— Три часа вам на сбор манаток, — острый носок поцарапанного сапога врезался немногим ниже копчика вылезшего из сугроба Михаила. — И чтобы духу вашего здесь не было. Жаловаться не советую, иначе сядете на одни нары с мымрой из БТИ. Я понятно объясняю?
Последний вопрос адресовался мамашке, скрючившей пальцы на манер когтей хищной кошки. Благоразумно не приближаясь к бешеной стерве, Владимир прошипел:
— К Колыванихе, неуважаемая, можете не ходить, преставилась старушка с ученицей на пару. Весь Харбин судачит, что ведьма сдохла, сгорев вместе с домом, ни дна ей ни покрышки. В полицию обращаться не советую, сгною, тварь! Выметайтесь!
Окончательно Пряхиных добили подошедшие к месту разборок городовой с околоточным, поручкавшиеся с Маккхалом и Владимиром как со старыми знакомыми.
— Я буду жаловаться, я это просто так не оставлю! — грозилась Акулина Семёновна, садясь в грузовое такси.
— Давай-давай, катись, — сплюнул в снег околоточный. — Как там Катя поживает?
— Велела кланяться, — улыбнулся Владимир.
На следующий день, за несколько часов до отъезда, он с неизменным напарником с кавказских гор проведал Трофимыча в госпитале. Старый дамский угодник совершенно не скучал, кутаясь в бинты и повязки, а заигрывал с молоденькими практикантками.
— Чёрного кобеля не отмоешь до бела! — рассмеялся Владимир, заходя в одноместную палату.
— Не надо меня мыть! — послав воздушный поцелуй убегающей стайке девчонок, протянул пятерню для приветствия казак. — Володя, не гунди, гуторь лучше, как дела обстоят, не томи…
Получив на руки документы на дом, Катя долго плакала, не веря своему счастью. Пришлось задержаться у наставника, поведав значительно отредактированную версию харбинских похождений. Никто не задавал лишних вопросов, только Пётр периодически хмурился на не состыковках и поглаживал до редколесья куцую китайскую бородёнку. Встретившись с наставником взглядом, Владимир показал, что откровений от него не дождутся, на что Пётр понимающе хмыкнул и ответил благодарственным кивком.
О чём Огнёв не стал делать секретов, так это об угрозе эпидемии, посоветовав Петру сидеть дома и как можно меньше контактировать с людьми. Лучше пусть его семья укрепляющими иммунитет отварами и настойками с прочей фитомедициной займётся. В хаосе, до которого осталось совсем недолго должен быть кто-то здоровый. Материал будет. На условиях делёжки производимого «товара» Трофимыч в госпитале пообещал связаться с нужными людьми и скупить все травы в Харбине и окрестностях. Тайн от казака делать не стали, а тот, как подозревал Владимир, в нужном свете и ракурсе доведёт информацию до командования, за минусом того, что Маккхал, оказавшийся кровным побратимом Горелого, и один гражданский шпак спровадили на тот свет несколько человек, при этот ухлопав засланца из-за рубежа.
Само начало пандемии Владимир прохлопал ушами, погрузившись в углублённые курсы дистанционной подготовки к поступлению в родной университет. Что ни говори, а меньше, чем за год, он изрядно подрастерял багаж знаний. Возвращаться же в стены альма-матер в состоянии тупого валенка желания было ещё меньше, поэтому оплатив курс, Огнёв удалённо занимался с репетиторами, прерываясь на сон, еду и наставника, по-прежнему вколачивающего в голову ученика знания чженьцю. С харбинской эпопеи минуло больше двух недель, острота момента успела схлынуть лишь для того, чтобы обостриться с новой силой. Пандемия свалилась как снег на голову, как весна на неторопливого русского крестьянина. Только что ничего не было, как на тебе — дороги, где по колено, а где и по пояс завалило, а месяц ремонтируемые сани всё ещё не готовы. Только вчера или позавчера персонал в полевом госпитале во всеуслышание жаловался, на кой ляд их сюда согнали, как ему сразу стало резко не до чёса языком. Кратно участилось количество инцидентов на границе, беженцы из северных провинций Китая шли плотным косяком несмотря на все принимаемые южным соседом меры.
С момента начала пандемии Владимир ни разу не чихнул, счастливо избежал насморка, прочих болезней и будто с высокой колокольни плевал на вирус, неизменно оставаясь на ногах после контактов с больными. Сначала он начал помогать в полевом госпитале, по зову души присоединившись к волонтёрам, потом оказался к месту в лазарете на заставе, когда на границе подстрелили Синю и Огнёв, наорав на караул, командиров и врачей, чуть не получив пулю между глаз, благо оказавшийся рядом Малёк вмешался, вытаскивал с того света раненого и подхватившего заразу друга. Вытащил. Потом ещё одного, затем третьего, после чего конвейер превратился в непрерывный поток.
Валились с ног и сдавались на милость болезни врачи, падали без сил медсёстры, медбратья и волонтёры, один Владимир, как заговорённый оставался на ногах, откармливая и отпаивая то одних, то других. Через день он привозил к дому Петра продукты, оставляя поклажу за калиткой, откуда забирал заранее приготовленные бутылочки с настойками и пакеты со сборами. Жаль, что не всем они помогали.
Митрохин, молодой здоровый парень с небольшой пулей в голове (да и кто из нас, скажите, хотя бы без маленького осколка?), сгорел за неделю. Последний день он метался в бреду, обретя полную ясность сознания перед уходом в мир иной.
