Выплеснув ярость, князь открыл бар и плеснул себе виски на два пальца. Лёд и содовая для мажоров, портящих вкус напитка всяким дерьмом. Не успев пригубить алкоголь, князь отвлёкся на сообщение, пришедшее на мобильный телефон с неизвестного номера. Любой сторонний наблюдатель и спецслужбы, следящие за перепиской посредством гаджетов, подумали бы, что абонент ошибся номером, написав скомканное любовное послание, но Александр Дмитриевич, прочитав сообщение, в бессильной злобе заскрипел зубами. Арестован князь Мещеряков. И часа не прошло. Быстро работают «мальчики» императора, а Борис Михайлович Мещеряков — это очень близко…
Сдать или не сдать?
Александр Дмитриевич выплеснул виски в горящий камин и опустился в рабочее кресло, размышляя о том, поставили его на прослушку или нет? Поставили скорее всего, и дом взяли под плотный колпак. Посидев несколько минут в тяжких раздумьях, князь подтянул к себе лист бумаги и написал на нём несколько слов крупным убористым почерком. Закончив писать, он захрипел и принялся колотить в колокольчик на столе.
— Сашенька, что с тобой? — в кабинет заглянула супруга. Князь приложил палец ко рту, взглядом указав на бумагу.
— Сашенька, Сашенька! — пароходной сиреной запричитала Полина Матвеевна, прочитав инструкцию, полетевшую в камин. — Тебе плохо? Ответь мне! Сашенька! Саша!
Полина выскочила в коридор:
— Маша! — сиреной воздушной тревоги, до дребезжания стёкол в окнах крикнула она на весь дом, вызывая служанку. — Беги за доктором, немедля зови Бориса Ивановича, Сашеньке плохо.
«Какая актриса пропадает, — думал князь, в позе умирающего лебедя развалившись на диване в углу кабинета».
Борис Кротов, семейный врач князя, был обязан патрону до гробовой доски и даже в посмертии оставался должен благодетелю, поэтому в его верности Александр Дмитриевич не сомневался. Предаст и его семья пойдёт на паперть, а семья у доктора немаленькая. Много лет назад в приватной обстановке князь обсуждал с Борисом различные варианты действий в разных ситуациях, в том числе вариант имитации сердечного приступа или даже медикаментозной организации оного. Пришло время сдать шахматную доску. Только император зря мечтает, что князь капитулирует на его условиях. Не бывать этому! Сейчас он уйдёт в тень и отставку с возможностью возвращения в большую политику как поправит здоровьишко и наберётся сил. Подумаешь, экая невидаль, с политиками сердечные приступы случаются сплошь и рядом, таки не каменные у людей сердца, перетруждаются и изнашиваются на ниве службы на благо отечества, а чтобы окружающие и врачи в государственной клинике поверили и нужен Борис с различными шприцами. Князь усмехнулся уголками губ, представляя размер свиньи, подложенной императору его сердечным приступом. Обратить победу в фарс тоже надо уметь, не всё коту масленица.
Потолок был весь покрыт паутиной, не серебристыми невесомыми паучьими ниточками, а тёмными, порой даже чёрными прожилками трещин на штукатурке. В правом, ближнем к двери углу, трещины соперничали с рыжими кляксами, которые проступали на горизонтальной поверхности над головой и лениво сползали на стену, истончаясь у дверного косяка и сходя на нет под тусклой поверхностью кафельной плитки, чьи прямоугольные квадраты вздымались на две трети стены, почему-то дальше оставляя место неаккуратной побелке и неуклюжим попыткам замазать последствия протечки с верхнего этажа. Слава богу плесени не было, хотя не факт, что с дождями она не проступит. Прямо не Центральный госпиталь Восточного военного округа, а замшелый фельдшерский пункт у чёрта на куличках.
— Да, это не Рио-де-Жанейро, — вздохнул Владимир, положив книгу на прикроватную тумбочку и оглядываясь по сторонам.
Право дело, лучше бы его во Владивостоке оставили или в Харбин определили, чем сюда припёрли. Скажите, какая надобность была его срывать из симпатичного госпиталя на берегу моря с приятной светлой палатой с видом на волны, пляж и чаек, и армейской санавиацией везти в Хабаровск? Там у него хоть компания из своих сослуживцев была, да и отношение персонала намного лучше, чем здесь. По крайней мере — душевней. Во Владивостоке медработники были в курсе, из-за чего и по какой причине пограничники и спецназ СИБ к ним угодили. Впрочем, СИБовских десантников быстренько перевели в собственный ведомственный госпиталь, а его, капитана Елизарова и ещё двоих пограничников, как самых пострадавших, отправили в Хабаровск, где они одни из многих таких же болезных. Больше с капитаном Владимир не виделся. Не положено! К тому же «белую кость» определили в новый корпус в двухместные офицерские палаты повышенной комфортности с туалетом и душем, а не в древние «хоромы» довоенной постройки и четырёхместный кубрик с удобствами в середине и конце коридора. Одна радость, в силу определённых причин в палате он оказался один, если не брать в расчёт утку под кроватью. До туалета ещё требовалось дойти, мягко чпокая резиновыми насадками костылей по полу. Парни пока обретались на втором этаже и к Владимиру заглядывали нечасто.
