«Поди уж, — зло подумал Ласка, — я бы твой дрекол тебе в зад сунул и провернул!»
— Что развалились, куски дерьма?! За работу! — раскрутил хлыст Бадру. — Плетей захотели, грязные собаки?!
— Тварь, — обронил Рет, подбирая мотыгу.
— Ты что-то сказал, грязное отродье Сэта, родившееся между мочой и калом и выпавшее головой вниз из «ворот» шлюхи, которая зовётся твоей матерью, — надсмотрщик ощерился редким желтозубым частоколом, давно истёртым вездесущими мельчайшими песчинками, от которых в Та-Кем невозможно было избавить еду.
Бадру ловко повёл кистью руки, умело раскручивая хлыст, но ожидаемого сухого щелчка поперёк спины виновника неудовольствия столь важной личности не последовало. Вместо этого толстяк замер, напряжённо уставившись куда-то за спины рабов.
Ласка невольно оглянулся. Важные меджаи и служители богов, с помпой прошествовавшие мимо стройки некоторое время назад, сейчас неслись обратно прыткими гепардами. Один из здоровяков, сверкая обнажённым хопешом в правой руке, левой придерживал тощий зад высокородной Алкандры, кулём перекинутой через плечо. Из двух жрецов остался один, где-то потерявший правую сандалию и измазавшийся кровью от выбритой лысины на голове до подола набедренной повязки, да и телохранителей что-то поубавилось в количестве.
— Разбойники чихну! — зачем-то крикнул прихрамывающий жрец, задыхаясь от быстрого бега. — Много!
— Откуда здесь взялись дикари? — дёрнул хлыстом Бадру под поднявшийся многоголосый шум.
— Сэт за тобой прислал, отродье шакала, — довольно прорычал Рет, опуская мотыгу на голову замешкавшегося толстяка.
— Ра-арх!
Сдерживая в глотке рвущийся наружу крик, Владимир подскочил над кроватью, по инерции продолжая искать взглядом серповидный клинок, выпавший из руки меджая, которого он насадил на копьё, будто кусок маринованного мяса на шампур. В Вовкиной голове всё ещё шумели дикие крики рабов, дорвавшихся до тел бывших хозяев. Всё равно убийство спишут на ливийских дикарей, напавших на беспечных господ ради наживы, ведь каждый знает, что за Алкандру могли заплатить золотом по весу или отдать выкуп бронзой. Либу[6], что «чёрные», что «белые», охотно соглашались и даже требовали оплату за заложников клинками, ножами или наконечниками стрел и копий в виде мечей.
— Ф-у-у, — Владимир провёл ладонью по липкой от пота груди. — В Египет я теперь точно не поеду.
Брезгливо принюхавшись к воняющим подмышкам, он пошёл в душ, где, наскоро ополоснувшись и сменив пропотевшие боксеры на чистые, вернулся в маленькую спаленку. В раздумьях потрепав мокрый загривок, он собрал постельное бельё и принялся стелить новое. Его не прельщало спать на сырой от пота простыне.
— Папахен опять будет рычать за постирушки, — сокрушённо вздохнул парень. — Да и пошёл он лесом. Пару дней продержаться осталось, а там — ауффидерзейн майн либен патер унд мутер.
«Внутренний голос, зовущийся интуицией, громко нашёптывает, что завтра я уйду так или иначе. Печально сие. Хочется наплевать на скребущихся в душе кошек, жаль, подлючий голосишка ещё ни разу меня не подводил. Остаётся надеяться на лучшее, хотя кому я что-то докажу? Врать самому себе не имеет смысла, ведь мой вылет восвояси предопределён и можно этот полёт совершить после направляющего пинка под задницу, а можно выместись на своих условиях. Лично мне предпочтительней второй вариант. Осталось окончательно решить вопрос с дверью. Хлопать или уйти по-английски? Впрочем, Серёне по барабану концерт, папахен даже заморачиваться не станет типом и причиной ухода, особенно после того, как я дал СИБовцам словесный портрет его старого кореша, что чуть не сбил меня на своём корыте. Кто бы знал, что он знаком с моим предком. Копылов на корыте, мать его. Туда ему и дорога, уроду. Ненавижу пьяных козлов за рулём, которые считают, что им всё на свете позволено. Папаня тоже любит дерябнуть пивца, прыгнуть за баранку и улететь на встречу с очередными «партнёрами», а то, что его сын чуть Богу душу не отдал, как тот парень, что шёл впереди меня, старому гаду до фонаря. Ублюдок ему не интересен. Что поделать — ошибка молодости и бельмо на глазу обожаемой ночной кукушки, вьющей верёвки из Серёни.
Конечно, я не Золушок, но широкой ложкой на четыре куска нахлебался дерьма из котла для нелюбимого пасынка. Диана от души отсыпала, хоть заешься. За всё хорошее выдала. Не простила мачеха свою бывшую подружку, первой накинувшую хомут на короткую шею папаши и пусть тот недолго таскал ярмо в лице Натальи Коноваловой, что выпирающим пузом затолкала жениха под венец, «пряников» плоду греховной страсти в моём лице хватило на всю оставшуюся короткую жизнь».
— Тьфу, паста заканчивается, — отложив ручку в сторону, Владимир легонько помассировал виски, потом круговыми движениями больших пальцев обеих рук тщательно прошёлся по собственному затылку.
