«Нет, я ничего ему не скажу, ничего! – решила она. – Так будет разумнее всего».
Утром Марыся шла от дома до магазинчика с опущенной головой и так торопливо, точно за ней гнались.
Она перевела дыхание только после того, когда оказалась уже внутри лавочки. Посмотрела на себя в зеркало и с огорчением отметила, что две бессонные ночи и переживания последних дней оставили свои следы на лице. Она была бледна, а под глазами появились темные круги. Это окончательно вывело девушку из себя.
«Когда он увидит, как я подурнела, – думала она, – сразу бросит меня. Лучше бы он сегодня не приезжал».
Проходил час за часом, и Марыся тревожилась все сильнее.
«В недобрый час я пожелала, чтобы он не приезжал», – корила она себя. В костеле отбивали уже полдень, когда она увидела лошадей из Людвикова. Но Лешека в бричке не было. На козлах сидел зевающий конюх. Толстая пани Михалевская, экономка из Людвикова, вылезла из экипажа и отправилась за покупками. Марысе очень хотелось подбежать к бричке и спросить, что с Лешеком, но она сумела сдержать свой порыв и поступила весьма рассудительно, потому что не прошло и часа, как на улице послышался рев мотора.
Она чуть не расплакалась от радости. К счастью, Лешек не заметил ни ее бледности, ни слез. Словно вихрь в ритме мазурки, залетел он в лавочку, выбил каблуками чечетку и воскликнул:
– Виват гениальному механику! Да здравствую я! Поздравь меня, Марысенька, я уж думал, что на этой жаре меня черти заберут, но я решил не сдаваться!
И он начал рассказывать, как по дороге у него сломался мотоцикл и с каким трудом он исправил поломку, хотя мог бы поехать в бричке с пани Михалевской.
Он так был доволен собой, что весь сиял.
– Для милой семь верст не крюк! – восклицал он.
– Вы же весь перепачкались, господин Лешек! Вот я сейчас дам вам воды.
Она как раз наливала воду в таз, когда вошла госпожа Шкопкова с обедом. Она окинула молодых осуждающим взглядом, но ничего не сказала.
– Господин Чинский ремонтировал свою машину, – пояснила Марыся, – и хотел умыться, потому что весь перемазался.
– Я постараюсь тут не набрызгать, – добавил Чинский.
– Ничего страшного, – сухо ответила пани Шкопкова и вышла.
Но молодой инженер даже не обратил внимания на холодность хозяйки магазинчика. Он весело объяснял Марысе, что именно сломалось в моторе и как он ловко справился с ремонтом. Постепенно и девушка обрела прежнюю свободу.
– Как же мило ты смеешься! – твердил Чинский.
– Обыкновенно.
– А вот как раз и не обыкновенно! Клянусь тебе, Марысенька, ты во всем, абсолютно во всем совершенно исключительная. А уж если говорить о смехе… каждый смеется по-своему.
И тут он стал показывать, как кто смеется. И делал это так забавно, такие мины при этом корчил, что и мертвого бы расшевелил. Лучше и дольше всего Лешек изображал толстую экономку, пани Михалевскую.
Он и ведать не ведал, что как раз в это время сама пани Михалевская чуть не плакала, причем именно из-за него.
Когда она уже усаживалась в бричку, кучер заметил, что у экономки пылает лицо, точно она только что варенье варила и стояла над огнедышащим тазом. И всю дорогу он слышал, как она бормотала что-то, вздыхала и даже постанывала.
«Что-то случилось», – решил кучер.
И правда, случилось. В городке пани Михалевская узнала такие страшные вещи, что поначалу даже не хотела в них верить и не поверила бы, если бы несколько человек этого не подтвердили и если бы своими глазами не увидела, где господин Лешек поставил мотоцикл и просидел битых два часа.
Пара некрупных, но откормленных гнедых шла хорошей рысью, однако пани Михалевской казалось, что бричка едва движется. Она все время смотрела вперед, подсчитывая, сколько километров осталось еще до Людвикова.
Наконец за лесом открылся широкий вид. Поля мягко спускались вниз к видневшейся на горизонте голубоватой полоске озера. Над озером симметричными рядами выстроились маленькие кубики домиков из красного кирпича, а над ними – печные трубы. На холме среди зарослей зелени белел высокий дворец, который все в округе считали восьмым чудом если не света, то по меньшей мере северо-восточных польских земель. И только одна-единственная пани Михалевская не разделяла этих восторгов. Она предпочитала старый деревянный, но более просторный и уютный дом, в котором родилась, выросла и трудилась с детства.
Она никак не могла простить своему хозяину-кормильцу и ровеснику, старому господину Чинскому, что он приказал возвести новый дворец и не отстроил сожженный во время нашествия прежний дом, да еще велел построить его в три этажа, как будто специально, чтобы старым ногам экономки пришлось подниматься и спускаться по всем этим лестницам.
Вот и сейчас, хотя голова ее была занята другими мыслями, пани Михалевская не преминула неодобрительно хмыкнуть в сторону этого вздорного новшества, к которому она так и не смогла привыкнуть, несмотря на то что со времени его постройки уже прошло с полтора десятка лет.
