Полежав ещё немного, Владимир решил пересесть к окну. Пусть оно выходит во внутренний двор, всё равно какое-то движение и жизнь. Разглядывать потолок он уже откровенно задолбался. Заведующий отделением обещал сегодня после обеда снять гипс с ноги. Скорее бы. Первое, что сделает Владимир — до кровавых разводов начешет зудящую под гипсом кожу. О-о, всё золото мира за возможность почесать!
Растянув в предвкушающей улыбке губы, Владимир нечитаемым взглядом проводил покатившегося по дорожке в главный корпус начальника финчасти госпиталя майора Голубева Иосифа Наумовича. Скользкий типок, который куда лучше и естественней выглядел в умозрительной ермолке или в шляпе с пейсами, чем в военной форме, сидящей на майоре как седло на корове. Обладатель орлиного носа и больших карих глаз навыкате, в которых застыла вековая тоска, резвым мячиком примчался в палату Владимира, когда Огнёву на счёт перечислили боевые и компенсацию за ранение. Сумма выходила внушающей уважение, а Иосиф Наумович деньги уважал и предложил сохранить средства на депозите или на указанном им счёте, заодно и процентики кой-какие молодому человеку прокапают, да и форму герою-пограничнику надо будет при выписке новую построить. Иосиф Наумович за мзду малую сам мастера приведёт. В Военторге толкают всякий неликвид, а тут по мерке сошьют и недорого. Владимир долго слушал сентенции темноокого соловья, по окончании увлекательных трелей написав тому на листочке номер телефона.
— Что это за такое, позвольте узнать? — выгнул брови и ещё больше выкатил глаза начфин.
— Телефон моего адвоката, — ответил Владимир.
— Похоже, мы не договоримся, жаль, — всем существом намекая на будущие неприятности, ответил майор, выметаясь из палаты, а Владимир мысленно пообещал надавать по ушам олухам с этажа ниже, растрепавшим о полученных деньгах. Начфин удачно окучил дураков и хотел повторить трюк с ещё одним простофилей, но не выгорело.
Нет, майор ни в коем разе не прикарманит деньги. Упаси боже, только форму построют по ценам французского модельного дома и свой процентик за хранение электронной карты он обязательно снимет, не считая барыша от прокрутки средств в банке. А так с него взятки гладки, даже благодарность можно выписать. Он же не ворует.
— А ничего так, кучеряво живёшь, боец! — раздалось от входа в палату.
— Трофимыч! — искренне обрадовался гостю Владимир. — Какими судьбами в наши палестины?
— Да так, — разгладив усы хорунжий Горелый прошёл в палату и немного неуклюже приобнял сослуживца. — Проходил мимо, дай, думаю, зайду, всё равно мимо прохожу. Так, болезный, которая твоя тумбочка?
— Выбирай любую, не ошибёшься, я один в палате.
— Ух-ты, — крякнул хорунжий, — за что честь такая, не скажешь, ась?
— Честь эта больше на камеру-одиночку смахивает. Сижу тут подсадной уткой.
— Да ладно? — встопорщил усы Трофимыч, но глянув на Владимира, поменял пластинку. — Оти-моти хрен жуёте, а ты не брешешь, как я погляжу. Хотя, говоря по-простому, система безопасности тут аховая. Я от приёмного покоя в твою палату просочился, никто не остановил и документы не проверил. Ладно, герой, раз вон та тумба с книгами и учебниками… Ого, медицина, строение человеческого тела, значит она твоя. Смотрю, ты время зря не теряешь и это правильно!
Трофимыч ловко снял с плеч тактический рюкзак и принялся метать в тумбу принесённые с собой разносолы.
— Так, здесь в термосе горячий шулюм, дочь варила. Козочка, изюбрятинка, лосятинка, бульон просто загляденье, ажно ложка стоит. Самое то для поднятия сил и выздоровления растущего организма. Здесь в пакете пирожки, тоже с мясом. Это бананьи — обезьянья еда, тьфу! А это будешь себе в чаёк добавлять, дозировка на прислюненой бумажке. Ли всучил, когда узнал, что я в Хабаровск еду.
— Что это? — воззрившись на чекушку тёмного стёкла, спросил Владимир, меж тем догадываясь о содержимом ёмкости.
— Женьшень, — подтвердил догадку казак.
— Шулюм, говоришь, дочь варила. Получается она у тебя в Хабаровске живёт?
— Живёт-живёт, — отмахнулся Трофимыч, вынимая из рюкзака пакет с шоколадными конфетами. — Это тоже к чаю.
— Так ты в отпуск, Трофимыч, дочурку проведать?
— А вот и не правда твоя. С капитяном я за пополнением прибыл.
— С капитаном?
— С Харбина временного назначили нового капитяна, — опять вставил уничижительное «я» казак, — Чернаков Иван Иванович, сынка господина Чернакова, статского советника, кочерыжку ему в дупло, взамен нашего Елизарова. В тайге ни в зуб ногой, а гонору больше, чем у иных генералов. Куда бы деться! Во все бочки затычкой лезет. Всю заставу насмерть задолбал, скорей бы ужо Елизарова выписали, мочи нет терпеть ентого… Абы-кабы не придушили яго ненароком, хотя в рейды и патрули капитяна не ходит. Боится не вернуться. Правильно боится. Да только, чтобы ентого ухаря к праотцам раньше времени не отправили, командир его со мной за пополнением снарядил. Выпуск в пограничной школе, так-то! У меня зятька по ранению со строевой списали, зато преподавателем ему работать в самый раз, чай не по буеракам с больной ногой шастать. От он и служит в пограншколе в не самом последнем чине и на очень хорошем счету. Мне, зятёк, по-сродственному, значит, отписал в направление с десяток подпоручиков из тех, кто работать не за страх, а за совесть будет, а не как этот петух гамбурский, прости мя, Господи!
