Однако самые убедительные доводы и самые правильные намерения оказались бесполезными. Напрасной оказалась и прогулка, закончившаяся при луне, и романтическое настроение, которое были призваны поддержать музыка и разговоры: Марыся вернулась домой разочарованная, печальная и с твердым решением больше никогда не ходить к Трем грушам ни с паном Собеком, ни с кем бы то ни было другим.
А ночью приснился ей страшный сон. Она видела себя и молодого Чинского. Они неслись на мотоцикле с безумной скоростью, убегали от огня, который все время догонял их. И вдруг перед ними оказалась пропасть, они рухнули на каменистое дно ее… И было там много крови, а он сказал:
– Я умираю из-за тебя…
Она почувствовала, что тоже умирает, и стала звать на помощь.
А когда открыла глаза и пришла в себя после такого кошмара, то увидела склонившуюся над собой госпожу Шкопкову.
– Сон лишь виденье, в Боге спасенье! – приговаривала она. – Что это тебе приснилось, что ты так кричала?
Первым порывом Марыси было рассказать свой сон, но потом, вспомнив, что госпожа Шкопкова умеет толковать сны, предпочла промолчать. Может, этот сон предвещал молодому Чинскому что-то очень нехорошее, а госпожа Шкопкова и так не любила его. Она всегда была готова при случае сказать ему что-то неприятное.
– Я кричала?.. Сама не знаю почему, – отвечала Марыся. – Может, что-то и снилось. Но сны так легко забываются.
Однако Марыся ничего не забыла. На следующее утро, увидев лошадей из Людвикова и молодого инженера в бричке, она даже вздрогнула. Девушка была уверена, что на сей раз он все-таки заглянет в магазин.
Но Марыся опять ошиблась. За папиросами он прислал кучера! Вы только подумайте – кучера!
Видимо, он упорно старался избегать встречи с ней. И дальнейший ход событий это подтвердил. Не проходило и дня, чтобы он не приезжал в городок или не проезжал через него. Иногда в бричке, порой верхом, а чаще всего на мотоцикле. В прошлом году он так часто не наведывался в Радолишки. А теперь, судя по всему, делал это назло Марысе или, возможно, по какой-то другой причине, о которой она не догадывалась.
Когда девушка видела его без мотоциклетных очков, то замечала, что лицо молодого человека похудело, вытянулось и приобрело какое-то чуть ли не угрюмое и ожесточенное выражение.
«Может, с ним что-то нехорошее случилось?» – заволновалась Марыся и тут же упрекнула себя за неуместное беспокойство: по какому праву и чего ради она вообще интересуется этим?!
В конце концов девушкой овладела апатия. Она уже не срывалась с места при малейшем стуке или топоте копыт, не неслась к окну, заслышав рев мотора, и вообще старалась его не слышать.
И когда она уже окончательно утратила надежду, это произошло.
Двадцать четвертого июня, как и всегда в день именин ксендза, с самого утра в лавке было много покупателей: все покупали поздравительные открытки. Дети из школы и из приюта, старики из богадельни, монашки и прочие. Только около девяти этот поток схлынул и Марыся смогла спуститься в подвальчик за табачными изделиями, чтобы хоть несколько пачек выставить на витрине. Она сложила их в подол фартучка и поднялась по крутой лесенке. Повернулась – и кровь прихлынула к лицу: в двух шагах перед ней стоял он.
Она не помнила, как вскрикнула, и не заметила, как из фартучка на пол посыпались коробки папирос. Она только ощутила, как весь мир завертелся вдруг с невообразимо бешеной скоростью, и поняла, что наверняка упала бы, если б он не обнял ее крепко и не прижал к себе.
Сколько бы раз потом она ни старалась мгновение за мгновением, секунда за секундой восстановить в памяти столь великое, чудесное событие, ей это не удавалось. Она помнила только пронзительный, как бы сердитый взгляд его темных глаз, а потом – крепкое, почти до боли, объятие и беспорядочные слова, которых тогда не понимала, но опьяняющая суть их, казалось, непосредственно вливалась в ее кровь.
А потом кто-то вошел в лавку, и они, так и не придя в себя, отскочили друг от друга.
Покупатель, наверное, заподозрил, что они настолько увлеклись, что почти утратили связь с окружающим миром. Марыся никак не могла понять, что он хочет приобрести, путалась в расчетах. Когда же наконец он вышел с покупкой, она вдруг расхохоталась.
– Я совсем одурела! Что я ему пыталась всучить вместо канцелярской бумаги! Боже! Вы только взгляните!
Она указывала на разложенные на прилавке самые разнообразные предметы и смеялась, не в силах сдержать рвущийся из нее радостный смех. Внутри нее что-то дрожало и трепетало. Что-то возрождалось к жизни, к новой жизни: великолепной, светлой и окрыленной, подобной огромной белой птице.
Чинский стоял неподвижно и с восхищением смотрел на нее. Когда-то он написал Марысе в телеграмме, что считает ее самой прекрасной девушкой… Но сейчас она была такой красивой, какой он ее еще никогда не видел.
– Вот уж славно! Ах, как славно, – повторяла она. – Столько раз мимо проезжать и ни разу ко мне не заглянуть! Я уж думала, вы обиделись.
– Обиделся? Да вы шутите! Я вас возненавидел!