Миновав ворота, бричка завернула в боковую аллею парка и остановилась перед служебным входом. Пани Михалевская была слишком взволнована, чтобы заняться выгрузкой и разместить в кладовой привезенные припасы. Точно локомотив скорого поезда, она пронеслась через кухню, буфетную и столовую, при этом сопя гораздо сильнее, чем это было вызвано усталостью и набранной скоростью.
Она знала, где в эту пору дня можно найти супругов Чинских, и не ошиблась. Они были на северной террасе. Госпожа Элеонора, сухая, прямая и затянутая в тугой корсет, сидела на твердом стуле без подушки (других она не признавала), погрузившись в огромные учетные книги фабрики. За ее спиной стоял бухгалтер, пан Слупек, и на лице его было такое выражение, словно его вот-вот должны подвергнуть пытке. Его лысую голову, похожую на огромный розовый гриб-дождевик, густо покрывали капельки пота. В другом конце террасы в огромном плетеном кресле восседал господин Чинский, которого окружали неправдоподобно высокие пачки газет. Пани Михалевская молча остановилась посередине террасы как воплощение ужаса.
Господин Чинский опустил очки и поинтересовался:
– В чем дело, Михалеся?
– Несчастье! – простонала она.
– Лимонов не было?
– Ах, да какие там лимоны!.. Ком-про-ме-та-ция!
– Что случилось? – спокойно, но уже с бо́льшим интересом спросил господин Чинский, откладывая газету.
– Что случилось?.. Скандал!.. Я думала, что сгорю со стыда. Все местечко ни о чем другом и не говорит! Только о нем!
– О ком?
– Так о нашем дорогом Лешеке.
– О Лешеке?
Госпожа Чинская подняла голову и произнесла:
– Запомните, пан Слупек. Мы остановились на этой позиции, тысяча четыреста восемьдесят два злотых и двадцать четыре гроша.
– Слушаюсь, госпожа, – ответил бухгалтер и, переведя дыхание, повторил: – Двадцать четыре гроша. Мне уйти?
– Нет, останьтесь. Так о чем ты говоришь, Михалеся?
– О пане Лешеке! Стыд для всей семьи! Я узнала такие вещи, что просто слов нет!
– Тогда попрошу повторить. Верно, какие-то сплетни, – с каменным спокойствием изрекла госпожа Чинская.
– В Радолишках дерутся и убивают друг друга из-за нашего пана Лешека. Начальник почты гитару об него сломал, и они катались по всему рынку. Нос ему разбил! Зубы выбил…
– Кому? – вскочил господин Чинский. – Лешеку?
– Да нет, сыну шорника Милосдаря.
– Тогда какое нам до этого дело?
– Да ведь они дрались из-за той девушки, с которой у пана Лешека шашни.
Госпожа Чинская нахмурила брови.
– Ничего не понимаю. Михалеся, расскажи все сначала и по порядку.
– Так я и говорю! Из-за девушки. Из-за той Марыськи, что у Шкопковой в лавке работает. Я уж давно подозревала, что тут дело нечисто. Глаза у меня старые, но видят хорошо. Разве я еще на прошлой неделе не говорила, что пан Лешек что-то слишком зачастил в Радолишки! Может, не говорила?.. Вот только скажите, что я не говорила…
– Это не важно. Что с этой девушкой?
– Да девушка как девушка. Миленькая, да, только ничего особенного я в ней не вижу. Чтобы из-за нее драться?.. Только это одно дело, а вот пан Лешек – совсем другое. Каждый день он в местечко несется. Я все думала, чего его туда тянет, а теперь вот что оказалось! Только сейчас все и выяснилось.
– И что оказалось?
– Так он же к ней, к этой Марысе ездит. Мотоцикл его целыми днями где стоит?.. А у магазина Шкопковой. Все видят и только головами качают. А сам пан Лешек где?.. Так в магазине же. С глазу на глаз! Вот именно! С глазу на глаз, потому как сама Шкопкова-то в лавке не сидит. Аптекарша говорит, что ее удивляет, почему это ксендз до сих пор с амвона не осудил, ведь, говорит, такой разврат возмутительный! А если он до сих пор, говорит, этого не сделал, то только из уважения к родителям такого предприимчивого кавалера.
Господин Чинский поморщился.
– И что дальше?
– Ну так вот этот самый сын шорника, бывший семинарист, в субботу… Нет, нет, в пятницу… Да нет, я правильно сказала, в субботу, при всем честном народе и спросил ту самую Марысю, чего это она в лавку диван не поставит… Ну, Марыся ему ничего не ответила. Тогда он начал такими словами над нашим паном Лешеком и над ней насмехаться, что все вокруг от смеха за животы держались.
– Кто это все? – спокойно спросила госпожа Элеонора.
– Ну, люди. На улице полно народу было, и все слышали. Так, видать, девушка-то застыдилась, ни словечка не сказала и убежала. Но, должно быть, пожаловалась тому, что почту высылает, Собеку. А может, он и сам от кого-то узнал. Только когда он потом с бывшим семинаристом встретился, то кинулся на него и так измолотил, что тот едва живой ушел. А сегодня я своими глазами видела мотоцикл пана Лешека, который снова перед тем магазинчиком красовался. Навлечет еще какое-то несчастье на себя. Этот Собек уже готов и его допечь, потому…
– Ну хорошо, – прервала ее госпожа Чинская. – Спасибо, Михалеся, за информацию. Я займусь этим делом.