— Глупо, — прошептал он сухими, потрескавшимися губами. — Я бы хотел попросить прощения у мамы и сестры, — глухо произнёс Митрохин, — дурак был. Передай им вместо меня, что я извиняюсь и прошу прощения. Адрес и телефон в блокноте в моей тумбочке. Передашь?
— Передам, — Владимир видел, что жизнь покидает парня и ничем не мог помочь ему.
— Спасибо, — умиротворённо выдохнул осунувшийся стрелок, впериваясь взглядом в одному ему видимую точку на потолке. Горячая ладонь Владимира легла поверх застывших глаз, навсегда закрывая веки пограничника.
Митрохин был не первым, но, пожалуй, последним, кто сумел расшевелить огрубевшую и очерствевшую душу Огнёва, пропустившего момент эмоционального выгорания и превращения в циника. Смерть одного — это трагедия, когда же она становится статистикой? Когда наступает миг и момент полного отупения с жизнью на инстинктах и остатках силы воли? Который день Владимир существовал будто в тумане, передвигаясь механически переставляя ноги и работая на уровне машины, будто запрограммированный робот. Туман в голове давно и прочно заместил собой ясность мышления. День за днём, день за днём и каждый новый начинался одинаково: он ехал на заставу, чистил иглы, после чего калил или обрабатывал их в автоклаве, занимался иглоукалыванием, лечил наложением рук, поил больных настойками или сборами, которые Пётр передавал ему чуть ли не в промышленном объёме, скармливал обессиленным пограничникам растительную гадость и густой мясной бульон, помогал живым, на полном автомате, без задоринки ругался с врачами…
Разделавшись с делами на заставе, Владимир прыгал за руль и мчался в Есауловку, где повторялось то же самое, только в куда большем масштабе и страшнее. Лазарет на заставе, разросшийся до размеров небольшого госпиталя, не принимал женщин и детей, только военных всех родов войск, кому не хватило места в Харбине, Хабаровске или Владивостоке. Есауловке и медперсоналу, работающему в развёрнутом в громадном полевом лагере полноценном госпитале, состоящем из десятков громадных палаток и вагончиков из сэндвич-панелей, в этом плане повезло меньше…
Дети… Прослышав о знахаре, который вытаскивает больных чуть ли не с того света, народ правдами и неправдами рвался в Есауловку в последней надежде вырвать из лап смерти и спасти любимого человека. Если большинству взрослых Владимир сразу отказывал, то за детей брался. Скрипел зубами, но вступал в борьбу с костлявой хрычовкой, то и дело повторяя имя Мара-Морена всуе и с нехорошими эпитетами.
Всё просто и сложно одновременно, детей вытянуть легче и проще заново запустить их энергетику, которая дальше сама работала на маленьких хозяев, но и сложнее, так как дети, порой, не могли внятно объяснить, что у них болит, а взрослые, нагрузившись надуманными проблемами, лезли под руки, мешали, советовали и стенали хуже собственных отпрысков. Когда Владимир гнал родителей поганой метлой, они шли жаловаться персоналу госпиталя на чёрствость и жестокость знахаря. Когда, глянув на бледную тень с грустными оленьими глазами, отказывался лечить, то его обвиняли в бездушии и проклинали всеми карами небесными. Да, порой и такое бывало. Случалось, ничего не попишешь. А было и так, что ребёнка Владимир «вытаскивал», а его мать или отец, хладным трупом перекочёвывали в морозильник, а оттуда в братскую могилу. Как объяснить маленькому человечку, что его мамы или папы больше нет?
В госпитале работало несколько десятков волонтёров, взявших на себя обязанности младшего медперсонала, нянечек, медбратьев, воспитателей и… похоронной команды. Поначалу на Владимира попытались навешать всё, что ни попадя, но он быстро поставил медперсонал на место, просто-напросто отказавшись работать мальчиком на побегушках. Зато, когда врачи убедились в силе чудодейственной методики добровольного помощника, отношение к нему резко поменялось. Мало того, что за Огнёвым закрепили отдельную отапливаемую палатку, под его руку отдали пару фельдшеров и тройку волонтёров, проводивших первичный отсев и сортировавших пациентов бесконечного конвейера.
Однажды утром забрав приготовленную Петром сумку, Владимир забрался за руль выделенного ему внедорожника и поехал на заставу, еле-еле справляясь с удивительно непокорной баранкой. Усталость и выгорание давали о себе знать. Проехав КПП и припарковавшись у лазарета, выйти из машины он уже не смог, без сил завалившись на пассажирское место. Туман в голове уступил место звенящей пустоте.
— Проша, как он? — баритон Трофимыча барабанным гулом отдавался в ушах Владимира.
— Что, Проша? Проша то, Проша сё! — гневное сопрано Прасковьи Ивановны, старшей медсестры пенсионного возраста, острым сверлом вкручивалось прямиком в мозг. — Заездили парня, уселись на шею и погоняли все, кому не лень. Ладно он молодой дурак, а ты, старый хрыч, куда смотрел?! От него же одни кожа и кости остались, хуже Кощея! И глазища, как у сбежавшего из концлагеря. А ты, сволочь усатая, хоть бы осадил его, подкормил, дал несколько дней передохнуть, заставил нашего барина-главрача дать мальчишке выходные, видел же, что он уже толком ничего не соображает, как зомби ста