л, ей-богу! Нет, хрен собачий! Вместо отдыха ты ему больных то с Харбина, то ещё откуда подвозил, чуть насмерть не заездил! Ирод! А если бы он сознание по дороге потерял и в какое-нибудь дерево врезался или в кювет кувыркнулся? Что, ни у кого ума не хватило водителя пацану выделить? Кому они, бездельники, к чертям на границе нужны, когда здесь пуще жизни требуются?! Господи, что здесь, что в Есауловке одни безголовые, жопным нервом живут, задним числом думают, все хороши! Все: давай-давай, а люди не семижильные. Что вылупился?! Глаза бы мои тебя не видели! Проваливай отсюда, пока я тебя мокрой тряпкой не отходила! Устроили, понимаешь, мальчишке проверку на прочность. Отходить бы вас коромыслом поперёк хребтин! Скройтесь с глаз оба!
— Прасковья Ивановна! — бас до селе молчавшего начальника лазарета-госпиталя болью отозвался в затылке. — Я вас попрошу!
— Что?! Попросит он… Н-на! Н-на! И тебе, таракан усатый, н-на! Получи! Получи! — шлепки мокрой тряпкой и отдаляющийся топот принесли благословенную тишину.
— Наконец тишина, — одними губами пробормотал Владимир, поворачиваясь на бок и проваливаясь в обычный глубокий сон.
Примечание автора: Да-да, китайцы очень «любят» японцев и имеют все основания для «любви».
Глава 8. Бег по кругу
— А чего это ты в кровати делаешь? — сощурила зелёные глазищи платиновая блондинка на экране телефона.
— Лежу, как ты могла заметить, — отбрехался Владимир. — Ты не находишь, что твой брат имеет полное право поваляться в кровати, тем более у нас поздний вечер, а не день, как у тебя.
— Да? — плеснула ядом сестра, щурясь пуще прежнего. — А почему тогда на углу твоей подушки квадратная печать, подозрительно смахивающая на больничную штамповку? Колись, старший братец.
— Вика, ты хуже репейника.
— И я этим горжусь, — воздела вверх указательный палец блондинка по ту сторону экрана. — Покрути-ка камеру вокруг, чтобы я убедилась, что ты меня не обманываешь и не лежишь где-нибудь в больнице.
— Ладно-ладно, — усмехнувшись, сдался Владимир. — Ты победила, мелкая. Твой стальной неубиваемый старший брат дал трещину, но сварщики уже заварили её и зашлифовали.
— Угу, — кивнула Вика, — фиговенько шлифуют, про полировку и зеркальный блеск я даже боюсь спрашивать. Глазки впалые, щёчки тоже и небритые к тому же, подушечка штампованная… Допрыгался, братец?
— Не драматизируй, — отмахнулся Владимир. — Это не новомодная зараза, а старый добрый грипп, анализы подтверждают, просто одно наложилось на другое, а то на третье и в итоге…
— В итоге ты чуть не сыграл в ящик, как я понимаю, — перебив Владимира, прорычали в трубку. — Кого ты обманываешь, на моей памяти ты никогда не болел, даже когда тебя чуть машина не сбила и трахнуло током! Может почесался, когда я не видела, а так бодрячком всё время. Если и чихал, то только на солнце, а тут прилежненько в кроватке разлёживаешься.
— Отставить панику и давку! — рыкнул в ответ Владимир. — Мамаша, вы слона из мухи не лепите, ваше дитятко не при смерти, а глаза и щёки у неё впалые не из-за того, что ребёнок одной ногой в могиле, а из-за работы. Пришлось, понимаешь, суетится день и ночь напролёт, вот и скинул пару килограммов. Эка невидаль. Тут, Викуля, граница и побегать пришлось дай боже, да на своих двоих. Чай не центральные губернии, где расстояние между деревнями в плевках через забор измеряется, тут сутками в любую сторону можно топать до первого встречного медведя.
— Ох, темнишь, ты, братишка! Горбатого лепишь, обманываешь бедную доверчивую меня, все уши отборной лапшичкой завешал и ещё раз назовёшь меня мамашей, я тебе глазёнки твои бесстыжие повыцарапаю когда ты приедешь. Кстати, отец родной, колись, когда тебя ждать?
— А зачем мне приезжать, если меня зрения лишат?
— Ладно, один глазик выцарапаю, кривенький ты мне ещё пригодишься, — смиловистилась Вика. — Вов, я серьёзно.
— Насколько серьёзно? — отбросил шутливый тон Владимир.
— Во! — Вика провела ребром ладони поперёк точёной шейки.
— Так-та-а-ак, рассказывай.
— Да что рассказывать, — отвернулась от экрана Вика. — Ты не хуже меня всё знаешь. Мамахен напирает, папику-то пофиг, у него наследник есть и шмара на выданье, из которой мамахен звезду вселенского масштаба лепит и в модели суёт куда ни попадя, одна я в парадигму поведения не вписываюсь.
— Звёздочка моя, резину не тяни. Ты короче давай.