— О, Трофимыч, так ты сурьёзный фрукт! — рассмеялся Владимир. — К тебе на хромой козе так просто не подъедешь.
— А то! — встопорщил усы казак, воздев указательный палец к потолку. — Гуторь, гроза япошек, когда тебя планируют выпустить из этой юдоли скорби и печали?
— Сегодня гипс после обеда снимут, осмотрят и скажут, когда седалище под пинок готовить.
— Добре! — кивнул Трофимыч, присаживаясь на корточки у тумбы и переставляя в неё выложенные на кровать гостинцы. В открытом зеве рюкзака показалась рукоятка нагайки.
— Ого! — хмыкнул Огнёв, глядя на плеть.
— А? А, это, — обернувшись, казак проследил за взглядом Владимира. — Это внуку подарок. Семь лет завтра мальцу исполнится. Мне дед саморучно сплетёную плеть тоже на семь лет подарил. Буду свово, хе-х, Ваську в отпуске да на каникулах учить, а пока нагаечка на стеночке повисит. Маша проследит, чтобы этот электровеник без меня к нагайке шаловливые лапки не тянул, хотя он и сам с понятием, только все мы в этом возрасте с шилом в попе бегаем, да то и не с одним.
Владимир лишь улыбнулся в ответ, отвернувшись к окну, чтобы старый казачина не увидел его раскисшей физиономии. Боже, как он устал в больнице, в тюремной одиночке и то проще было, а Трофимыч разом за все струны его души потянул и тут Владимира будто острой бритвой по лицу полоснуло от чужого враждебного взгляда. Стараясь не показывать виду, он осторожно выглянул на улицу, разглядев там начфина Голубкова в компании двух молодых врачей или интернов. Голубков, как всегда, экспрессивно размахивал руками, сосискообразными пальцами указывая в сторону открытого окна палаты Владимира. Один из врачей, точнее одна из врачей — невысокого роста темноволосая девица, пробежала взглядом в указанном направлении. Владимира вновь ошпарило тщательно скрываемой ненавистью.
— Трофимыч, ты как сюда просочился, тебя никто не видел? Не вставай перед окном.
— Обижаешь, — осклабился хорунжий, но самодовольная улыбка растаявшим снегом стекла с лица казака, стоило ему взглянуть на Владимира. — Нет, а что? — Трофимыч из балагура моментально стал серьёзным, просеменив на корточках вглубь палаты.
— Похоже, по мою душу охотники пришли, — Владимир повёл глазами в сторону распахнутых оконных створок.
— Ты…
— Трофимыч, я не вру. Я чувствую направленную на меня ненависть и желание поквитаться. Молодые барышня и барчук, на морды чистые клистирки. Идут в наш корпус. Они меня в окно увидели.
— Понял… понял… Таки ты не прост, брат.
Вытащив из рюкзака плеть и заткнув её за пояс, Горелый убрал рюкзак под кровать, а сам встал в нишу, которая располагалась за полотном открываемой вовнутрь двери. Какая-никакая, а маскировка. По-видимому, раньше там стоял большой платяной шкаф, о чём говорил прямоугольный контур на стене, позже заменённый скрипучим двустворчатым угробищем из ДСП, вот и образовалась ниша.
Через четыре-пять минут ожидания в коридоре забряцала тележка, на которой обычно возят шприцы, градусники, лекарства и медицинские инструменты во время осмотров. С каждым дрожанием секундной стрелки часов, лежащих на тумбе, звуки бряцанья раздавались ближе и ближе. Вскоре к бряцанью инструментов добавился мерный стук каблуков. Через несколько ударов сердца звуки шагов и бряцанье стихли напротив двери в палату Владимира. Переглянувшись с Горелым, Владимир подтянул к себе костыли.
Зловеще скрипнув, дверь распахнулась во всю ширь, а в проёме показалась давешняя девица, толкающая перед собой тележку. Каштановые волосы ряженой мадемуазель скорее всего были крашеными, так как восточную кровь не могла скрыть никакая маскировка.
— Здравствуйте, больной, — белозубо улыбнулась холодноглазая барышня, — Петр Игнатович направил меня к вам на снятие гипса, а после обеда будет осмотр. Давайте я постелю на кровать клеёнку, вы ляжете, и мы размочим гипс.
Метиска или квартеронка с японскими корнями потянулась к ручке, чтобы закрыть дверь.
— ЙЯ-Я!
— К-ХА!
Всё произошло за какие-то доли мгновения. Трофимыча, пружинисто шагнувшего вперёд, ударом ноги буквально вбило в нишу обратно. Владимир попытался шарахнуть девицу костылём, который он перехватил на манер копья и шуранул без замаха, но алюминиевая «подпорка» для хромых и безногих улетела в дальний угол палаты, играюче выбитая убийцей.
— К-хе, — неожиданно пискнув раненым зайцем, крашеная азиатка закатила глаза и рухнула на пол.
— От же сучка, как кобыла лягнула, кха-кха, только у меня кистенёк имается, падла. К-ха. Черепушку я ей вроде не проломил, аккуратно бил.
— Спасибо, Трофимыч, уделала бы она меня, как бог черепаху, — подскакав к несостоявшейся убийце на одной ноге, Владимир взял с тележки скальпель. — Трофимыч, переверни её на живот.