– За что?
– За то, что никак не мог забыть о вас, Марыся. За то, что ни развлекаться, ни работать не мог.
– И поэтому вы, проезжая мимо магазина, всегда отворачивались и смотрели в другую сторону?
– Да! Именно поэтому. Я же знал, что не нравлюсь вам, что вы мною пренебрегаете!.. До сих пор ни одна женщина еще так со мной не обращалась. Поэтому я дал себе слово чести, что больше никогда вас не увижу.
– Тогда вы совершили целых два дурных поступка: сначала дали слово, а потом его нарушили.
Чинский покачал головой.
– Панна Марыся, вы бы так не осуждали меня, если б знали, что такое тоска.
– Да что вы! – возмутилась она. – Почему же это я не знаю, что такое тоска? Может, даже лучше вас знаю.
– Нет! – Он махнул рукой. – Это невозможно. Вы и малейшего представления о тоске не можете иметь. А знаете ли вы, что мне иногда казалось, будто я свихнулся?.. Вот именно! Свихнулся!.. Не верите? Смотрите.
Он достал из кармана тоненькую розовую книжечку.
– Вы знаете что это?
– Нет.
– Это билет на корабль до Бразилии. Мне пришлось забрать свои чемоданы с борта судна буквально за четверть часа до отплытия, и вместо Бразилии я примчался в Людвиково. Я не смог, буквально не смог! А потом уже начались самые страшные мучения! Я старался сдержать данное себе слово, но не мог отказаться от поездок в Радолишки. Мне нельзя было искать с вами встреч, но ведь они могли произойти случайно. Правда? И тогда я не изменил бы своему слову.
Марыся вдруг стала серьезной.
– Мне кажется, что вы плохо поступили, не сдержав данного себе обещания.
– Почему это? – возмутился он.
– Потому что… вы были правы, когда не хотели больше видеться со мной.
– Я был идиотом! – воскликнул он убежденно.
– Нет, вы были благоразумны. Ради нас обоих… Ведь это лишено какого бы то ни было смысла.
– Ах так?.. Неужели вы действительно до такой степени меня терпеть не можете, что даже видеться со мной не желаете?
Она прямо посмотрела ему в глаза.
– Да нет же! Я буду совершенно откровенна с вами. И я очень тосковала без вас, очень…
– Маришенька! – Он протянул было к ней руки.
Но она покачала головой.
– Сейчас, я сейчас все скажу. Вы только подождите минутку. Я очень скучала. Мне было плохо… Так плохо. Я даже… плакала…
– Единственная моя! Чудо мое драгоценное!
– Но, – продолжала она, – я пришла к убеждению, что мне будет легче вас забыть, если мы не будем видеться. Какова может быть цель нашего знакомства?.. Вы ведь достаточно рассудительны, чтобы понимать это лучше меня.
– Нет, – прервал он ее, – я действительно достаточно рассудителен, а потому понимаю, что вы не правы. Я люблю вас. Разумеется, вы не можете понять, что такое эта любовь. Но я вам нравлюсь. И было бы безумием и дальше обрекать себя на разлуку. Вы говорите о какой-то цели! А разве уже сами по себе наши встречи, беседы, наша дружба – недостаточно прекрасная цель, разве нужны еще какие-то более определенные и значительные цели? Что-то мешает вам встречаться со мной… Прошу вас, выслушайте меня!..
Она слушала внимательно и не могла отрицать, что он прав, и тем более не могла отказать в справедливости его слов. Признаться, ей самой хотелось, чтобы ее убедили. А уж убеждать он умел.
Да и не могла же она запретить ему приходить в магазин, куда имел право войти любой покупатель. А с покупателями надлежит разговаривать вежливо и приветливо.
И вот с того дня господин Лех Чинский наведывался в лавочку ежедневно, а его верховой конь или мотоцикл перед дверьми магазинчика госпожи Шкопской вызывали всеобщее нездоровое оживление в городке и многочисленные сплетни, пробуждали зависть, которая естественным порядком переродилась в то, что называется публичным осуждением.
Правда, если быть точным, ни о чем, достойном осуждения, никто ничего не знал. Пребывание молодого инженера в магазине, двери которого всегда и для всех открыты, само по себе не могло вызвать подозрений и скомпрометировать Марысю. Но людская зависть не знает границ и не считается даже с очевидными вещами. Почти каждая девушка в Радолишках могла бы похвастаться каким-нибудь поклонником, но никого из них нельзя было сравнить с молодым Чинским. И людям трудно было понять, почему такой красивый брюнет остановил свой выбор на Марысе, нищей сироте без дома, без семьи. Если уж ему захотелось искать общества городских девиц на выданье, то мог бы найти и покрасивее, и побогаче, и вообще по всем статьям более достойную. Родители этих самых более достойных, само собой, тоже разделяли возмущение своих дочерей, как и те молодые люди, которые прогуливались с этими девицами до Трех груш. А это и было общественное мнение Радолишек.
И если Марыся при ее врожденной чуткости не сразу заметила, как изменилось по отношению к ней общественное мнение городка, то только потому, что она была полностью поглощена собственными переживаниями. А были они столь новыми для нее и столь пьянящими, что весь внешний мир по сравнению с ними, казалось, расплывался в тумане, представлялся чем-то эфемерным, случайным и совершенно незначительным.