имеру, Дулейко из Бернатов, только один полушубок и взял. Да он бы тебе и корову дал, если б ты попросил. Большие деньги мог бы собрать.
– Не нужны мне деньги. – Антоний пожал плечами. – Я и так не голодаю, да и нет у меня никого, для кого копить надо было бы.
– А это уж твоя вина.
– Что ты имеешь в виду?
– А то, что нет у тебя для кого копить. Тебе свою бабу иметь следует. И детей.
– Стар я уже для этого, – уклончиво буркнул он.
Зоня улыбнулась во весь рот.
– Вот уж сказал, старый. Да не одна баба за тебя в охотку пошла бы.
– Обойдется.
– Да вот и я пошла бы. Правду говорю. Пошла бы.
Антоний быстро отвернулся от нее и проворчал:
– Оставь ты эти глупости.
– А почему ж это глупости?.. Не бойся. Месяца не проходит, чтоб ко мне кто-нибудь не сватался. Не такая уж я распоследняя, хоть и вдова. В прошлое воскресенье сам видал, как приехали из Вицкунов старый Баран и садовник Сивек. Хотели посватать меня за молодого Мишчонка. А я – ни в какую, хоть он и помоложе меня будет, и хороший кусок земли в наследство от отца получит. А я – ни в какую. Не такого мужа мне надобно. А вот за тебя пошла бы – только словечко скажи. И знай, сам Прокоп тоже рад был бы…
– Какое уж мне жениться, Зоня…
– Не нравлюсь я тебе?
– Не о том речь. Мне ни одна женщина не нравится, потому что не подхожу я для семейной жизни.
– А это еще почему?
– Уж так вышло.
– Но ведь нужна ж тебе баба. Или нет?
– Нет, не нужна.
– Ну так чтоб тебя холера одолела! – неожиданно взорвалась Зоня. – Чтоб ты на горушке стал и солнца не увидел! Чтоб тебя трясучка измучила! Чтоб ты в воде сидел и от жажды терпел! Только посмотри на него! Нашелся один такой бесчувственный!.. Или упертый?! Ну ладно! Я ужо запомню тебе это! Тьфу!
И она, в ярости хлопнув дверью, вылетела из пристройки с раскрасневшимся от злости лицом. Только уже на следующее утро от ее гнева и следа не осталось. Снова она старательно подливала ему супа, чай подавала крепче, чем другим, и улыбалась, открывая ровные белые зубы.
Кроме Зони, никто из семьи мельника в пристройку к Антонию не заглядывал, за исключением, конечно же, маленькой Наталки. Зато Наталка готова была там дневать и ночевать, если б ей только позволили. Она очень привязалась к Антонию.
Однажды она ему заявила:
– Тетка Зоня с каждым разом все больше наряжаться стала. Вчера на ярмарке купила себе кофту красную. И мыло пахучее. И ботиночки на таких высоких каблучках…
– Ну и хорошо.
– Только я знаю, ради кого она наряжается.
– Так она женщина, а женщины любят это дело.
– Нет, – покрутила головой Наталка, – она это делает, потому что хочет за тебя выйти.
– Не болтай глупостей, – одернул он девочку.
– Так это не я, это Виталис говорил. И бабушка тоже.
– Глупости они говорят.
Девочка захлопала в ладоши.
– Правда?.. Правда?..
– Ну конечно же, это глупости. А ты чего радуешься?
– А я знаю, почему ты не хочешь тетки Зони. Ты на мне женишься, когда я вырасту.
– Ну, это наверняка. – Он погладил ее по волосам и улыбнулся.
– Точно женишься?
– Как только вырастешь.
Только с ней Антоний любил разговаривать и только ей иногда улыбался. От всего сердца полюбил он Наталку. А когда у нее случались приступы падучей, он очень тревожился и всякий раз наказывал себе весной сразу же выбраться в лес, чтобы набрать там трав, с помощью которых можно было вылечить девочку. По всей округе, где для себя или на продажу люди собирали ромашку, валерьяну, мяту, липовый цвет, пижму, белянку, спорынью, березовый лист, головки мака-самосейки, дудник, полынь, подорожник, волчьи ягоды, чабрец, черную розу и множество других трав, только одно-единственное растение он никак не мог найти. Названия травки он никак не мог припомнить, и хотя подробно описывал, как выглядит это растеньице с маленьким острыми листочками, но никто не мог сообразить, как оно называется, и сказать, растет ли в местных лесах.
Однажды Антоний отправился в аптеку в Радолишках в надежде, что там отыщет это средство. Однако аптекарь, потеряв терпение из-за длинных объяснений и не догадавшись, о какой траве ему толкуют, просто выставил Антония за дверь. Сделал он это весьма охотно, ведь чем больше знахарей водилось поблизости городка, тем меньший был оборот в аптеке. Успех, которым пользовался этот знахарь с ближайшей мельницы, колол глаза и местному доктору Павлицкому, и аптекарю. А про успех Антония молва шла весьма широкая и лишала их пациентов даже из самого городка.