Валуны и дрын сделали своё дело. Первые сломали левую ногу, второй оставил после себя трещины в рёбрах и гематому на всю грудь, но не они были главными бедами стрелка-пограничника. Огнёва, будто курицу или утку, нафаршировало мелкими осколками, по счастливой случайности обойдя этой напастью лицо. Японские камикадзе перед тем, как превратиться в «ветер богов», изрядно напакостили, обмотав несколько связок со взрывчаткой проволокой с насечками и обложив их разного рода рубленным металлическим мусором. Откуда только взяли его в тайге? Или заранее готовились и прогнозировали возможный провал? С другой стороны, оба взятых им «языка» уцелели. Ефрейтор Синцов, сам чуть ли не по брови замотанный бинтами, пахнущими дёгтем и какой-то гадостью, во Владивостоке проболтался, что прибывшие с десантом СИБовские следователи уцепились в япошек похуже иных голодных цепней и клещей, так что как бы касатики не отнекивались, языки им развяжут и души вынут гарантированно. Да пусть хоть на органы разберут, Владимиру не жалко. После того, как из него извлекли больше десятка мелких железных обрезков, жалости к японцам не осталось вовсе. Ещё несколько кусков стальной мелочи хирурги вытащили из него в Хабаровске, не иначе, как чудом спася руку и не затронув нерв. Вроде и ранения каждое по отдельности пустяковое, а в сумме крови попили изрядно. Стоит признать, окружной госпиталь оснащён по последнему слову науки и техники, квалификация врачей тоже не вызывает сомнений — Владимир благодарил их от всей души, но отношение к пациентам… Огнёв не просил многого, хоть бы на улицу выпускали на лавке в парке посидеть…
Понятно, что он не один у врачей, а медсёстры и санитарки с медбратьями задолбаны нескончаемым потоком больных и увечных — одних выписали, как на их место тут же кладут других, за каждым не наследишься, тем более в округе начались внезапные учения и количество травмированных и раненых увеличилось кратно, тут самому бы на ногах к концу смены или дежурства устоять. Только тут в призрачные отношения «медработник-пациент» вмешивался дополнительный фактор, косвенным свидетельством и доказательством которого являлось то, что в крайние палаты в конце коридора по-прежнему никого не заселяли, будто выделяя их особый статус. Владимир догадывался, что с военными медиками провели беседы господа с незапоминающейся внешностью, успевшие и с него взять несколько подписок о запрете, неразглашении и прочем. В общем, сиди и молчи. Он молчал, а о чём говорить, когда медперсонал сам боится лишний раз рот открыть. Пришли, вкололи какую-то очередную гадость, поставили капельницу с другой дрянью, сделали перевязку. Еду привезли на тележке, на ней же увезли грязную посуду. Молчаливые медбратья (хотя Владимир не отказался бы от симпатичной медсестры) и парни, проходящие альтернативную службу, помогают с гигиеническими процедурами и из всех ни одного лишнего слова не вытянешь! Заговор молчания какой-то! На все вопросы в ответ звучит «Не положено!» вперемежку со странной опаской во взглядах будто он какой-то прокажённый. Пациенты госпиталя прекрасно чувствовали эту отчуждённость персонала и также относились к Владимиру настороженно, инстинктивно держа его на расстоянии, а проявлявшим интерес соседи по палатам быстро доводили информацию о том, что «затворник» на крючке у СИБ. Надо ли им шерудить палкой в гнезде у шершней? Непонятливых ведь могут на северный полюс выписать до конца службы следить за поголовьем моржей и белых медведей. «Безликим» можно было поаплодировать за знание психологии — максимум результата при минимуме затрат, если не брать во внимание, что они перестарались с накачкой и организацией информационной безопасности. По некоторым оговоркам сослуживцев, лежавших на излечении на втором этаже, ситуация у них была аналогичной, из всех плюсов только, что они лежали вдвоём в палате и не так сильно ощущали вакуум отчуждения.
Удержать «крышу» от закипания помогала больничная библиотека с книгами и периодикой, поэтому Владимир закопался в книги и газеты с журналами. Ещё, под клятву не выбрасываться из окна, он отстоял право на его самостоятельное открытие и закрытие, альтернативой служила угроза перебить стёкла костылями и уткой. Заведующий отделением на последнее ухмыльнулся, невнятно пробурчав что-то о замечательных рубахах с длинными рукавами, но добро дал. Хоть он и не психолог, но работа на ниве медицины кого угодно научит разбираться в психологии. Михаил Александрович Козырев, полковник медицинской службы, прекрасно чувствовал состояние пациента, находящегося на грани нервного срыва из-за устроенной ему изоляции и решил не усугублять, пойдя на мелкие уступки, тем более в глазах молодого пограничника проскакивало нечто, заставлявшее относиться к нему со всей серьёзностью и опаской. Михаил Александрович за долгую службу прошёл несколько «горячих точек» и локальных конфликтов, неоднократно встречаясь с «псами войны», прошедшими все круги ада и убивающими без лишний раздумий и сантиментов. Огнёв был из их породы, нося за душой далеко не один труп врага, лично отправленного на небеса. А ещё Михаил Александрович ощущал странную общность с пациентом, постоянно теряясь в догадках, что же их может связывать. Старый лекарь и молодой волк, испивший крови добычи.