— Если короче, то мать поставила ультиматум, — шмыгнула носом Вика, — или я становлюсь прилежной дочерью, слушаюсь во всём маму и не перечу папе или пробкой из бутылки вылетаю, как только секундная стрелка переползёт на восемнадцать лет и одну секунду с момента моего рождения, а до этого знаменательного дня мне обещано превращение жизни в ад, страх и гнев божий с переводом в учебное заведение закрытого интернатного типа, практикующее усиленную трудотерапию, розги и сухой горох при обучении и воспитании трудных подростков. Причём в восемнадцать лет повторить твой финт ушами с социальными фондами и страховками у меня не получится. Папахен и мамахен, наученные горьким опытом, заранее приняли меры, так что полечу я вольной птицей — голой соколицей со сверкающей на всю округу задницей. Этот год я ещё доучиваюсь в лицее, а там куда кривая выведет. Пакет документов мать приготовила, батины кореша поспособствовали, я лично бумаги видела. Всё чин по чину, ни одна тварь не подкопается. Так-то, братец, перспектива безрадостная. Плачет по мне интернат строгого режима.
— Цыц, мелкая, не вешать нос! Приказываю до лета изображать примерную дочь, а там рвать когти в Н-ск. Я в конце мая или в первых числах июня прилечу. Я не рассказывал тебе, но меня комиссовали. Сейчас я учусь у мастера иглоукалывания.
— Гад ты.
— Но-но! Не сметь катить бочку на старшего брата!
— Ты думаешь я полная дура и не знаю по каким причинам комиссуют? — в углах глаз Вики начали скапливаться слёзы. — Сказки на ночь кому-нибудь другому рассказывай. Может ты летом и в Хабаровске не на учёбе был, а тоже в госпитале валялся, а мне втирал про строгий режим, кнопочные телефоны и злых унтеров. По сетевым каналам и по телеку показывали, что на границе творится, каждый день стрельба. Заврался хуже некуда. Тебя ранили?
— Вика, это не телефонный разговор.
— Понятно всё с тобой, — предательские слёзы прочертили мокрые дорожки на щеках сестры.
— Мелкая, ты с темы не съезжай, ранили меня или петух в зад клюнул, это к делу не относится, сейчас мы о тебе говорим. Первое, лепи горбатого и втирайся в доверие к матери, а если не поменяешь решение, ведь в жизни случается всякое, после экзаменов хватаешь в охапку бумаги и рвёшь когти ко мне. Или я сам в родной город наведаюсь и подхвачу тебя, чтобы ты не потерялась по дороге жизни. Плевать на страховки и социальный фонд, я тебе новые организую, денег хватит. Доучиваться пойдёшь в колледж или куда самой сердце подскажет, поэтому итоговый аттестат у тебя за этот год должен быть с одними пятёрками, понимаешь? Жить будешь у меня, хозяйка по-прежнему держит за мной флигелёк.
— Тебе не дадут опеку над несовершеннолетней.
— Дадут, поверь мне, никуда не денутся. Я многого тебе не рассказывал, чтобы ты дома ненароком не проболталась, не нужно папахену подробности обо мне знать до поры до времени.
— Я и говорю — заврался, конспиратор доморощенный, а на подушке прокололся. Сыпятся на мелочах.
— Цыц! — опять пригрозил Владимир. — Сама как?
— Да что мне будет, у нас не стреляют, зараза тоже не прицепилась. Спасибо тебе за посылку со сборами. Ничего, что я некоторые отвары мелкому давала, когда мать не видела? Он такой забавный, на тебя похож на детских фотографиях. Только меня редко к нему подпускают, и боюсь мать с отцом вылепят из него своё подобие, мамахен так точно не допустит второй ошибки, что допустила со мной.
— И в кого ты у меня такая умная?
— Уж точно не в тебя дурака, — криво улыбнулась Вика, стирая рукавом остатки слёз. — Ладно, уболтал, чёрт языкастый, до лета поработаю на публику хорошей девочкой. А ты не расслабляйся, большой старший брат, я с тебя все подробности вытрясу, так и знай. Всё, я отбиваюсь, тут Шкура решила ко мне пожаловать, плывёт от калитки походкой от бедра. Целую, не вздумай сдохнуть, с того света достану!
Оставив последнее слово за собой, Вика отбилась. Несколько секунд тупо попялившись в погасший экран, Владимир отложил телефон в сторону и выхватил из-под головы подушку с тёмно-синим штампом лазарета в углу наволочки.
— Мда, косячок, — тяжело вздохнув и взбив подушку, Владимир уложил её на место.
— Так и сыпятся шпионы, — донеслось от второй кровати двухместной палаты. — Заврались вы, товарищ унтер-офицер
— Товарищ Мальков, хотите я сломаю вашу вывихнутую ногу и подрихтую лицо?
— Лица попрошу не касаться! — прогудело в ответ.
— Значит, насчёт перелома вы не возражаете?
— Злой ты, Огонёк, а сестра у тебя хорошая. Пожалуюсь ей оказией. Если нужны будут деньги, говори, поможем с ребятами.
— Спасибо, Василий, — у Владимира потеплело на душе, — справлюсь.
— Ты извини, что я уши грел, но тебе действительно могут отказать с опекой. Родители встанут в позу и алга по жёсткому варианту, ни один судья не подпишется.
— Думаешь? — скрипнул решёткой кровати Владимир, поворачиваясь боком к Василию Малькову. — Раз уж кое-кто вместо музыки в наушниках решил погреть уши, то я просвещу его немного. Есть маленький нюанс, друг мой хромоногий, называемый государственной наградой, а у меня их, на минуточку, целых две, к тому же держим в уме дворянство супротив мещанина. Что мы имеем на выходе? На выходе мы имеем немалый шанс получить опеку, тем более несовершеннолетний гражданин будет только «за» руками и ногами, а если этот гражданин женского полу упрёт у мамы компромат с интернатовскими документами, то шанс перевалит за отметку в девяносто девять процентов.
— Огонёк, ты дважды орденоносец, а ведёшь себя как мелкоуголовный тип.