Девушка улыбнулась.
– Спасибо, но мне надо домой спешить… До свидания.
– До свидания, панна Марыся. А волноваться вам и правда не стоит.
Она приостановилась и сказала:
– Вы так добры ко мне… Я этого никогда не забуду.
Собек поморщился и махнул рукой.
– Да какая там доброта. И говорить не о чем. До свидания.
Мурлыча под нос мелодию какого-то танго, он пошел в сад. Выбрал клубнику, поторговался, заплатил и вернулся домой. Он обожал клубнику. Высыпал ягоды в две глубокие миски, растолок в ступке сахар и густо припорошил им клубнику, чтобы ягоды пропитались. Он любил все делать тщательно.
Затем вскипятил воду, заварил чай, вынул из шкафчика хлеб, масло. Это был его скромный ужин, но сегодня, в честь субботы, его увенчивало такое лакомство, как тарелка сочной ароматной клубники. Вторую порцию ягод он оставил на завтрашний обед.
Потом Собек вымыл посуду, протер ее и поставил на место, снял со стены свою любимую мандолину и вышел.
В летний субботний вечер вся молодежь высыпала на улицы, и особенно много народу было на Коровьем променаде. Господин Собек все время встречал знакомых. К некоторым подходил поболтать и пошутить, другим только кланялся издалека. Он прошел по Виленской улице, по Наполеона, потом к Трем грушам и повернул обратно. Девушки пробовали привлечь его внимание, каждая тянула в свою компанию. Всегда приятно послушать музыку. Но он отказывался и продолжал прогуливаться в одиночестве, время от времени проводя плектром[14] по струнам.
Проходя по Ошмянской улице, Собек заметил на крыльце у Лейзора нескольких молодых людей. Они сидели и покуривали папироски.
– Эй, пан Собек! – позвал один из них. – Идите к нам, сыграйте что-нибудь.
– Что-то неохота мне, – приостановившись, ответил Собек.
– Да чего там, – раздался другой голос. – Садитесь с нами, тогда и охота придет.
– А с вами я не сяду, – отрезал Собек.
– Это почему же?
– Потому что среди вас есть прохвост, а я с такими не хочу иметь ничего общего.
Все замолчали, а третий парень осведомился:
– С вашего позволения, кого это вы имеете в виду?
– В виду я его не имею, – спокойно процедил Собек. – Я его презираю. А если вам интересно, о ком я говорю, господин Войдылло, то это как раз вы и есть.
– Я?
– Да, господин бывший семинарист. Для меня вы прохвост, и приятельствовать с вами я не намерен.
– Пан Собек, что ж вы так человека-то обижаете? – примирительно сказал кто-то.
– Не человека, а скотину. Даже хуже скотины, потому что хамло.
– Да ты пьян, что ли?.. – откликнулся Зенон.
– Это я пьян?.. Нет, пан Войдылло, я непьющий. Я совершенно трезв. В отличие от тебя, это ж ты по канавам ночуешь. И похабно пристаешь к молодым девушкам. Только, прошу прощения, пьяная свинья может невинную и беззащитную девушку на улице при всем честном народе обзывать срамными словами. Вот так вот.
И он проиграл несколько тактов вальса из «Осенних вариаций».
– Это он о Марыське, что у Шкопковой служит, – сообразил кто-то.
– Точно, о ней, – подтвердил Собек. – Именно о ней, на которую такое хамло, как многоуважаемый господин Войдылло…
– Замолчите! – крикнул Войдылло. – Хватит с меня!
– Вам, может, и хватит, а мне мало!..
– Не суй свой нос в чужие дела!
– Кое-кому тоже следовало бы за собой последить. Да темновато. Издалека не видно. А сюда ведь не спустишься, потому что трусишь.
Зенон рассмеялся.
– Вот дурень-то, чего мне бояться?
– А боишься, что по морде получишь!..
– Да ладно вам, хватит, не стоит, – примирительно посоветовал кто-то с крыльца.
– Верно, не стоит руки пачкать, – согласился с ним Собек.
– Ты у меня сам по морде получишь! – завопил Зенон.
И, прежде чем его успели удержать, соскочил с крыльца. В темноте забурлило. Раздались глухие удары, а потом громкий треск. Это прекрасная мандолина пана Собека разлетелась вдребезги от столкновения с головой бывшего семинариста. Противники сшиблись и повалились на землю. Сцепившись, они покатились к забору.
– Пусти! – послышался сдавленный голос Зенона.
– Получай, хамло! На тебе, вот, вот, чтоб помнил впредь!
Восклицания Собека сопровождались звуками ударов.
– Ну, берегись, коль на меня нарвался!.. А вот тебе! Вот! Будешь к девушкам приставать?! А?
– Не буду!
– Ну так получай, чтоб помнил!
– Не буду, клянусь!
– А вот еще, чтоб помнил свою клятву! И еще! И еще!..
– Братцы, спасайте! – заскулил Зенон.
Вокруг дерущихся собралось с полтора десятка человек. Но никто не двинулся, чтобы помочь Зенону. Собека в городке уважали, и даже те, кто не знал причины ссоры, предпочитали думать, что правда на его стороне, тем более что его противником был скандалист, пользовавшийся дурной славой. Приятели Зенона тоже не спешили оказать ему поддержку. В глубине души они с самого начала были на стороне Собека. Да и драку начал сам Зенон.
– Господа, – попытался урезонить кто-то из толпы, – хватит уже, прекратите!
– Перестаньте, – поддержал его другой.
Собек поднялся с земли. Из дома с керосиновой лампой в руке выбежал Лейзор. Теперь в ее свете стало видно, какой ущерб был нанесен внешности Зенона. Он стоял в разорванной одежде, под глазами красовались синяки, нос был разбит. Он пошевелил во рту языком и выплюнул несколько зубов.
Собек отряхнул костюм, поднял с земли гриф мандолины, за которым на жалобно вздрагивавших струнах тянулись остатки корпуса, откашлялся и молча ушел.
Все прочие тоже стали расходиться, ничего не говоря и ни о чем не спрашивая. Но на следующее утро все Радолишки кипели, как встревоженный улей. Собственно говоря, у собравшихся перед костелом и не было другого предмета для разговора. Все уже точно знали причину случившейся потасовки и чем она закончилась. В общем-то, люди признавали правоту Собека и радовались укрощению Зенона. Однако ж общее мнение обратилось против Марыси. Ее осуждали, во-первых, за то, что из-за нее дрались парни, а во-вторых, как бы там ни было, продолжительные посиделки молодого Чинского в магазине явно свидетельствовали об испорченности юной девицы.
Да и сам факт, что из-за какой-то там безродной продавщицы на глазах у публики подрались люди из городского общества, чиновник и отпрыск богатой, уважаемой семьи, казался верхом неприличия.
Всех интересовало, каков же будет ответ семьи Войдылло. Люди попытались было выяснить что-то у братьев Зенона, но те только плечами пожимали.
– Не наше дело. Вот отец вернется, тогда сам и решит.
Старого Милосдаря действительно в Радолишках не было. Он поехал за товаром к виленским кожевенникам.
Марыся о том, как был избит Зенон, узнала ранним утром. Прибежали две соседки и рассказали все с подробностями. И если госпожа Шкопкова с удовольствием восприняла новость, считая, что это было Божье наказание Зенону за оставленный им духовный путь, то Марыся очень испугалась. Она горько упрекала себя за излишнюю откровенность и болтливость. И зачем только она пожаловалась благородному господину Собеку! Из-за нее он попал в такие неприятности! Бог знает, какие еще будут последствия. Старый Войдылло не простит ему избиения сына. Верно, подадут на него в суд, напишут жалобу в дирекцию почты. И за свое благородство господин Собек может заплатить потерей места…
Безусловно, она была ему очень благодарна, но в ее душе нашлось место и сожалению. Ради нее он повел себя весьма самоотверженно, подвергся опасности, добровольно стал жертвой омерзительных слухов, и теперь его имя еще долго будут трепать охочие до сплетен кумушки. По этой причине Марыся стала как бы его должницей. Даже если он и словечка не вымолвит, каждый его взгляд будет упрекать ее: «Я защитил твою честь, твое достоинство и доброе имя, разве мне не полагается за это награда?»
И еще одно. Марыся прекрасно отдавала себе отчет, что из-за этого скандала о ней теперь начнут сплетничать и отравят всю жизнь.
Она не лгала, когда, сославшись на головную боль, отказалась идти к поздней обедне. Девушка и в самом деле чувствовала себя больной, несчастной и разбитой. Все воскресенье она просидела дома, то плача, то раздумывая над тем, что же теперь будет. Если бы она могла убежать из городка, уехать как можно дальше отсюда! Хоть бы в Вильно. Она бы согласилась там на любую работу, даже в служанки пошла бы… Но денег на дорогу у нее нет, и нечего даже надеяться, что госпожа Шкопкова одолжит ей. Ни госпожа Шкопкова, ни кто-то еще в городке. Разве что… разве что…
И тут она вспомнила про знахаря с мельницы. Дядюшка наверняка бы не отказал ей ни в чем. Вот единственный человек, единственный, кто у нее остался на всем белом свете.
И Марыся лихорадочно начала обдумывать план действий. Вечером, когда стемнеет, она садами проберется на лесопилку… А оттуда уже до самой мельницы. Где-нибудь по дороге наймет фурманку и к утру будет на станции. Затем напишет письмо госпоже Шкопковой… И ему напишет, Лешеку.
Сердце Марыси сжалось. А что будет, если он не захочет приехать в Вильно?..
И все ее планы сразу рухнули.
Нет, она готова по сто раз в день подвергаться насмешкам, выслушивать сплетни и оговоры, даже сгорать от стыда, но просто не в состоянии отказаться от возможности видеть его глаза, губы, волосы, слушать низкий, столь дорогой ей голос, ощущать прикосновения его сильных, красивых рук.
«Пусть будет, что будет», – решила она.
Был еще один выход: признаться ему во всем. Ведь он значительно умнее ее и наверняка найдет какой-то лучший способ справиться с ситуацией.
Но на это она никогда бы не решилась. Она знала, что никто в местечке не осмелится рассказать ему о причине драки между паном Собеком и сыном Войдылло. Да ведь Лешек особо и не вступал ни с кем в разговоры. Но если б он узнал что-то о скандале, то мог бы заподозрить, что у пана Собека было какое-то право выступать в защиту Марыси, и тогда…