Внезапно навалившаяся головная боль постепенно отступила, оставив после себя затухающий барабанный бой в ушах и плавающие цветные пятна в глазах. Тревожный сигнал. Врач, осматривавший Владимира, что-то говорил о последствиях поражения электрическим током, которые могут «вылезти» не сразу, а по прошествии времени. Вылазят, похоже, две недели спустя. Хорошо, что он не шагнул на дорогу на засветившийся зелёный сигнал светофора, а чуть замешкался. Проволочка спасла жизнь. Задом отпрыгнув от визжащей шинами машины, пяткой правой ноги он запнулся о бордюр и покатился по мокрому от дождя тротуару. Визг, удар, скрежет, крики прохожих. При попытке встать, он упёрся руками в землю и чуть не задохнулся от разряда, пронзившего его от ладоней до левой пятки и правого колена, руки ослабли и тело получило свободу, чтобы до крови ткнуться лбом и носом в фигурную плитку. Уже позже он разузнал «интимные» подробности о «шаговом напряжении». И ведь главное, никакая интуиция в тот день его за душу не теребила и не выла на все лады. Благо ему сравнительно повезло оказаться не рядом с упавшими проводами, а чуть в стороне. А так, там бы он и остался при прочих равных обстоятельствах. Странно, что хватило одного взгляда для запоминания во всех подробностях вылезшей из машины рожи с прилипшей к губам сигаретой. Оглядев мутным взором «натюрморт», водила икнул и шустро ломанулся прочь дворами…
Захлопнув дневник с чуть потрёпанными по внешним краям уголками, Владимир, будто впервые видя старый ежедневник, покрутил его в руках. Момент раздумий и неуверенности прошёл быстро. Решительно отодвинувшись от стола со старым ноутбуком, сиротливо притулившимся в углу на тёмной поверхности, должной изображать дуб, молодой человек вышел из летней кухни, совмещённой с гаражом, семь лет назад переделанной под его проживание, и направился к бочке, в которой густо дымилась собранная на участке сухая трава. Дневник, брошенный сверху, сначала пытался сопротивляться жару, лишь по прошествии некоторого времени начав жалобно шелестеть сворачивающимися чернеющими страницами. С каменным выражением лица понаблюдав за пламенем, лениво облизывающим бумагу, Владимир сходил в мангальную зону, откуда принёс бутылку «розжига», с которым дело пошло намного веселее. Опровергая высказывание Булгакова, рукопись через несколько минут прекратила существование, сдавшись перед напором голодного пламени и человеческим желанием уничтожить душу, излитую на линованные страницы.
Хорошенько поворошив короткой пикой чёрные останки и кинув сверху новую порцию травы, Владимир вернулся к себе.
— Уезжаешь, — войдя в комнату, Владимир будто гоночный болид на полной скорости, врезавшийся в бетонную стену, глаза в глаза столкнулся со взглядом невысокой зеленоглазой чуть рыжеволосой девочки. Не блондинка и не рыжая, застрявшая посередине пигалица с колдовскими очами, ткнула в брата указующим перстом.
— Ничего от тебя не скроешь, мелкая, — усталая улыбка самым краем легла на уголки губ молодого человека.
— Тут уже пусто, будто не жил никто, странно так, и ужасно пахнет старушечьей затхлостью, а не твоим парфюмом, — пожаловалась девочка, присаживаясь в старое, просиженное кресло.
Владимир индифферентно пожал плечами, опускаясь на пуфик напротив сестры.
— Я не хочу, чтобы ты уезжал!
— А твоя мать с сестрой, напротив, не хотят, чтобы я оставался, — с горечью ответил Владимир младшей егозе. — Папаше глубоко по барабану, Викуля. Век бы ему меня не видеть, особенно после того, как я уронил его репутацию. Зачем, спрашивается, в своё время отсудил у мамани? Оставил бы с ней и не мучился. Алименты? Ха! Хотя той тоже плевать, нашла нового «папика» и сын побоку, даже проще — просто разведёнка после неудачного замужества, а не разведёнка с «прицепом». За семнадцать лет не навестила ни разу, хоть бы через дыру в заборе лицея одним глазом посмотрела, как её сын растёт.
— Старшая на календаре дни до твоего дня рождения зачёркивает, чтобы не пропустить знаменательную дату. Ой, прости! — подхватилась Вика, покраснев щеками.
Сколько Владимир себя помнил, она наедине с ним никогда не называла сестру по имени. «Старшая», «сеструха», «шкура» и «шмара» нередко перемешивались с иными кличками и прозвищами и никогда с Никой. Между сёстрами неоднократно челноком из ткацкого станка пробежала кошка со льва размером и мира не предвиделось даже в перспективе, настолько у Вики с Никой разнились характеры и были испорчены отношения.
Папина и мамина услада лицом и фигурой повторяла мачеху в юности. Сходство было настолько высоким, что семейные оппозиционеры в лице старшего брата и младшей сестры задавались вопросом о подработке некоторых особ в центре клонирования или копирования, что, в принципе, одно и то же. Характером рыжеволосая голубоглазая красавица с модельной внешностью и фигурой также пошла в мать, а там делили пальму первенства прокачанные стервозность с меркантильностью.
— Ты куда намылился? — спросила Вика, перестав сверлить брата взглядом.
— В Н-ский филиал Московского универа, — нехотя ответил Владимир, не желая разрывать последнюю связь с семьёй.