Когда во время весенней оттепели люди стали чаще болеть, а у доктора Павлицкого пациентов больше не стало, он посоветовался с аптекарем и решил действовать. Написал пространное донесение старосте и уездному врачу, жалуясь на все увеличивающееся количество знахарей, а также попросил предпринять какие-то официальные шаги относительно этого. Но администрация работала медленно и ответ все не приходил. Между тем произошел еще один случай, который буквально привел доктора Павлицкого в бешенство. Однажды прислали за ним лошадей из Ключева. Барин из Ключева, господин Киякович, страдал от камней в почках и часто вызывал к себе врача. Бричка из Ключева обычно приезжала очень рано. И бывало это следствием давно известной цепочки событий. Господин Киякович вечером приглашал соседей на бридж и не мог удержаться и не опрокинуть за игрой пары стаканчиков, а ночью неизбежный, как аминь в конце молитвы, приходил приступ, и на рассвете кучер Игнаций на паре самых быстрых гнедых отправлялся за доктором.
На сей же раз он явился только во второй половине дня. Посему доктор Павлицкий, уже усевшись в бричку, начал выпытывать, как так вышло. Добродушный Игнаций, видимо, особо не задумываясь, кому и что он говорит, а может, желая сделать назло доктору, всегда забывавшему про чаевые, рассказал все честно. Оказалось, что его послали, как и всегда, на рассвете, только не за господином доктором, а к тому знахарю, Антонию Косибе, который у мельника под местечком живет.
– Как это? – возмутился доктор. – Тебя за знахарем послали?
– А за знахарем.
– Видно, господину Кияковичу на тот свет попасть невтерпеж.
– Да не так, чтобы невтерпеж. Только говорят, что уж если тот знахарь берется лечить, то любую немочь как рукой снимает.
Лекарь рассвирепел:
– Что за темнота! Беспросветная темнота! Неужели вы не понимаете, что довериться обычному дурню, который не только о медицине, но даже и об анатомии никакого понятия иметь не может, это просто опасно для жизни больного?
– Мы-то все понимаем, – пробормотал кучер.
– Я вот сейчас объясню тебе. Допустим, заболел у тебя лучший конь. К кому ты обратишься? К ветеринару или к первому попавшемуся дураку, который не отличит, где у коня хвост, а где голова?
Игнаций рассмеялся.
– Да кто ж это различить не сумеет… И чего это ради я допущу, чтоб у меня конь заболел?.. Если лошадь хорошая и ты заботишься о ней, то какие там немочи к ней пристать могут? Не сглазить бы только.
Доктор Павлицкий лишь рукой махнул, но вскоре, однако, заговорил снова:
– Вот видишь, у тебя ж хватило разума за мной приехать, а не к знахарю.
– А что мне оставалось делать? Вернись я с пустой бричкой, так господин барин дал бы мне по мордасам. Вот я и рассудил: если тот не желает, так поеду хоть за господином доктором.
– Кто это не желает?
– Да этот… знахарь Мукомолов.
– Как это не желает?
– Так не захотел он поехать. У меня, грит, времени нет к вашим барам кататься. Не видишь, что ли, грит, сколько больных дожидается?.. Он так сказал, а я смотрю: и правда, куча народу. Точно на рынке в четверг. Тогда я ему толкую, что барин, мол, заплатит ему больше, чем все они тут вместе взятые, только бы помог ему, известное дело. Так он в ответ: если барин заболел, пусть приедет сюда, как и другие. А деньги мне ни к чему… Что мне оставалось делать?.. Развернул я бричку, вот и весь сказ. Я ж и сам знаю, что он денег не берет.
– Но продукты-то берет, – настаивал Павлицкий.
– Нет, продукт тоже не берет! Вот масло, яйца или там колбаски. Он не жадный.
Врач только челюсти сжал. А приехав в усадьбу, даже не стал упрекать господина Кияковича, но на обратном пути велел Игнацию свернуть к мельнице.
Перед мельницей, а точнее, на дворе около пристройки, стояло с полтора десятка телег и фурманок. Распряженные кони флегматично жевали сено. На возах лежали больные. Семь или восемь мужиков, сидевшие на бревнах у хлева, курили папиросы.
– Где этот… знахарь? – обратился к ним доктор Павлицкий.
Один из мужиков встал и указал рукой на дверь.
– А в избе, господин!..
Врач выскочил из брички и толкнул дверь. Уже в сенях ударил ему в нос неприятный запах юфтевой кожи, дегтя и квашеной капусты. В комнате же духота была совсем невыносимой. В углах навалены горы всякого барахла, а пол, стекла в окнах и всю мебель покрывал слой грязи… Лекарь в своих ожиданиях не обманулся. У стены сидела баба с явными симптомами желтухи. Огромный плечистый бородач с седеющими волосами стоял, наклонившись над столом, и смешивал какие-то сушеные травы на грязном платке.
– Это ты – знахарь? – резким тоном спросил доктор Павлицкий.
– Я работник на мельнице, – коротко ответил Антоний, окинув пришедшего неприязненным взглядом.
– А лечить смелости хватает! Людей травишь! Ты знаешь, что за это преступление судить могут?
– Чего вам надо и кто вы такой? – спокойно спросил знахарь.
– Я врач, доктор медицины. И даже не думай, что я буду смотреть сквозь пальцы, как ты народ травишь.
Знахарь закончил готовить травы, завернул их в платок и, подавая сверточек женщине, сказал:
– Две щепотки на четверть литра воды, как я и говорил. И пить горячим. Половину натощак, а половину вечером. Поняла?
– Поняла.
– Ну, тогда с богом.
Бабка поблагодарила и, постанывая, вышла. Знахарь сел на лавку и обратился к лекарю: