гопника, сорящего отцовскими деньгами, может и является мне внуком по крови, но никогда не станет им по духу! Благо у меня есть кого упомянуть в завещании, кроме одной из дочерей и её сына. А тебе, милок, — классная дама уступила место ехидной старушке, — пора начать задумываться о вечном. Для начала спинку бы подлечить, но знаешь, неуважаемый Георгий Романович, никто за неё не возьмётся, а ежели и найдётся таковой врач, все его усилия пропадут втуне. Вспоминайте, батенька, где и как вы нагрешили, кого обидели в последнее время, что вас лишили благословения. Сглаз и порчу у знахаря или ведуньи снять можно, грехи отмолить в церкви, но, боюсь, они вас близко к себе не подпустят, чтобы проклятье не заработать. Вам обоим ещё не поздно извиниться и покаяться, потом поздно будет. Впрочем, — в голосе княгини потянуло безнадёгой, — таких, как вы, только могила исправит. И не надо, не провожайте, уж как-нибудь сама дорогу найду.
Оставив за собой последнее слово, тёща сменила образ. Сухонькая восьмидесятитрёхлетняя старушка обрела удивительно ровную для своих почтенных лет спину с королевской осанкой, и походкой воздушной балерины проплыла мимо графа в холл. Вскоре входная дверь звоном серебряного колокольчика проводила незваную и нежданную гостью.
— Тьфу! — сплюнул граф. — Ведьма! Панкрат, поди сюда! Расскажи-ка мне, голубь ты мой, сизокрылый…
Раздав люлей кому попало, Ермолов приказал подать машину. Опаздывать на работу и утренние планёрные совещания он себе не позволял, истово блюдя пунктуальность и требуя соблюдения оной от подчинённых. Через несколько часов о тёще и её словах он думать забыл, настолько его затянула рабочая рутина, да и спина, на удивление, не показывала признаков готовности полоснуть болью по хозяйским нервам. А перебирать в уме всех «обиженных» и каяться перед кем попало, так никакого времени не хватит. Старуха совсем с ума сдвинулась. Она и раньше с приветом была, увлекаясь различной эзотерикой и мистикой, а сейчас на старости лет ударилась в другую крайность, разъезжая по различным монастырям, святым и «сильным» местам. Ладно бы просто моталась в своё удовольствие, хрен с ней, так нет, каргу хлебом не корми, дай к зятю по пути-дороге заехать, кровь из него и дочери с внуком попить. Сто лет без неё жили, ещё сто лет проживут. А с Романом надо что-то делать. Тут бабка права, упустил он сына. Но ничего, летняя практика не за горами, за все выходки и «хорошее» поведение законопатит он сына куда-нибудь в глухомань, куда Макар телят не гонял, предварительно объяснив за что и почему. В дремучей Тьмутаракани развернуться негде, тем более Георгий Романович планировал на время практики лишить сына денежного содержания, пусть на собственной шкуре прочувствует, как на хлебушек зарабатывать. А не поймёт, есть другие методы убеждения. А завещание… Завещание уважаемая княгиня пусть засунет себе куда-нибудь очень глубоко.
— Руки за спину! Встать лицом к стене! — глухо, будто в бочку, хрипло гаркнул конвоир. Резиновая дубинка в его руке описала предупредительный полукруг.
Заняв предписанное окриком положение, Владимир искоса проследил за встречным конвоируемым, которого вели в сторону комнаты для свиданий. Худой костистый мужик с усталыми глазами и измождённым лицом интеллигента, занятого поиском смысла жизни, глядя на которое хотелось задаться вопросом, в чём вина несчастного? Ответ давали кисти рук, торчащие из-под арестантской робы. Густая синь наколок на фалангах пальцев и на тыльных сторонах кистей выдавали опытного сидельца и, может быть, неоднократного «ходока» с богатой историей.
— Лицом к стене! — хрипло гавкнул конвоир над ухом.
Владимир, едва не содрав кожу, послушно ткнулся носом в шершавую «шубку» штукатурки.
Через два поворота с длинным коридором с дверями по обе стороны, и один пост охраны, Чаровников переступил порог своей одиночки. За спиной клацнула дверь, противно скрежетнув запираемым замком. Да, надежды на то, что граф ограничится увольнением и отчислением поганого студента не оправдались. Спасибо журналисту, «дежурную» сумку он собрал в тот же вечер. Полторы недели она пылилась на полке в прихожей, но пришло и её время.